Эпикурейцы

Реалистичная мужская проза автора оглушительна по звучанию. Симбиоз агрессии и человеколюбия в романе как нельзя лучше передает чувственные толчки героев, где ощутить радость общения двум одинаково одиноким друзьям помогают алкоголь, наркотики и девчонки.

Простой на первый взгляд сюжет, закручиваясь, не замыкается в круг, а уходит в спираль, заставляя задуматься над взаимоотношениями мужчины и женщины и природой человеческих слабостей. Суррогатное, продолжающееся на протяжении суток веселье героев не обретает ожидаемой законченно-точной формы счастья, а очищающим страданием проливается на их души, выпячивая глубину бессмысленного существования человека в потемках нашего общее -тип середины девяностых, в котором запах гниении моральных ценностей обоняем. Однако и здесь из грязи пробиваются ростки чего-то настоящего, как только фонарики перестают подменять собой настоящий свет.

Есть в романе какое-то особое притяжение, внутренний магнетизм - болезненный, как прививка от бессердечия.

Бессмысленная, отрывочная серая действительность героев романа заставляет читателя задуматься над извеч­ным вопросом: «Кто виноват?».

Поймут ли герои, что свои страхи они создали сами, еще в нежном детстве, когда первый раз предали свое чистое стремление защитить любовь?

Язык повествования - не обремененный литературной чистотой - только подчеркивает глубину безрадостного су­ществования представителей основной массы людей.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Андрей с Вадимом не виделись давно. За это время у обоих изменились домашние телефоны, а найтись через знакомых не доходили руки. Пересеклись случайно. С утра. Оба куда-то спешили, хотя друг другу сильно обрадовались. Для Вадима встреча была знаковой. За пару дней до нее он вспоминал об Андрее. ТАКОЕ с ним случалось и раньше: он вспоминал кого-то из старых друзей, из тех, что давно не видел, и вскоре встречал. «Это неспроста», – был уверен Вадим. Он считал, что жизнь сводит его с такими друзьями именно на пороге расставания, тогда, когда реально возникает дилемма: либо сойтись ближе, либо потеряться насовсем, отодвинуться за ту черту, где старый друг, словно дальний родственник – ты и помнишь его, а в гости не зовешь.
Андрей торопился куда-то в компании сильно выпившего, старше него, невысокого парня с мешками под глазами, одетого в темный костюм и белую рубашку. Все, что было надето на пингвине (так окрестил его про себя Вадим), было дорогим – даже галстук, что почему-то торчал из бокового кармана брюк. В руке у попутчика Андрея красовался большой сотовый телефон последней модели, немного массивнее, чем угловатый радиотелефон у Вадима дома – недавний подарок родителей.
Само наличие у пижона сотового Вадима высадило – он выглядел несколько обескураженным, потому что так близко чудо-телефон еще не видел. Сразу он показался ему достаточно компактным в сравнении с обычным аппаратом, но тут же Вадим понял, что такой, не помещавшийся ни в один из карманов, телефон парню мешал. Однако – и это тоже было очевидно, – с этим козырным атрибутом пингвин расстался бы в последнюю очередь, ведь эффект, производимый беспроводным сокровищем на окружающих, наиболее полно подчеркивал его значимость в своих и чужих глазах и мог тягаться лишь с впечатлением от хорошего автомобиля, который, Вадим был в этом уверен, у парня тоже был.
Сотовый зазвонил в тот момент, когда Вадим с Андреем обнялись и похлопывали друг друга по спинам с искренней, а не притворной оживленностью. От неожиданного звонка Вадим вздрогнул, а то, как уставший от алкоголя представительного вида парень быстрым отточенным движением вдруг вытащил длинную антенну телефона, нажал какую-то кнопку на его глянцевой панели и ответил на звонок, поразило Вадима. И вызвало ухмылку у Андрея. Сардоническую. Их дружеские потрепывания прекратились – впечатление от увиденного полностью захватило Вадима.
«Помощник министра», – ехидно, но не без гордости за знакомого шепнул Вадиму друг. Помощник, тащась от того, как на него смотрят прохожие и Вадим, тем не менее заученно скорчил недовольную гримасу, дескать: «Ну что за люди – пожить спокойно не дают». Затем, разговаривая, небрежно, с явным оттенком высокомерия протянул Вадиму свободную от телефона ладонь. Левую. Вадим, смутившись и неудобно вывернув свою правую кисть, пожал ее. После чего деловой парень, объясняя что-то трубке и помогая своим мыслям жестикуляциями свободной руки, отошел.
– Да-а, – протянул восхищенный Вадим. – Другой мир техники!
– Это не его сотовый, – сказал Андрей, когда слышать его мог только Вадим. – Министр сам куда-то слинял на несколько дней, а ТРУБКУ ему оставил.
– А-а-а, – протянул Вадим. – Так дорого ведь по ней болтать.
– Министру все равно, государство же платит, – ухмыльнулся Андрей. – Ну, а как ты, рассказывай.
– Сейчас, что ли? Давай вечером встретимся да поговорим. Или ты занят очень? – теперь ухмыльнулся Вадим. Насмешливо.
– Давай, давай! – радостно согласился Андрей. – На вот, мою визитку возьми – второй телефон на ней домашний. После двух – я дома. Позвони, и мы уже точно решим, где посидим.
– Визитку? – удивился Вадим и взял протянутую ему карточку, где на лощеной бумаге с золотым тиснением красовались фамилия, имя и отчество Андрея. Под ними буквами поменьше, черными, сообщалось, что носитель золотого ФИО – коммерческий директор какого-то ООО. Вадим не удержался от сарказма: – О! ООО. Ну, чувак, ты растешь!
– Да ладно. Это так, для понта. Понт – как парус: ты под ним плывешь, скорость набираешь, – не смутился Андрей и показал на визитку: – Хочешь, тебе таких сделаю?
– Да нет, – подумав, отказался Вадим. – А что за ООО?
– Купипродайка обычная, я через нее товар гоняю. С этим вот, – Андрей небрежно махнул рукой в сторону беседующего по телефону помощника министра, – мы учредители. В пополаме.
– А откуда вы идете? – спросил Вадим, не став дальше интересоваться фирмой.
Он прекрасно понимал, что главный в ней пингвин, а не Андрей, несмотря на их равное долевое участие и пренебрежение Андрея к партнеру, которое он высказывал за глаза.
– Да из казино его вытаскивал, – охотно ответил Андрей и взглянул на попутчика, проверяя, не закончил ли тот разговаривать. Знакомый еще болтал. – Позвонил мне ночью, говорит, я тип-па для жены в командировке, машину поставил и вот стою как х... посреди Львовской площади, пытаюсь понять, где здесь казино. Поиграть, говорит, не хочешь?
– А ты что, играешь?
– Да, нет. Так, по мелочи, если уже попаду туда с кем-то. Но ехать куда-то ночью, чтобы расстаться со своими деньгами, я точно не хотел. Приехал недавно. После того как он второй раз мне позвонил рано утром и сказал, что ему казино предоставляло кредит и теперь нужно заплатить долг.
– Лихо, – восхитился Вадим, потому что раньше о кредитах в казино он ничего не слыхал.
– Вот лажа-то, чуть не попал, – запричитал вернувшийся министерский помощник и добавил огорченно, обращаясь к стоявшему к нему боком и не реагирующему на реплику Андрею: – Опять меня никто не слушает!
– Опять меня называют «никто», – Андрей с улыбкой повернулся к расстроенному знакомому. Чувствовалось, что он комплексует на его фоне и хочет казаться равным.
– Звонит мне начальник, – продолжил завладевший вниманием друзей пингвин, – типа: «Сережа, почему ты не на работе?» Я отвечаю: «Потому что у меня заболел ребенок, которому шесть лет и у которого температура тридцать девять». Он: «Сережа, а может, ты выпил?». «Да, – говорю, – выпил. Потому что я нервничаю. У меня еще болеют жена и старшая дочка, которая совсем и не моя дочка, но все равно она моя дочка». На что он спрашивает: «Сережа, а может, ты много выпил?». «Да, – отвечаю, – много. Все, что было в доме, все и выпил. Потому что я уже два с половиной часа жду неотложку». Тогда он опять спрашивает: «Сережа, а у тебя в доме два выезда?». «Да», – говорю. И он: «А может, ты не с того края ждешь?». Прикинь, высадил, да? А не хочешь ли ты, Андрей, вы...ать кого-нибудь в жопу? Такую хорошую телку трахнуть, вот с такими грудями? – не стесняясь Вадима, без перехода спросил он Андрея, показывая, какой величины груди ему хотелось бы, чтобы имела телка, с которой он готов был совокупиться особым образом и не обиделся бы, если бы товарищ сделал с этой девушкой то же самое.
Андрей собрался ответить, но Сергей его перебил, потому что ему вновь позвонили: «Подожди, – сказал он, нажал кнопку разговора на телефоне, прикрыл рот рукой и шепотом сообщил друзьям: – Жена».
Поскольку Сергей стоял достаточно близко от Вадима и не прижимал плотно трубку к уху, то Вадим услышал, как жена Сергея спросила того: «Ты где?». «Я не знаю, где я», – последовал ответ. К удивлению Вадима, эту информацию жена Сергея восприняла спокойно, потому что так же спокойно задала мужу следующий вопрос: «А что перед тобой?». «Березка, – не задумываясь, ответил Сергей. – Охуе...я такая! Даже две! И мне хочется впиться в какую-нибудь из них зубами и пить березовый сок!» Сергей вытянул руку вперед, в том направлении, где действительно стояли березки, как бы убеждая Вадима с Андреем в своих намерениях. «Я жду тебя дома», – снова услышал Вадим ровный голос чужой жены, и она отключилась.
– Бл...дь, проиграл все деньги в этом еба...ом казино. И сигарет нету ни х... Где же сигарет купить? – Сергей, чье настроение изменилось, оглянулся, заметил сигареты в будке, где продавали талоны на троллейбус, и направился к ней.
– «Парламент», – донесся до друзей его требовательный голос. – Чего? – его голос донесся вновь и звучал уже возмущенно. – Не-ту? А что в твоей конуре есть? Эти хорошие? И дешевле? Ну, пусть эти хорошие и дешевые твой муж курит.
Сергей отошел от билетной будки и встал возле газетного киоска, где тоже торговали сигаретами.
– «Парламент», – вновь потребовал он и сунул в открытое окошко продавщице деньги. – Что? У вас тоже нет? – Сергей повернулся к подошедшим к нему Андрею с Вадимом. – Бл...дь, я уже теряю надежду купить сигареты в этом городе.
– Давай в гастроном зайдем, – предложил Андрей.
– Опа, «Парламент»! – обрадовался Сергей, увидев сигареты на витрине, когда они зашли в гастроном.
– Этих нет, – сообщила продавщица.
– Как нет? А на витрине у вас что? Вот это! – Сергей раздраженно ткнул пальцем в стекло в то место, где за стеклом стояла пачка «Парламента».
– Пустая, – объяснила продавщица.
– А почему она на витрине? – не мог успокоиться Сергей.
Продавщица пожала плечами.
– Балуетесь? – снова спросил Сергей. Продавщица молча смотрела на него. – Ладно.
Сергей успокоился так же внезапно, как и разошелся, и все трое вышли из магазина.
– Ну, мне пора, – сказал Вадим.
– Чего? – не расслышал Сергей, потому что рядом взвыл и резко затормозил на светофоре троллейбус.
– Я – домой, – объявил Вадим.
– Да? – Сергей нахмурился, решая, нужен ли ему сейчас Вадим. Затем его лицо разгладилось, он пришел к выводу, что Вадим ему не понадобится, и поэтому пожелал тому звонким голосом: – Береги себя!
Вновь зашумел покидающий перекресток троллейбус. Вадим подождал, пока наступит относительная тишина, и устало поблагодарил пингвина:
– Спасибо, ты тоже не болей! – самоуверенный помощник растерялся, а Андрей, радуясь, что его заносчивого дружка приземлили, весело пообещал за Сергея:
– Не будет, если токо трипак не впоймает.
– Созваниваемся, как договорились, лады? – обратился, сдерживая улыбку, Вадим к Андрею.
– Лады, лады! – заверил друга Андрей, они так же, как и при встрече, обнялись и разошлись.
Поскольку пингвин избегал глядеть на Вадима, то они не попрощались. «Так ведь и не знакомились», – подумал Вадим и не расстроился.

После обеда Вадим, как и обещал, набрал Андрея.
– Привет! Опознал меня, бродяга? – возможно, бойчее, чем следовало, спросил он, едва услышав знакомое «алло».
Тут же это понял и ощутил некоторую неуклюжесть и трудность общения.
– А как же! – обрадовалась трубка.
Радость товарища Вадима успокоила, но спросил он уже без излишней эмоциональности:
– Ну что, встречаемся?
– Да, можем, в шесть на «Рулетке», – снова прозвучало в ответ веселое, но в трубке были слышны еще какие-то голоса. Андрей был явно чем-то занят. Повисла пауза. – Слушай, давай я тебе перезвоню минут через двадцать. Тут у меня...
Андрей отвлекся.
– Ау, Андрей, ты меня слышишь? – подождав немного, напомнил о себе Вадим.
Возникшей неловкости как не бывало, разговаривать становилось легче, совсем как тогда, когда они виделись чаще. Но появился другой напряг – раздражение от того, что кто-то отвлекает товарища.
– Извини... – откликнулся озабоченный голос. Кроме голосов в трубке послышалась еще и музыка. – Так что, салекаемся через двадцать минут?
– Ты что, поспишь? – в отместку за то, что не может спокойно поговорить, подколол друга Вадим.
– Да прямо, – целиком вернулся в разговор Андрей. И снял вновь появившееся в беседе напряжение. – Я же не Штирлиц. Просто люди зашли. По делу. Бегут куда-то, спотыкаются. Так я их сплавлю и перезвоню. Хорошо?
По тону, каким Андрей сказал о «людях», Вадим понял, что это его хорошие знакомые, что они слышат то, что о них говорят, и что через двадцать минут никто не перезвонит.
– Ну ладно, – нехотя согласился он.
Андрей перезвонил через полтора часа.
– Это я. Мы начали говорить... Так что ты хотел? – спросил он как ни в чем не бывало.
– Вообще-то ничего. Просто контрольный звоночек. Мы договаривались созвониться, чтобы определиться с местом, в которое пойдем. Но поскольку так и не поговорили, ты обещал звякнуть минут через двадцать, помнишь? – последняя фраза прозвучала колко, Вадим как бы пристыдил друга, дав тому понять, что его простота никого не ввела в заблуждение.
– А-а! – то ли извиняясь, то ли притворяясь, что не заметил насмешки, протянул Андрей. – Знаешь, чем жизнь отличается от полового члена?
– Честно говоря, с трудом представляю себе такую ассоциацию, – решил повыделываться Вадим, отмечая про себя, насколько легко Андрей ушел от объяснений.
– Жизнь – она жестче. – Андрей, как и ожидал, услышал смех товарища. Остался доволен чужим отзывом на свою шутку и сердечно продолжил: – Ну, а как твои дела-то? За этой беготней некогда и с другом покалякать.
– Да примерно так, как ты про жизнь говорил, – Вадим все еще продолжал смеяться.
– Слушай, подтягивайся в мою сторону.
– А в твою это куда? На север или на юг? – Вадим не знал, где сейчас живет товарищ.
Теперь рассмеялся Андрей. Потом они обсудили заведения и цены. Решили посидеть в демократичном месте, которого возле дома Андрея не оказалось. Тогда место предложил Вадим.

Там вечером и встретились. Соотношение цена–качество в заведении было действительно выдержано в правильной пропорции. Неплохое в целом, оно не относилось к категории модных. Поэтому Андрей никого, кроме Вадима, здесь не знал. Вадим, напротив, практически жил. Вскоре и Андрей воспринимал кафе как домашнее.
– Выпьем пива? – предложил Вадим.
– Начнем с него! – ответил Андрей, а Вадим указал бармену пальцем на один из кранов разливного пива, дав понять таким образом, что они будут пить, а глазами показал, за каким столиком расположатся.
– Сколько же мы не виделись? – усаживаясь за столиком напротив Вадима, спросил Андрей.
– О-о-о! Я тебя так давно не видел, что стал забывать, что у меня есть такой товарищ, – специально назвав Андрея товарищем, а не другом, посетовал Вадим. И вскользь ответил по существу: – Почти два года.
– При определенных обстоятельствах это минимальный срок, – Андрей просиял.
Хотя Вадим и хотел уколоть Андрея, но невольно обрадовался его неуместной шутке. Потому что Андрей в полной мере обладал тем, что принято называть обаянием. Вадим поднял вверх руку и хлопнул своей ладонью по вовремя подставленной ему ладони Андрея. Как будто Андрей именно этого и ждал. Так еще поступают бармены в некоторых заведениях, когда клиент выпивает коктейль за стойкой, а не за столиком.
Друзьям принесли пиво. Они моментально пропустили по бокалу, быстро заказали и быстро пропустили еще по одному. Пока пили, бегло поделились новостями и поговорили о девчонках. Точнее, о своих девчонках рассказывал Андрюшик, а Вадим, наслушавшись о его мужских победах над ними, заметил только, что «недавно у него с любовницей история вышла». В этот момент Андрей захотел покурить и предложил сделать это на воздухе. Вадим прервал зарождавшееся повествование и сказал:
– Два бокала уже и ни разу не поссал. Странно, обычно после первого бегаю.
– Так, наверное, забыл, – коротко рассмеялся Андрей и почему-то заметил: – Здесь пиво вкусное, а вот в «Двух тысячах» ну невкусное!
Вадим в самом модном в городе ночном клубе «Две тысячи» не был ни разу, поэтому промолчал. Друзья переместились на крылечко.
– Ну, а как дела-то? Бабок хватает? – спросил Андрей на улице.
Вопреки ожиданиям Вадима, вопрос к его любовнице отношения не имел.
– Да кому их сейчас хватает. А год назад, может, чуть больше, вообще угорел. В «Меркурии», – упавшим голосом ответил он.
– Ну ты даешь! Ты что, не знал, акции, которые они продавали – развод сплошной. Это же наш «МММ». Директор этой шняги Юфа с бандитами вязался. Причем с такими – настоящими.
– Да знал, конечно. Просто думал, что успею вынуть свои деньги с процентами, пока они всех хлопнут. Видишь, не угадал. Да и соблазн большой. Вон, из метро выходишь, а возле этих пунктов с акциями – очереди. Думаешь, когда еще эти очереди закончатся. Поговоришь с кем-нибудь, а у человека тоже установка, как у тебя: если держать их бумажки недолго, то успеешь вытянуть свое. Самоубеждение вообще крепнет в очереди.
– С этим ясно. Ты длинные пути ищешь. А мог бы свои бабки сразу в городской общак слить, не ждать, пока тебя швырнут. – Андрей рассмеялся и неожиданно продолжил едва начатый за столом разговор. – Так чего у тебя там с любовницей было? А ну расскажи!
– Да какая любовница? Так, перепихнулись пару раз, – отмахнулся Вадим, набивая теперь себе цену.
От выпитого пива его настроение достигло той степени приподнятости, что радовала даже нагая зимняя природа, увядшая, словно старая кляча. Вспоминать о неприятном уже не хотелось даже для того, чтобы похвастаться.
– Перепихнулись – хорошо, но ты говорил, что у тебя в этой связи какой-то педикулез вышел, – товарищ не отставал, и Вадиму стало ясно, что он задался целью удовлетворить свое любопытство.
– Почему педикулез? Все – именно пастораль. Ладно, – нехотя согласился Вадим под любопытным взглядом товарища. – Сижу я дома у родителей. Жена на работе. Все как положено, и приходит ко мне в гости девушка. Жена товарища. Ты его не знаешь.
– Что, просто так берет и приходит? – Андрей достал из пачки и протянул Вадиму сигарету.
– Ну, не просто так. Созвонились заранее. И приходит не первый раз. Зачем тебе эти детали, слушай? – теперь Андрей достал зажигалку и дал Вадиму прикурить.
– Да не нужны. Так просто спросил, – Андрей прикурил и сам. – Рассказывай. Только объясни, зачем ты жену товарища клембанул.
– Получилась так. Я и сам этого не люблю, – Вадим заметно занервничал. – Короче, слушай по порядку. Рассказываю с самого начала. Что-то мы у себя дома с женой как-то отмечали. Пришли гости. И жена товарища. Без товарища. В командировке он был, что ли. Крепко шахнули.
– В смысле? – Андрей спрятал зажигалку в карман.
– Ну, выпили.
– А!
– Людишки расползлись. Жена товарища пьяная и никуда не торопится. Осталась. Ложимся все вместе. Квартира у меня однокомнатная, – Андрей кивнул, давая понять, что знает, какая у Вадима квартира.
Вадим решил, что сигарета крепкая, и он прочел надпись на ней. Оказалось «Marlboro».
– А ребенок?
– Мой ребенок?
– Твой ребенок, у меня нет детей.
– Или ты о них не знаешь, – огрызнулся Вадим. – А что ребенок? Ребенок в кроватке.
Вадим подумал, что сигарета показалась ему крепкой потому, что он стал меньше курить. Тогда он углубился в эту мысль и определил причину – курил он реже, чем раньше, поскольку по просьбе жены перестал курить в квартире. А выходить курить на площадку ему было лень. Внезапно Вадим пришел к неожиданному выводу: курил он теперь, только когда выпивал.
– Понятно. Дальше! – внимательно слушая, Андрей глубоко затянулся.
– Ну, она с краю легла, жена рядом с ней, потом я, – перечислял Вадим и водил рукой с сигаретой так, как будто на что-то указывал по порядку.
Сигарета ему мешала.
– Раздетые?
– Ну, так. Жена ей майку какую-то дала, сама в белье, я в трусах. – Вадим коротко последний раз затянулся, выбросил и растоптал наполовину выкуренную сигарету.
– Жена тоже пьяная?
– Да, все пьяные. Лежим, то да се, смотрю, движение под одеялом какое-то происходит. Она жену обнимает, прижимается, – речь Вадима сделалась эмоциональной и порывистой. Он как будто вновь переживал нечто подобное. – Жена спокойно лежит, но не противится закидонам. Я слегка привстал, за картиной наблюдаю. Трудно передать, но жена поняла, что мне это кино тоже по кайфу. Короче, целоваться начали. Они. Тут и я подключился.
– Что не удивительно, – флегматично заметил Андрей, слушая историю со все возрастающим интересом.
– Одним словом, трахнул я.
– О, это уже цепляет. Жену? – Андрей в очередной раз длинно и с охотой затянулся.
– Да. Сначала. Пока я с женой занимался, лежащая с нами девушка то меня, то жену гладила.
– Ты хотел сказать, жена товарища?
– Девушка, – с нажимом произнес Вадим, – гладила нас по-всякому!
– Девушка так девушка. Разве я спорю? – Андрей развеселился. – Главное, что не мальчик вас обоих гладил.
– А потом я и ее приласкал, – продолжил Вадим, не проявляя своего отношения к шутке Андрея.
Он рассматривал мглистое окончание тротуара в конце сумрачного дома и утонувшую в ночи детскую площадку за пятном света зажегшегося фонаря.
Смеркалось.
– Что сделал? Трахнул, что ли, и ее тоже? – громче, чем раньше, спросил Андрей, видя, что друг отвлекся, но не подозревая об открывшихся Вадиму едких откровениях обыденности.
– Да! – выкрикнул Вадим, чтобы Андрей понял, что он его хорошо слышит.
– На глазах у жены? – уже тише задал вопрос Андрей.
– На глазах у жены.
– Мужчина! – Андрей протянул Вадиму руку, которую тот пожал. – А дальше что?
– Ничего. С утра кофе попили, и она ушла, – Вадим разглядывал теперь деревья у входа в кафе и выпотрошенную лопатой усердного озеленителя землю возле них.
– Все вместе попили? – продолжал приставать Андрей, прекрасно сознавая, что этот допрос товарищу надоел.
– Точно! – подтвердил его догадку Вадим, подумав о том, что городской житель привыкает ко всему рукотворному и что ему даже природа нравится облагороженная.
– А жена?
– Та-а, делала вид сначала, что ничего не произошло. А когда она ушла, сорвалась: «Ты ее трахнул! Как ты мог?», – Вадим немного оживился, и Андрей решил, что задел нужную струну разговора.
– Ха, а сама?
– В том-то и дело. Но скандала, прям такого, не было. Так, пошумела немного. Как раз теща из своего зажопья в гости в тот день приезжала. Потом договорились, что об этом забываем и ведем себя нормально. В интерпретации жены это звучало «как люди».
– Но не тут-то было! – умело подлил масла в огонь Андрей.
– Видишь, какой ты догадливый. Договориться-то мы договорились, но я иногда девушку выдергивал.
– Жену товарища? – спросил Андрей, он вроде продолжал насмехаться, но слушал уже с удвоенным любопытством.
– Да, – Вадим перешел какую-то грань, и сейчас ему даже нравилось рассказывать Андрею о перипетиях своих любовных похождений. Не последнюю роль сыграл и неподдельный интерес слушателя. – Ну, и в тот раз тоже. Лежим, звонок в дверь.
– Секундочку! «В тот раз» – это в какой? И с кем ты лежишь?
– «Тот раз» – это тот, с которого я тебе пытался рассказать, когда ты про педикулез спросил. Но ты дальше вопросы задавал, и пришлось рассказывать с самого начала. А с кем я лежал, догадайся с трех раз!
– Ладно, догадался, проехали. Ты затаился?
– Естественно. Не открываю. Жена из-за двери: «Вадим, открывай, я знаю, что ты дома. Что происходит? С минуты на минуту твоя мама с ключами придет. Я с ней договорилась». И уже не звонит, а просто трезвонит в дверь.
– А почему ты у родителей с девушкой тире женой товарища кувыркался? – Андрей докурил почти до фильтра, сплющил окурок об угол здания и выбросил.
– Не знаю, – Вадим пожал плечами. – Дома у себя стремно. И следы могут остаться. А родители четко до шести на работе. Тут без вариантов. У меня ключи были, чтобы я сам или с женой иногда пообедать мог к ним зайти. Но с женой о встрече я всегда договаривался. А тут моя, видно, почувствовала что-то и пришла. Чего делать? Вдруг действительно она с матерью созвонилась? Короче, телка залазит под кровать. Вещи ее я прячу и открываю. Жена заходит. Я заспанный.
– Вроде как, – продолжил за Вадима Андрей.
Подул ветерок, и он втянул голову в плечи.
– Ну да. А чтоб ты понимал, звонок у родителей – мертвого разбудит. А я не открывал ей минут пять. Когда в квартиру зашла, у меня звон в ушах стоял. Дай сигарету! – Вадим встряхнулся. Андрей протянул ему пачку и зажигалку. Вадим взял сигарету, прикурил и вернул зажигалку. – Попили чаю. Жена зашла в комнату что-то взять...
– Подожди! Сначала она тебе звонила в дверь как подорванная. Потом ты ее впустил. Вы спокойно попили чаю, и она пошла в комнату что-то взять? – Вадим кивнул, соглашаясь, а Андрей, глядя на друга, тоже закурил.
– Да! – Вадим потянул Андрея за рукав, чтобы он вышел из-под навеса, с края которого ему на плечо капало.
– А эта «Клава» все под кроватью сидит? – Андрей тоже вышел из-под навеса и встал ближе к Вадиму.
– Да. А там еще пыльно так, грязно. И у меня самого очко жим-жим. Наконец, жена уходит. «Клава», как ты говоришь, вылазит. Я довольный, что обошлось, облегченно вздыхаю.
– Думаешь, еще разок трахнуть даму?
– Думаю, сколько ей нужно времени, чтобы одеться и убраться. У нормальных людей после таких испытаний не стоит.
– Правда? – удивленно дернул головой Андрей.
– Да!
– Ладно. Значит, я ненормальный.
– Да-да! Что есть, то есть, – пасмурное лицо Вадима прояснилось.
– Так, а где же мама? Что тебе жена про маму сказала? Должна была мама на огонек заглянуть или нет?
– Не знаю. Мне не до этого было, и я не спросил. Мне важно было, чтобы жена ушла оттуда поскорее, а со своей мамой я бы, если что, разобрался. Хотя нет, вспомнил: про маму она выдумала. Потом призналась, что ей это на ходу в голову пришло, чтобы я дверь открыл.
– Развела, значит, – констатировал Андрей. – А может, она за тобой следила?
– Да... вряд ли, – по растерянному лицу Вадима Андрей понял, что тому эта мысль в голову не приходила. – Зачем ей это?
– Ну, не знаю. Но так бывает. У меня раз было во всяком случае. Кстати, а как телку твою звали?
– Алла. А зачем тебе? Познакомиться хочешь?
– Для того чтобы ответить на твой вопрос, мне нужно ее увидеть. Короче, жена ушла. Дальше! – потребовал Андрей, и у Вадима закралось смутное подозрение, что по поводу «познакомиться» он не ошибся.
– Дальше звонок.
– Что, снова в дверь?
– Нет, по телефону. Беру трубку, а жена говорит: «Вадим, если Алла вылезла из-под кровати, то пусть одевается и уходит. Я через десять минут вернусь».
– Облом. Дальше уже настоящий скандал?
– Да. За оба раза. Вот такой педикулез вышел, – закончил Вадим рассказ, подражая интонации друга.
– Цирк! Голимый цирк! А как они сейчас между собой? – мягко спросил Андрей, ему было приятно, что Вадим его процитировал.
– Нормально. В гости друг к другу ходим. Девчонки целуются в щеки при встрече. Обнимаются.
– Муж Аллы не знает ничего?
– Не знает.
– И твоя ничего ему не говорит?
– А как она скажет? – Вадим встрепенулся. – Но меня достает мрачно. При каждом удобном случае.
– Так, а чего особенного произошло, если ты на ее глазах уже эту тетю приделывал?
– Но то, вроде, как не при памяти. Ну, получилось так. Важно, что мы договорились эту досадную ошибку исправить, а я такую подлянку кинул, – стараясь подражать манере товарища говорить, Вадим пересыпал речь сочными словечками.
– Да, ярко! И главное – ты кругом виноват.
– Точно, причем по жизни.
– Ну а как жена товарища трахается?
– Та... – Вадим склонил набок голову.
– Не очень? – Андрей был разочарован.
– Фригидная полностью. Ну может, первое время ее еще что-то как-то цепляло, не знаю... Зачем ей все это понадобилось?
– Да, знакомый сюжетец – он, она и она-два.
– Хрестоматийный. Настолько же пошлый, насколько и древний.
– Это потому что вы затянули. Если страсти улеглись, нужно было заканчивать. А вы высохшими отношениями царапали друг друга. Я до таких ссадин не довожу, – похвастался, поучая, Андрюшик. – Ну хорошо, и что дальше Алла?
– А что Алла? Алла – так. Листок из общей тетради. Вырванный. Давно уже ничего между нами нет.
– А если ее муж узнает, что делать будешь? – Андрей в упор посмотрел на Вадима.
Вадим замялся.
– Да откуда он узнает? Алла под дулом пистолета не признается, а моя будет молчать. Разве что ты расскажешь, – Вадим улыбнулся.
– Чтоб ты даже не сомневался! – Андрей рассмеялся. – Ну а зачем тебе все это нужно было?
– Зачем? – Вадим призадумался. – Не знаю. Влюбился, наверное.
– Но жена тебе от этой влюбленности излечиться помогла. Можно сказать, нашла эликсир.
– Выходит, так.
– Ну хорошо. А ты считаешь, ты правильно сделал, что женился? – не отставал Андрей.
– Считаю, что нет, – не задумываясь, ответил Вадим, и это лучше любых слов подтверждало то, что он над этим много думал.
– Тогда почему ты женился?
– Мне не нравится грипп, но это не значит, что я не могу им заболеть, – Вадим усмехнулся.
– Хор-р-роший ответ, – протянул Андрей.
Вадим развел руками. Дескать, «а то!».
Дальше курили молча. Думали о ерунде. Каждый о своей, обычно так люди размышляют во время пауз в теплых компаниях. О бурном продолжении вечера, несмотря на очевидность такого развития событий, никто не подозревал.
– Домой хочу прийти не поздно. А то жена копытом бить станет, – счел нужным прервать молчанку Вадим.
Он вновь уронил на землю и растоптал большой окурок.
– По голове?
– По паркету.
– А ты предупреждаешь жену, когда квасишь? – Андрей прикурил очередную сигарету от маленького бычка предыдущей и умело, далеко отщелкнул окурок.
– Нет, конечно. Зачем мне скандал до? – Вадим подумал и тоже взял из пачки у Андрея сигарету и прикурил ее от протянутой Андреем же зажигалки. – Ведь после он будет обязательно.
– И что твоя тебе говорит – мешаешь спать, храпишь, перегар? Пугаешь ребенка, да? Такие аргументы?
– Такие, такие. Все, что ты себе можешь представить, и то, о чем не догадываешься. Ты кокс пробовал? – поразил вопросом друга Вадим, желая сменить тему.
– Нет, – не показал своей заинтересованности Андрей. – А у тебя есть?
– Нет, сам один раз пробовал, друзья в Москве угостили. Классная вещь!
– А чем от травы отличается? – спросил Андрей, роясь в черном полиэтиленовом пакете, который, выходя из кафе на улицу, он достал из кармана куртки.
На друга он не глядел. И именно показное безразличие выдавало его непраздное любопытство.
Вадим задумался над вопросом, потому что и ему захотелось определить разницу.
– Если от травы приседаешь, то от кокса вскакиваешь, – уверенно объяснил он. – Даже не так: если от шмали садишься, то от кокса встаешь.
Андрей посмотрел на Вадима внимательно, стараясь понять то, чего нельзя понять, не попробовав. В руках у него маятником закачалась вынутая из пакета пластиковая бутылка.
Пришла очередь Вадима удивляться. Небольшая бутылка из-под импортной воды была загнута для курения. В этом не могло быть сомнений: подобно древней ладье, корма и нос пластиковой тары смотрели перпендикулярно вверх. В корме зияло проплавленное сигаретой отверстие, а в широкое горлышко неглубокой, но объемной воронкой была затолкана фольга. В фольге для тяги были проткнуты частые дырочки. Чтобы фольга не слетала, ее прижимало к горлышку по всему его диаметру пластмассовое колечко, которое после скручивания – отделения пластмассовой пробки от спаянной с ней пластмассовой юбки – сначала сняли с бутылки, а потом вновь надели, прижав им фольгу.
– И что это будет? – Вадим показал на бутылку. – По-моему, лажа какая-то. Чем тебе косяк не нравится?
– Попробуй. Это прикольнее. Меня один знакомый курец научил, – Андрей передал Вадиму бутылку и достал туго набитый прямоугольный газетный пакетик с травой.
Не сговариваясь теперь уже оба выбросили недокуренные сигареты. Андрей нашел сухое место и, отступив на шаг, встал на одно колено. На второе положил пакетик. Высунул один конец газетной бумаги из другого и аккуратно развернул весь сложенный кусок газеты, стараясь не рассыпать его начинку.
– А это что? – Вадим показал глазами на засыпаемую с газеты в воронку измельченную высушенную траву.
Андрей взглянул на сухую зеленую массу, утрамбовал ее большим пальцем и только тогда догадался, что Вадим говорит о похожих на семена крупинках в ней.
– А... Это шишечки конопляные, но долбят – мама не горюй. Без них эта дурь вообще беспонтовая бы была. А так курить можно. Легкая, конечно, но если повезет, посмеемся. Зато долго не держит, – словно угадав мысли Вадима, внес ясность Андрей. – Курнем, водкой осадим, нормально.
В «нормально» Вадим сомневался. И в том, что «осадят», тоже. Но спорить не стал. Хотелось покурить. И выпить хотелось. И что такое эти шишечки, он не понял. Да и не переспросил. Зачем? Хорошо ведь все! И времени много!
Из-за угла вылез «бобик». Протарахтел мимо. Все три мента в нем заботливо оглядели друзей, ища, чем бы поживиться. Андрюшик остолбенел, держа перед собой забитый приспособ.
– Хух, пронесло, – облегченно выдохнул Вадим, когда патрульные проехали, – а начали б сокращаться, точно б повинтили.
– Тяни! – скомандовал Андрей и щелкнул зажигалкой.
Язычок пламени задрожал у самой воронки, не касаясь ее содержимого.
Вадим припал губами к прожженному в бутылке отверстию и шумно втянул воздух. Трава занялась, и бутылка наполнилась густым белым дымом. Вадим закашлялся, но сумел справиться с приступом и умолк, задержав дыхание. От напряжения на глаза навернулись слезы. Покраснело лицо. Он подождал, выпустил слабый дым и затянулся еще. Снова затаил дыхание. Передал бутылку Андрею. Сцена повторилась с той только разницей, что с Андреем ничего такого не происходило. Сказывалась привычка.
Курили не разговаривая. Вадим теперь аккуратно, короткими затяжками с небольшими паузами втягивал дым и уже не кашлял. Вскоре рядом с друзьями вырос теплый плотный аромат. В головах зашелестел камыш. Зашлись барабанной дробью сердца. Рядом притормозила машина, испугавшись ямы в асфальте. Мир наполнился ее протяжным визгом. Вмиг, осколками разбитого сосуда, разлетелась стая птиц. Пронзительно, будоража засыпающее сознание друзей, зашуршали крылья.
Приятно, не издав ни звука, постояли.
– Вадим, ты почему не стрижешься? – Андрей задвигался на месте.
– Я хаер отращиваю, – запоздало ответил Вадим.
– Да, отец, и седых волос у тебя полно, – заботливо изучая его голову, процедил мысль Андрей.
Вадим напрягся, пытаясь нащупать символическое слово в замечании товарища.
– Время идет, – все-таки посчитал он нужным заметить.
Слово так и не нащупал.
– Идет, идет... но зарос ты... как лобок старухи Изергиль...
«Вот оно! Раскрылся загадочный смысл! «Изергиль, лобок...», – отбилось в голове обидное. Однако Вадим не обиделся. Ему нельзя было сейчас отвлекаться по мелочам. Какая-то сила умело, как хакер, рылась у него в мозгах. Его не оставляло жуткое ощущение тревоги. Он следил за Андреем. До Андрея это тоже добралось.
– Тебя прицепило? – глухо спросил Вадим, не надеясь на ответ, а просто активизируя умственную деятельность.
Андрей и не ответил. А странно зыркнул. Забрезжила паника. Вадим огляделся и стал опасливо всматриваться в погружающийся во мрак город.
Вечер бесповоротно прогнал день и пульсировал рекламными огнями. Бунтовал звуками. Смерч сумеречных образов засасывал, разрывал нити действительности.
– Какова... а?.. – вновь проверил речь Вадим. Убедился, что ленту не жует, и неторопливо, но восторженно закончил не дававшую покоя, однако распутанную им каверзную мысль: – Какова беспорядочность... жизненных проявлений?..
«На умняк пробило», – возник в ушах у Андрея шорох внутреннего голоса. Слово «умняк» его покоробило. Однако он величественно молчал. И тоже всматривался в город. Но иначе – наслаждался открывавшейся перед ним панорамой. И провожал взглядом летящий над городом самолет. Самолет оставлял за собой едва различимый туманный шлейф...
Проследив за взглядом Андрея, Вадим тоже заметил самолет.
– Полет это... – Вадим сбился с мысли. Мысль улетучилась. – Нравится?
Он указал глазами повернувшемуся к нему Андрею на самолет.
– Я вот думаю... Это гидро... или аэро? – Андрей вновь вместе с Вадимом следил за самолетом, пока ужимавшаяся в размерах железная птица не растаяла в высоком темном небе, точнее,е пока не исчезли ее проблесковые маячки.
С исчезновением самолета сутолока образов усилилась. Какофония звуков тоже.
– Легкая, говоришь, – усомнился Вадим, разговаривая как будто с самим собой. С тягучим булькающим шумом он вбирал в рот и отпускал щеки. Потом бросил в ночной, тревожный воздух: – Какой номер у дня?
Андрей не ответил. Принялся сосредоточенно рыться в карманах. Два раза поднимал реглан. Просовывал руку в накладной карман рубашки, находившейся под ним. Искал что-то и в джинсах. Толчками одновременно заталкивал ладони в их задние карманы. Вынимал и шарил в передних. Наконец нашел. С третьей попытки в правом переднем кармане джинсов. Протянул Вадиму НЕЧТО с добродушной ухмылкой, зацепившейся за уголки губ.
Вадим бережно взял картонный календарик. Его палец заскользил по прямоугольникам цифр. Нерасторопно. Проскочил свой столбец и вернулся в нужный месяц. Вадим разыскал число. Улыбнулся и вернул драгоценность Андрею.
– Од-на-ко, – в пещере сознания Андрея обозначилось зыбкое свечение.
– Прохладно, – Вадим поежился на декабрьском ветру.
На дворе был плюс, и на крыльцо друзья вышли без курток.
– Да-а... – согласился Андрей.
Теперь попустило обоих.
– История, Андрюшик!.. У меня в армии... молодой солдат был – Платонов... в зимних лагерях он в палатке печку топил... И засыпал... Конкретно засыпал... Я бы даже сказал, прочно спал... Это при том, что я на верхних нарах лежал, где теплее, а он внизу сидел, причем без шинели... Так я ему к ноге веревку привязал... Когда печка остывала, я просыпался и дергал веревку вверх. Нога у него подлетала. Как от удара молоточка, которым на медкомиссии врач под колено бил. Помнишь, у невропатологов такие были?
Андрей кивнул и спросил:
– Почему?
– Что почему? – не понял Вадим. – Почему засыпал?
– Н-нет... почему без шинели?
– Шинель кто-то из дедов брал... под двумя ведь теплее... – Вадим осклабился. – Он так уставал за день, что ему шинель была не нужна... Я же сказал, солдат молодой, недавно призвался... Так вот, я ему говорил: «Платонов!.. Это же не для меня ты печку топишь!.. А для себя!.. Ты ведь внизу сидишь!».
– Этот Платонов в тот момент не спал! – Андрей старался говорить внятно. – Это он так замерзал!
Это прибило опять.
– Вот такие дела... – тихо и печально обронил Вадим.
Андрею стало не по себе – он живо представил, что это за дела ТАКИЕ, если приятелю от них настолько грустно.
– У меня тоже было, – обуздав ощущения, понес Андрюшик. Разбавил накатившую и на него тоску. – Его Юсуповым звали... Чтобы не храпел, портянкой накрыли. Батальон две недели на полигоне стрелял, без бани, учения... Портянки цвета чернозема... Юсупов, конечно, храпеть перестал... Посапывал поначалу... тревожно... но перестал... И ночью портянку с лица скинул... а утром... когда все встали... у него рожа в два раза больше стала... чисто свин... только глаз нет!.. Щеки надулись, подбородок там, где шея... – Андрей замолчал, куда-то вглядываясь.
Вадим подождал необходимое с его точки зрения время и возобновил диалог:
– Ну!.. И?
– А? – встрепенулся Андрюшик. Всмотрелся в Вадима и закончил: – Потом лицо сдулось, но чирьи одолели... Так и страдал фурункулезом воин Юсупов до конца моей службы...
– Я сначала думал, твоя фигня смешная... А она утомительного действия, – сказал тихо Вадим.
– Подожди, – Андрей перевел дух. – Ты рано, это... Напряжение создаешь.
– За водку рассчитаться надо сейчас. Ты же знаешь, мы еще лицензию не получили, – долетело откуда-то. – Але, Вадим, ты меня слышишь?
Вадим, не мигая, уставился на возникшего круглого человечка. Человечек был почему-то в белом халате. Его голова заросла. Как полянка травой. Волосы не расчесать. А на озабоченном лице бегали внимательно настороженные глазки расхитителя. Пугливый раздвинул неестественно алые губы. Забросил в рот из серебристой пачки две белые подушечки. Под зубами захрустела глазурь недавно появившегося в продаже мятного дива. Задрожал находившийся в стадии деления, стремившийся к числу два, подбородок.
Чтобы не попасться, Вадим срочно определял свое положение во времени и пространстве. Словно в калейдоскопе, рассыпаясь и составляясь, проворачивались в памяти знакомые лица. В конце концов Вадим узнал и это, жующее – круглое, словно планета. Вспомнил, что заказывал водку, официально в кафе не продававшуюся. Воспоминание придало реальности необходимую четкость. Он облегченно вошел в ЭТУ и судорожно вышел из ТОЙ действительности. Расслабился. Посмотрел на Андрея. Тот не сводил глаз с халата колобка и хихикал. Вадим ПОНЯЛ ПОЧЕМУ.
– Слышу, – захихикал и он.
– А чего вы ржете? – заволновался колобок. Смех стал гуще. Парень потянул носом воздух и успокоился. – А, да вы обдолбились. Красавцы!
– Знаешь, бродяга... – внезапно заговорил Андрей.
– Меня Витей зовут, – перебил его осмелевший колобок.
– Так вот, Витек, – будто его не перебивали, продолжил Андрей, – люди делятся на тех, кто в халатах...
Андрей замолчал, как бы давая возможность Вите охватить умом сказанное.
– Ну, – недовольно поторопил Андрея Витек. – Все, что ли?
Андрей оставался серьезен. Скалил зубы один Вадим.
– И ОСТАЛЬНЫХ, – подвел черту Андрей и рассмеялся вместе с Вадимом так, что стали оборачиваться далекие прохожие.
– Ваша трава специальная, ее вундеркиндам на медкомиссии давать надо, чтобы они на идиотов смахивали и в армию не шли, – отстаивал свое достоинство колобок. И хитро повел дальше: – А представляете, как обычным людям после этого? Как вы со стороны смотритесь, например?
– Пре-е-дста-а-вляем, – запутавшись в труднопроизносимом сейчас слове, ответил за обоих Вадим. – Только я не очень-то там и встречал.
– Где? – удивился Витек.
– В армии, – пояснил Вадим.
– Кого? – продолжал тупить Витек.
– В-в-в-ундеркиндов, – Вадим собрался. – А точнее сказать, не видел ни одного... Разве что Платонова...
Хохот разрывал обоих. Андрей даже присел. Вадим протянул трясущейся рукой Витьку деньги за водку и за что-то еще. За что, колобок объяснил, но он так и не понял. А Витек второй раз излагать не стал. Резким от досады движением Витек вырвал деньги из рук гогочущего Вадима и скатился по крутым ступенькам в кафе, на удивление быстро и ловко для своей комплекции. Даже не споткнулся. Затем обернулся и бросил с вызовом:
– Что-то вы натужно смеетесь!
– Потому что мы-мы-мы тужимся! – взорвался криком Андрей.
Друзья долго лопались от хохота, а когда отсмеялись, то курнули еще, забив воронку из фольги до половины.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Андрюшик был эпикурейцем от рождения – ученым еще предстоит найти этот отличительный ген. Одна из его подружек даже как-то метко заметила, проведя аналогию со «слабыми на передок» женщинами, что он – бл...дь в штанах. Причем такая, у которой когда в штанах твердеет – ум слабеет. Обязательно. Вроде вещь, в общем, привычная, и не было бы здесь ничего такого, если бы не частота и сила метаморфоз.
К тому же Андрюшик был тощ и слаб. Даже подвязывал эластичным бинтом колени, чтобы они не вывалились из гнезд. Поэтому такая зависимость мозгов от плоти плохо сказывалась на его подорванном в армии здоровье.
Армейский период вообще смело можно назвать самым тяжелым в жизни Андрюши. И не потому, что над ним там издевались, нет. Перепадало, конечно, первый год, ну... как всем. Держался он в целом достойно, а там, как известно, сила духа – основа основ.
Здесь другое. Мысль! В голове мужчины она возникает шестнадцать раз в сутки. Плюс-минус возникала она и в голове у Андрюши. Правда, скорее плюс, чем минус. А однажды в момент рождения очередного повторения привычной мысли его призвали в армию. Мысль заклинило. И она, словно бесконечный кинофильм, терроризировала воображение юноши в течение тягучего бега двухлетнего срока. Ослабляла хватку лишь после редких поллюций и частых мастурбаций.
Так заявил о себе недуг. Но нет худа без добра. Провидение, одарившее его ликом херувима, смягчило и патологию – наделило особой мужской силой корень. И многие девушки, однажды приобщившиеся к благодати, впоследствии косяками шли на этот манок. Создавали Андрею рекламу и проблему выбора: в какую почву бросить семя? Плохо только, что сеял Андрюшик бегло. Все больше трихомоноз.
А блуд любил. Обожал самозабвенно! Подобно кондовому наркоману, употребляющему все, что подворачивается под руку, но предпочитающему хорошие опиаты. Эта сторона тонко организованной Андрюшиной натуры прекрасно уживалась с другой: обаятельного шаровика, для кого халява – образ жизни.
Такой мог угостить приятеля пивом под гастрономом или взять с собой в гости, куда приятеля не приглашали. Нес при этом Андрей в подарок бутылку водки. Или не нес ничего. Тогда он предлагал приятелю купить водку для своих знакомых, в гости к которым они уже шли вместе. Потом, при случае, мог увязаться за этим приятелем в ресторан уже к его знакомым. Там Андрюшик ничего не платил, пользуясь чужой щепетильностью.
Хотя наглел он с понятием, в меру – ничего дорогого не заказывал и решал вопросы с официантами. Ну там сдвинуть столы или найти дополнительный стул. А в трудной ситуации, когда счет превышал бюджет присутствующих, мгновенно находил выход – заложить до завтра часы... приятеля.
Сам же он с улыбкой приятелю сообщал: «У меня сейчас с бабками напряг, но алаверды будет обязательно». Занимательно рассказывал всем свежий анекдот, и ладушки – уходил. Точнее, уезжал. На такси. На этот случай у него всегда было НЗ.
Затем некоторое время он избегал приятеля, которому недавно падал на хвост. Тот смягчался, и недели через две они вместе вновь пили пиво. Товарищ от души веселился, слушая побасенки приятного парня Андрюши, в котором непостижимым образом переплетались широта души и мелочность.
Возможно, из-за редкого совмещения этих взаимоисключающих качеств Андрюшик быстро научился брать деньги взаймы. У тех, у кого они есть. С «возвращать», конечно, дела обстояли хуже, поэтому Андрюшик изучил багажники некоторых иномарок изнутри.
Вопреки расхожему мнению, взыскатели долгов, к которым иногда обращались кредиторы, не калечили его. И особо не злобствовали, опасаясь ответственности за вымогательство. Просто увещевали, запугивали Андрюшика, колотя понты в своей развязной манере.
Да многие пацаны и знали его, поскольку посещали с ним одни и те же немногочисленные увеселительные места.
Постепенно то ли в силу приобретенного опыта, то ли еще почему-то, но занятие Андрюшика приняло профессиональные очертания. Вскоре он уже запросто находил со специфическими знакомыми приемлемый компромисс. А сам кредитор при этом нередко вообще выпадал из схемы.
За город в стесненном положении и не предназначенном для этого в машине месте его больше не возили. Напротив, Андрюшик незаметно оброс полезными связями. Вообще он всегда с легкостью заводил знакомства. Разные. Деловые и другие. Все основательные, но последние большей частью непродолжительные.
Но, если нужно, использовал знакомства все. Он обладал замешанной на обаянии харизмой, что сплачивала вокруг него людей – притягивала парней и не оставляла выбора девушкам. Поэтому очень быстро у него появилась возможность зарабатывать посредничеством. Он помогал кому угодно продавать все что угодно: от наркотиков до компьютеров. Иногда даже перепадали кредиты. Невозвратные (если Андрюша находил, на кого их повесить – алкоголика там или наркомана, а один раз получилось оформить кредит на паспорт умершего человека) и такие, которые он возвращал, играя на опережении банковских процентов курсом доллара. В первом случае расходы могли составлять до семидесяти процентов от суммы кредита, но деньги вынимались быстро, хотя заработок был сопряжен с риском и трудностями организационного характера, которые и не позволяли поставить дело на поток; во втором – заработки были скромнее, но безопаснее.
Так, получив кредит, Андрей отдавал десять процентов – тому, кто помог его взять. Конвертировал деньги в доллары, а с наступлением срока погашения кредита проворачивал обратную операцию. И всегда оставался в плюсе, потому что инфляция в стране была катастрофическая.
Но Андрей не просто сидел на валюте и ждал. Он деньги еще и оборачивал. Потихоньку прикупал и перепродавал что-нибудь ликвидное. Кредитную лавку для таких, как он, правда, скоро прикрыли. Банковское болото страны заняли гуси пожирнее. Навсегда.
Однако теперь Андрюшик имел кое-что под задницей. Покрутел. Знал ВСЕ модные места в городе – те, что открылись, открывались и вот-вот должны были открыться. Знал их хозяев и директоров, а также многочисленных друзей обеих этих категорий.
Еще спецшкола дала ему английский. А неоконченное высшее образование – математику. Ее он любил, потому что математика, как и он, тяготела ко всему нестандартному, но простому и действенному.
Андрюшик широко пользовался как умением считать, так и английским. Заводил новые деловые связи с отирающимися у нас иностранцами. Не забывал он и о связях старых. И уже не столько кидал, сколько барыжничал. С продажи наркоты плавно съезжал. В криминалюгу больше не нырял. Подгонял оптом кому сигареты, кому напитки. Горячительные. В них он разбирался. Особенно в известных мировых марках. Потому что качественное спиртное Андрею нравилось. Как и драп – не вступивший еще в борьбу за выживание с заокеанским кокаином.
Чрезмерное увлечение алкоголем и травой имело простое объяснение. Его Андрей никогда не озвучивал, и его, конечно же, все знали.
Еще в детстве у Андрея в семье случилась трагедия. Она произошла из-за тех роковых случайностей, которые невозможно предусмотреть.
С наступлением весны, не календарной, а той, что занимает всего месяц в году, с пьянящим запахом сирени и ощущением зарождающейся жизни, на работе у отца Андрея скончался сослуживец. В день похорон к дому, где жил умерший, организованно, как и было положено в то время, прибыли его бывшие коллеги. Но папу Андрея задержали неотложные дела, и он опоздал к выносу тела. Не успел он и к тому моменту, когда после обязательных цветов и трубной горечи вся траурная процессия расселась по автобусам и уехала. Однако он решил проводить приятного ему в прошлом человека в последний путь и в одиночку стал добираться до погоста.
Мама Андрея тоже пошла на похороны, но прибыла на кладбище вместе со всеми. Покойника не отпевали. Это было чревато последствиями для кого-то из его партийных родственников. Поэтому церемония не заняла много времени. Куцые казенные венки из искусственных цветов – возложили. Простецкий, обтянутый дешевым черным и красным сукном сосновый гроб – опустили.
Впереди массовки фальшиво скорбели. На флангах курили. Сзади даже пошучивали. Отдавались горю лишь столпившиеся у самой могилы близкие. Это было их и только их горе. Горе немолодой жены, трех подросших, но еще не вставших на ноги детей и дряхлой старухи, которой вряд ли суждено было надолго пережить сына.
Отдав последнюю дань уважения безвременно почившему, бросив горсть земли, мама Андрея отошла от засыпаемой землей ямы с одним из родственников усопшего. Под торжественно-печальный аккомпанемент оркестра они уединились неподалеку от места погребения. Где и задержались... Не оторвались друг от друга даже тогда, когда рассыпались последние звуки траурного марша и люди в группках стали нервозно поглядывать по сторонам. Они не искали пропавших. Они пытались прочесть на лицах других, возможно, более осведомленных участников ритуального действа ответ на мучающий каждого вопрос: пригласят ли к столу всех или только начальство?
Люди продолжали волноваться, если даже находили, как им казалось, ответ. Потому что теперь они не знали точно, отпустят ли их домой, если на поминки позовут лишь начальство?
В эти тревожные минуты на кладбище и вошел папа Андрея. Не через центральный вход, как попадали сюда все, а через утонувшую в зелени ржавую калитку. Так путь показался ему короче. Именно в этот день калитку должны были заменить и поэтому сняли навесной замок, который висел здесь всегда.
Папа Андрея спешил. Практически бежал, протискиваясь между оградками. Он уже видел похоронный автобус и хлопотавших возле бетонной ванночки, откуда брали воду для полива цветов, людей. Бросил в сторону случайный взгляд и остановился как вкопанный. Неожиданно он увидел жену – заканчивавшую свои искания...
Обуянные страстью тела среагировали на его неожиданное появление в последний момент... Любовник успел убежать. Маме Андрея не повезло. От удара об ограду она получила несовместимую с жизнью травму в области основания черепа. Не успев испугаться, она заново растянулась на приютившей ее недавно могильной плите. А в ее посмертной маске, по свидетельству очевидцев, угадывалось легкое подобие улыбки.
Гробокопатели, которых первыми позвал на помощь находившийся в шоке муж, до приезда скорой с удовольствием разглядывали видневшиеся из-под задравшейся юбки улыбчивой женщины часть ее влажного интимного места, рыжий лобок и бедра. По ним по-хозяйски ползала большая зеленая муха.
Припасенные для надгробной речи по поводу кончины сослуживца слова о важности жизни и бестолковости смерти папа Андрея сказал позже, в менее торжественной и еще более тоскливой обстановке следственного изолятора. В день похорон своей жены, когда на том же кладбище знакомые папе Андрея старатели делали подбой – дополнительный подкоп для гроба со стороны ног. Мама Андрея была высокой.
Звук, когда земля глухо ударилась о крышку гроба в свежевырытой могиле, папа Андрея не мог слышать. Но звук этот преследовал его всю оставшуюся жизнь.
И переполнял жалостью. Преимущественно к себе. Минутная слабость и длинная дорога горя... Благо, Андрей был маленький, а его папа стараниями родственников отсидел всего три года
После отсидки отец Андрея устроился на унизительную, по сравнению с предыдущей, работу. Его образ жизни изменился, за спиной пополз подлый шепоток. Отношения с женщинами разваливались, едва начавшись. Отец Андрея сначала редко, а старея все чаще, мысленно возвращался к тому роковому дню...
Сжигал себя водкой. Каялся. На дружеских застольях, например. Поэтому за несколько лет вместо друзей осталась лишь одна привычка препарировать несчастье. Страшная картинка оживала теперь перед сыном за домашними ужинами. Усугубленное лагерем горе спровоцировало болезнь отца.
Поступивший к этому моменту в вуз Андрей договорился о койке в общежитии и переехал от отца, которого стал навещать знакомый психиатр.
Воистину пути Господни неисповедимы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В кафе нежданно-негаданно нагрянула теща Вадима – крючковатый носик, кустистые брови, большие глаза. Чисто сова. Она привела сына Вадима – маленького Ваню. Объяснила, что торопится на электричку. А жена Вадима, на работе у которой они побывали, задержится там и за ребенком придет прямо сюда.
Теща дала наставление: накормить и развлекать Ваню до прихода ее дочери. Сказала, что забрала мальчика из садика. И рассказала про садик историю.
Выяснилось, что в детском садике деток плохо кормят, потому что все воруют продукты, а у тещи воспитательница еще и вымогала подарок. Долго. И добилась своего. Сегодня теща подарила ей шампунь в большой бутылке, который ей самой подарил кто-то на День учителя – несмотря на пенсионный возраст, теща продолжала преподавать в школе.
– «Воспитатель получает полтора миллиона карбованцев. Ну что это за деньги? Так за них тебя еще и прополощут как следует мамочки, которые сами нигде не работают и работать не хотят!» – представляете, заведующая мне говорит? – возмущалась теща, копируя нахалку. – Будто я больше получаю. А моя дочка, между прочим, пашет – света белого не видит! Это я ей на всякий случай сказала, – тоже на всякий случай теща красноречиво посмотрела на зятя, который сидел без работы.
За первой историей теща рассказала вторую. О том, что произошло на работе у дочки, когда она с внуком туда пришла. «Иду я с Ваней по коридору, а все у Анжелы в офисе (новое для нее, богатое слово жительница пригорода произносила с удовольствием) останавливаются и говорят: «Какой мальчик красивый». У него же кудри белые. – Она потрепала внука по белым кудрям. – Кто-то если и не скажет ничего, то по голове погладит. А две девчонки прошли мимо, не удостоив Ваню вниманием. Тогда он остановился, обернулся на них, потом посмотрел на меня и говорит: «Баба, а чего они?». Ну, а я ему и отвечаю: «Что они? Не сказали ничего? Так скоро подрастешь, на тебя никто смотреть и не будет. Привыкай!».
– Будут только бабушкой восхищаться, – не выдержал Вадим.
Потому что ему с приходом тещи действовали на нервы: сам приход тещи в кафе; непосредственно теща; непринужденность, с которой теща повесила на него сына в самый неподходящий момент; простота, с которой она при этом заставила слушать себя не только Вадима, но и его товарища; возможно, безотчетная, едва уловимая, но все равно различимая зависть старости к молодости в отношении собственного внука; рассказанная тещей история и подтекст этой истории, где теща будто говорила Вадиму: «Вот она какая, моя дочь! И трудится в хорошем месте! Не то что ты – полудурок! И всех достоинств, что киевлянин!».
В отместку на замечание Вадима теща поджала губы и выразительно посмотрела на запотевшую бутылку водки «Перша гільдія» на столе. Поднялась и ушла. Беззвучно. В том смысле, что не разевая рта.
«И правильно сделала!» – подумал Вадим, хотя прекрасно знал, что теперь его жена обязательно услышит гипертрофированное повествование о его, Вадима, пьянстве и хамстве. И чтобы теща не совсем уж зря болтала, Вадим сделал себе подарок – громко пожелал ей счастливого пути. Вдогонку. Так же, как она произносила слово «офис» – с удовольствием. С мамой жены он никогда особенно не деликатничал. И не называл ее мамой.
– Именно пастораль, – сказал Вадим с уходом душной женщины.
И друзья освежились. Только они зацепились за первую рюмку, как у обоих запустился механизм – «дай!».
– Лучше б она была теплой, – Андрей разливал и поэтому вновь взял заиндевелую бутылку. – После холодного пива мне не жарко.
– Нормально-нормально. Подожди, сейчас согреет. В теплой меньше огня... – не согласился Вадим. – Да и как ее пропихивать, теплую?
Водка была ледяной и тягучей. И ничего уже не осаживала. Хотя пили ее все равно – одну рюмку за другой. Движение мыслей у обоих в эти моменты замирало. И вообще становилось тем слабее, чем сильнее пламя холодной водки обжигало голову.
С Ваней, слава Богу, играли официантка и посетители. «Я ЗАПЛЯТАЛСЯ, а ты ЗАПЛЯТАЛСЯ?» – весело спрашивал кого-нибудь малыш, выглядывая из-за деревянной переборки одной из кабинок. Стилизованные под кубрики, такие кабинки по периметру опоясывали почти весь зал кафе.
Вместо ответа кто-то из взрослых, к кому обращался Ваня в этот момент, закрывал лицо руками, что означало Ванино ЗАПЛЯТАЛСЯ. Ребенок радовался, влезал с ногами на стул и подпрыгивал. Он ждал, пока человек раздвинет пальцы, чтобы посмотреть на него, или вовсе уберет руки от лица. Тогда счастливый Ваня кричал: «А я тебя ВИЗУ!».
Вадим рассеянно следил за сыном. Веки у него наливались тяжестью, разбухали. Деревенело лицо. Долгие мысли зарождались в толще воспаленного сознания, плавно ворочались и придавливали жадный разум значимостью. Но мозг не ухватывал их тайного смысла и тщетно тянулся извилинами за эфемерными бликами истины... что бродила, ускользала, растворялась и не оставляла образа. Как запах.
Вадим попробовал обсудить это с Андреем. И после первой попытки донести важное до друга на длинные фразы наложил табу. Потому что фразы, подобно большой, только что пойманной рыбе, мощно трепыхались в подкорке его головного мозга многообразием скрытых в них смыслов. И звучали туго, словно спросонья, будто их говорил кто-то за Вадима. И не мог Вадим объяснить другу связь, градацию беспечных мыслей. Не получалось у него растолковать Андрею окружающую его разум тайну...
Андрюшик тоже торчал знатно. Похоже толклись и оживали мысли, а сознание мутнело и раскисало. Расплывались узоры на стене, и разворачивались звуки. Разлагался гул, и двоилась сущность, вступая в долгий изнурительный спор с обеими половинками Андреевого «Я». Если Вадим что-то говорил, то он сосредоточенно слушал, но объять, уразуметь простираемые перед ним думы не мог ни одной из частей своей раскалывавшейся личности. Спросить он не мог тоже.
Вообще Андрей говорить пока не умел совсем, но вникал в долетавшие до него обрывки посторонних разговоров. Они казались ему глубокими и тонкими, с тщательно подогнанными словосочетаниями, образующими сложную логическую цепочку. Некоторые из реплик обнажались настолько, что избавлялись от налета банальности и демонстрировали ОСОБОЕ содержание, в котором стоило покопаться...
Подступала дремота. В какое-то мгновение Андрей отдался ей, и в его новом мире субстантивировалась бабушка Вани – теща Вадима. Заботливая женщина трепала внучка за ушком. И по голове тоже. Рассказывала поучительную сказку. Про эпического героя Бумбараша.
– Бумбараш – это у-у! Бумбараш – это сила! Бумбараш – мог! Этим, ну как его, ну вообще, – говорила бабушка.
– Чем, баба? – не выдерживал заслушавшийся мальчик.
«А хрен его знает», – думала бабушка из Андреева сна.
– Та неважно, – потом говорила она внуку. – Главное, шо Бумбараш! Главное, шо герой!

Прошло около получаса. Вадим разглядывал номера американских машин на стенах, а Андрей, расцепив веки, изучал стенд позади бармена, где были наклеены мелкие бумажные деньги разных стран.
– Чего это... ты? – Вадим почувствовал прилив сил. Ему захотелось пообщаться.– Зависаешь? Смотри сюда! А то бычком прикинулся.
– Сам ты бычок!.. – медленно повернулся и так же ответил Андрей. Жизнерадостности товарища он не разделял. – Непогашенный!..
– А рассказать вам ИНТЕЛЕСНОЕ? – обратился к Андрею подбежавший Ваня.
– Давай, – разрешил Андрей.
– А с нами ДЕЛЕВО живет! – сообщил ему Ваня и раскинул в стороны руки. – В таком большом...
Слова вазон Ваня не знал.
– Дер-р-рево? – Андрей поощрительно улыбнулся ребенку, потому что это его ДЕЛЕВО и сам Ваня были, как ни странно, приятно связаны со светлым образом непостижимого Бумбараша.
Ваня унесся. Подбежал к бармену, показал ему на катящийся по стойке карандаш и сказал: «КАЛАНДАШИК убегает». И побежал дальше нарезать круги по залу.
– Спроси его, чего хочет, – Вадим ткнул пальцем в сторону бегущего Вани, обращаясь к бармену. Глубоко вдохнул. Выдохнул. И продолжил: – Потом чиркни встречку этой...
Вадим огляделся в поисках официантки, которой бармен должен был написать, что съест и выпьет Ваня, для того чтобы она включила стоимость всего этого в счет.
– Это мне, значит! – чей-то голос завибрировал мажорно в правом ухе Вадима.
Оказалось, что это его подкалывает официантка, которую Вадим не заметил. Но говорила она это не ему, а бармену. Для пущего эффекта. Официантку Вадим знал плохо, потому что она работала недавно. Решил рассмотреть получше, поэтому и сосредоточил на ней разлезающееся внимание.
В официантке все было мелко: рост, конечности, зубы и черты лица. И облюбовавшая место под носом мушка. Не нарушал мелкий образ даже крупно наложенный грим – ну, добралась дочка до маминой косметички.
Официантка походила на рептилию. Впрочем, симпатичную. Тоже мелкую.
– Как дела? – машинально, пока окончательно не растащило, спросил ее Вадим.
– Голимые, конечно, но я справляюсь, – ответила официантка, поставив своим ответом его в тупик.
Чтобы скрыть замешательство, Вадим взял со стола запаянный в пластик «лист-меню».
– И что тут у нас? – пробормотал он, углубляясь в прайс.
Официантка отступила на шаг, давая клиенту возможность спокойно выбрать. И сломала в усмешке губы – ассортимент из трех горячих и пяти салатов все постоянные знали наизусть.
Это мгновенно растаявшее, затерявшееся в лице движение не укрылось от Андрюшика, который напряженно вслушивался в зарождающийся разговор. И всматривался в занятную девчонку. Он сразу понял, что ее мелким, но правильным чертам недостает четкости штрихов, что сделали бы лицо более глубоким, выразительным. А без этого ее красоту еще нужно было разглядеть. Андрюшик умел.
Официантка исподтишка тоже взглянула на него. Андрюшик заметил и неспешно, хотя старался сделать это как можно естественнее, подмигнул ей. Девчонка смутилась, не зная, от чего больше: что ее поймали за чем-то неприличным или из-за оказанного ей внимания. Однако быстро успокоилась. Не догадываясь о причине замедленного подмигивания, она посчитала, что оно несет в себе нечто большее, чем обычно. Что в таком подмигивании присутствует некая особая, основательная увлеченность, а не наркотическая заторможенность.

– Хорошая вещь – квашеная капуста, – заглянув в меню, заметил Андрей.
– Да! Стоит недорого, и заказать не стыдно, – иронично насмешливо согласилась полностью оправившаяся от стеснения официантка.
– Какой красивый человек! Да, Вадим? По сравнению с ней – мы выходные! – продолжая рассматривать начавшую таять официантку, беззастенчиво сообщил Андрюшик.
– Еще что-то нужно? – спросила Андрюшика официантка.
– Не знаю! – ответил Андрюшик. – Пока просто любуюсь. У тебя такая улыбка красивая. Постой с нами. Поулыбайся.
– Марина! – официантка вдруг вздрогнула, потому что ее позвала стоящая пугалом посередине зала начальница-гренадер: ноги – литье, бедра – бутовый камень.
Приятная лицом, достигшая уже сорока лет женщина была широкой кости и велика телом, в котором жировые отложения боролись с мышечной массой.
– Я заказ принимаю! – с недовольной ноткой в голосе, одновременно выпендриваясь перед парнями и суетясь под взглядом начальницы, оправдалась официантка. И, не удержавшись, поддела Вадима. – Люди, вон, выбирают... долго!
– Забил ключ трудового рвения! – не остался в долгу и Вадим.
– Когда примешь, закрой окно – сифонит. И зайди ко мне, – важно распорядилась начальница, ревнуя Марину к друзьям.
Опираясь на крепкие ноги, она понесла раздающееся к низу туловище в подсобку.
Официантка закрыла окно и вернулась к парням. Отследив причинно-следственную связь, Андрюшик, обращаясь к ней, улыбнувшись слишком обворожительно, сделал правильный вывод:
– Рослые женщины, когда стареют, особенно отвратительны.
– Что ей надо? Нимфоманка конченая! – преувеличенно грубо возмутилась официантка. – Знаешь, есть бабы, что завидуют, если ты, там, молодая...
– Или красивая, – подсказал он.
– Да! – официантка слегка зарделась. – А эта просто всех девчонок удавить готова. Я, правда, у нее на крестины вчера отпрашивалась. Но тоже – отпустить отпустила, а крови попила!
– А крестины только один раз? Каждый год не справляют? – решил Вадим восполнить один из своих религиозных пробелов.
– Почему? Еще раз когда выносят, – не удержался от издевки Андрюшик.
Официантка окинула Вадима насмешливым взглядом. Унизительным уже потому, что мелкая смотрела на него сверху вниз. Вадим не оставил это без внимания.
– Что это у тебя за туфли такие? – он демонстративно рассмотрел обувь нахалки.
– Что, не нравятся? – подбоченилась официантка.
– Почему? Сейчас модно все угловатое и убогое, – заметил Вадим и потянулся за бутылкой с минералкой, которую вместе с водкой принес еще колобок.
Официантка могла теперь видеть лишь его спину. Обращенная к ней спина только усиливала презрение.
– Да что ты?! – воскликнула она насмешливо. Однако, несмотря на иронию в голосе, замечание девчонку задело. Она подождала, пока Вадим снова посмотрит на нее, и закончила: – Ты на свои шкары посмотри.
– А чего? Добротные коньки, – Вадим выпростал из-под стола ногу так, чтобы и Андрею был виден ботинок из толстой, но качественной кожи румынского производства.
– Ладно, я пошла, – равнодушно посмотрев и мгновенно оценив отвечающий моде шуз, обронила не нашедшая что еще сказать Марина.
– Ну, по поводу ее туфель ты, конечно, подогнал, но ботинки у тебя высшие, – Андрей тоже посмотрел на обувь Вадима. И то ли предложил Маринке, то ли попросил ее: – Да постой немного.
– Да? А, подождет, – девчонка небрежно махнула в сторону двери, за которой скрылась недавно начальница и пожаловалась: – Зарплату все равно задерживает. А мне деньги нужны сейчас. Очень!
– Если деньги нужны сейчас, то они нужны больше всего, – невзирая на высказанную сентенцию, Вадим оставался равнодушным к проблеме безденежья официантки. Так нас не трогают слезливые сцены с главной героиней, если мы смотрим фильм не сначала.
– Расскажи что-нибудь веселенькое, а я на тебя полюбуюсь, – ласково, заглаживая чужое хамство, попросил Андрюшик девушку.
– Веселенькое?.. – официантка задумалась. – А, сейчас. У меня знакомый есть – Федя. Я ему звоню как-то. Говорю: позовите Федю. А мне: «Девушка, какой номер вы набираете?». Говорю номер. Допустим, 224-20-11. Мне отвечают: «Это наш номер, но Феди здесь нет». Тогда я понимаю, что перепутала числа, потому что с самого начала помнила, что либо 20-11, либо наоборот. Через какое-то время снова звоню, ну, может, месяц прошел. Ошибаюсь. Но снова набираю тот же номер, потому что думаю, что меня неправильно соединили. Мне опять сказали, что это не Федин номер и я переставила числа местами. Но дело не в этом, а в том, что когда я вчера туда позвонила, перепутав снова числа, мне сказали: «Девушка, Федя живет по номеру 224-11-20, а это номер 20-11».
– А у меня недавно тоже было. На этой неделе. Или на прошлой? – Андрей наморщил лоб. – Неважно! Приезжаю, значит, в Борисполь. По работе. А заправился на последние, денег на стоянку нет. Встал просто у здания аэропорта, прямо напротив входа. Подходит мент: «Тут стоять нельзя». Я ему: «Пойми, я на работе. Водитель. У меня денег на платную стоянку, которая рядом, – нет. А если б и были, мне никто их не отдаст». Тот: «Ну, я понимаю, но стоять здесь нельзя». Тогда я спрашиваю: а что, если я по площади возле аэропорта вокруг ездить буду? «Езди», – говорит.
– Где-то я что-то такое слышала.
– Не знаю, что ты слышала, но со мной это было так, как я рассказываю. Включаю первую передачу и пятнадцать кругов наворачиваю. Останавливаюсь опять возле аэропорта. Мент снова подходит: «Почему встал?». «Подожди, голова закружилась». Тогда он разрешил мне стоять.
– Все, полетела. Больше не могу. Заказывайте бегом! – засуетилась официантка, выслушала заказ, вырвала у Вадима пластиковое меню, кивнула, давая понять, что запомнила, кому что принести, и умчалась.
– А, и винегрета, – крикнул ей вслед Андрей. Официантка, не оборачиваясь, еще раз кивнула. И Андрей тише добавил: – Подходи.
– Подойду, – кокетливо пообещала, обернувшись, она.
Ее и Андрея глаза встретились. Разрушительная, притягательная сила его взгляда пленила девчонку. Андрей же удивился, что она его услышала, потому что была далеко. Однако обрадовался тому, что заложил первый кирпичик их отношений.
– А винегрет тебе зачем? – удивился Вадим.
– Люблю, – просто ответил Андрей и весело пошутил: – От винегрету зависимости нету.
– Дерганая она какая-то, – даже не улыбнувшись, изрек Вадим, выводя пальцем на столе невидимые узоры. – И грузит как подъемный кран.
Вадим заметил готовность официантки выпрыгнуть из трусов после нескольких минут общения с Андреем и позавидовал ему. Не столько возможному сексуальному успеху Андрея, сколько той легкости, с какой у него это получилось.
– Что быстро? – напряженно уронил Андрей, уловив желчь в замечании товарища.
– В смысле «быстро»?
– Ну, грузит, ты говоришь, быстро?
– Много! – возразил Вадим.
– Вот такой минор! – выразил общее с Вадимом мнение Андрюшик и налил обоим. Хотя сам уже прилично опьянел, а каждая выпитая рюмка все сильнее приколачивала его к стулу. – Но слух у нее хороший...
Выпили. Не могли не выпить, потому что прошли уже двухсотграммовый водораздел, за которым можно остановиться, только если напиться. Фокусироваться на происходящем вокруг у друзей получалось с трудом.
За окнами кафе гудел город. Гудение было неслышимым, но странным образом ощущаемым. А разрезающие мрак фары за окнами усугубляли скрытую на улице угрозу.
Трехлетнему Ване стало скучно кататься по полу, он вскочил на ноги, подбежал к папе и по-детски эгоистично и не по годам энергично потеребил, цепко обхватив двумя ручками локоть Вадима. Тот повернул к настырному чаду голову и, дернув вверх подбородком, спросил, таким образом, чего оно хочет.
– Папа, поссему попухай такой злой? – заставив обратить на себя внимание, Ваня убрал от отца руки.
– Где ты видишь здесь попугая, Ваня? – не сразу, вопросом на вопрос, ответил отец. – Здесь кафе, сына... понимаешь, кафе... а не зоопарк... Здесь нет зверей, если не считать людей!
Вадиму собственная шутка понравилась, он решил, что ответ исчерпывающий, и покосился на Андрея, проверяя его реакцию на услышанное. Андрей оставался безучастным. Ваня не стал спорить, потому что его поманил чем-то бармен. Ребенок, слегка покачиваясь, побежал к взрослому другу. Подбежав, засунул подаренную ему барменом карамельку в рот и принялся ему что-то оживленно рассказывать. Говоря, не мог устоять на месте и все время вертелся. То и дело подпрыгивал. Хватал себя за ногу, заламывая ее в коленке. Отпускал и хватался за другую ногу.
Чудачества ребенка странным образом приближали рассвет очередного просветления. Разгоряченный, разыгравшийся мозг Вадима остывал. Сознание фокусировалось на реальности. Знакомыми очертаниями проявлялась картинка помещения. С небывалой силой впитывались обновленные впечатления. Желание вызывали даже булыжные части вновь появившейся в зале дебелой тети. Дождавшись хмельного обожания, начальница, волнуясь фронтальными выпуклостями, ответила Вадиму понятным женским взглядом. Вадим посмотрел ей в глаза. Чем больше он в них всматривался, тем сильнее вокруг них разрастались морщинки, пока не опутали полностью лицо хозяйки кафе. Вадим взял себя в руки и загнал возникшее спонтанно желание глубоко внутрь. «Угораздило же меня напакостить – плюнуть в ранимую душу безответно влюбленной женщины. Вот только почему-то замужней!» – мысленно рассердился он.
Андрюшик тоже возвращался к людям. Предметы приобретали законченные четкие формы, а в глазах, словно в бинокле, наводилась резкость. Голоса заведения концентрировались в его голове, как в стереоточке. Становился обратимым процесс распада личности. Изнуренная и расколотая раздумьями, она собиралась воедино и очищалась от раздваивавших ее сомнений. Успокаивалась и избавлялась от лишних мыслей. Оставляла лишь обыкновенные – как напиться. И с кем совокупиться.
Спрятались скрипы и шорохи... А у друзей проснулся аппетит. Малыш снова вернулся к папе.
– Вот мой сырик! – похвасталась кроха и показала Вадиму зажатый в ручонке надкушенный, без обертки плавленый сырок, который выдал Ване и включил во встречку бармен.
– Хорошо, – сказал сыну Вадим.
– А где мама? – спросил Ваня.
– Мама сейчас придет, Ваня. Подожди две минуты, – ответил Вадим.
– Нет, два часа ее нету – вот! – Ваня показал отцу запястье, как будто там у него были часы. И вдруг спросил: – Папа, поссему попухай такой злой?
Отец посмотрел на обгрызенный сырок и отвернулся от ребенка. Тогда маленький Ваня громко повторил вопрос.
– Папа, ну поссему попухай такой злой? – поскольку папа упрямо не отвечал, Ваня умело, как в прошлый раз, затряс родительский локоть.
Настойчивость ребенка была вознаграждена.
– Ну, и чего ты хочешь? – устало спросил отец не дающего ему нормально оттопыриться сына.
– Папа, поссему попухай такой злой? – с неумолимостью заводной куклы, но теперь тише спросил Ваня.
– Покажи, – Вадим не уточнил, что именно, но Ваня понял и, добившись своего, перестал трясти папашину конечность.
– Вон, – Ваня проиллюстрировал свою мысль, указывая пальчиком на что-то за спиной Вадима.
Вадим оборотился. Даже привстал. Долго созерцал и, снова расползаясь по стулу, строго спросил:
– И где попугай? – вынуждавшие говорить приставания сына ему надоели.
Ваня зажужжал в ответ, имитируя звук электропилы. Примерно так звучал ее игрушечный аналог у него дома.
Но тут загоготал Андрюшик. Точнее заржал. Нет, не как конь. Как мустанг. НЕОБУЗДАННО.
– Т-т-т-там ф-ф-флаг нем-м-м-мецкий, то есть, эт-тот, как его – герб! – Андрей радостно захлебывался словами и эмоциями.
– Что н-н-немецкий? Заело? Сходи к логопеду, Андрюша, – передразнил его Вадим.
Он злился, не понимая, почему гогочет товарищ. Ваня перестал жужжать и заговорил.
– Папа, поссему попухай такой злой? – ищущий ум ребенка добивался ответа на простой, прямо поставленный вопрос.
– Ваня... – в голосе папы послышались просительные нотки. – Дай покой!
– Д-да п-п-посмотри т-ты! – поймал кураж Андрей и протянул руку туда, куда недавно показывал Ваня пальчиком.
Теперь мальчик засунул его в рот.
Упорство сына и веселье друга добили Вадима. Чтобы уберечь от разрушения психику и развенчать Ванины фантазии, он попробовал разобраться. Быстро для обкуренного и неторопливо для того, кто еще не курил, смерил взглядом Андрюшу, затем Ваню и вытаращился на то, что уже видел. На немецкий герб.
– Эк, тебя гребет, папаша, – начал Вадим, обращаясь к Андрею, и... осекся, рассмотрев на гербе ОРЛА.
Это был конец спокойного вечера. Оглушительный!
Смешной приход бывает не всегда, только если попадешь на нужную волну. Друзья поймали цунами и скользили на его гребне подобно серфингистам. Вадим трясся от рыданий, а у Андрея от истерики выступили слезы, и он сипел сорванным голосом: «П-п-попугай, н-не, ты слышал, п-п-п-поп-п-пугай!!!».
Ваня вынул пальчик изо рта и онемел. Страх пробежал по открытому лицу ребенка, напрочь стирая с него счастливое выражение. Крошке очень захотелось домой к игрушечной электропиле. И по-маленькому. Но сделать пи-пи дитя не просилось, это было бы уже лишним. Лужица и так быстро разрасталась в стороны от двух пестрых островков – Ваниных ботиночек. Цепкая память ребенка обогатилась еще одним сильным воспоминанием детства. Кошмарным.
– А р-р-рядом еще один с-с-стяг, – нашел новый повод для смеха Андрюшик. – То есть этот, блин, герб!
– Ну и... и ч-что? – сделав над собой усилие, еле выговорил Вадим.
Его веки налились приятной тяжестью, но глаз он не смыкал. Продолжало радоваться лицо. Вадим завертел головой в поисках официантки. Дал о себе знать приступ голода. Приступ голода становился невыносимым.
– Т-т-ты ф-ф-фишкой н-не ворочай, – запищал Андрюшик, – если там п-п-попугай, то там н-на ге-ге-гербе б-б-б-боевой п-п-пету... ха-ха-ха!
Вадим понял, что другу не закончить предложение, поэтому он раскрыл тяжелые веки пошире и разглядел ОРЛА и на соседнем гербе. Присмотрелся и понял, что орел там специфический – ДВУХГОЛОВЫЙ.
После такого сильного откровения Вадим пропал – забился в гомерическом хохоте.
Внимание всех находившихся в кафе было приковано к друзьям. Не понимая, что происходит, люди смеялись, наблюдая за ними. Привлеченная весельем, заразившим заведение, к Андрюшику вернулась новая знакомая. Ненадолго отлучилась, отведя Ваню к бармену, и принесла заказ. Встала рядом и терпеливо ждала, пока Андрей утихомирится. Бармену удалось на время успокоить Ваню.
– Хочешь пирожок? – спросил он ребенка.
– Хочу, чтоб в ПИЛОЖКЕ было одно повидло! – потребовал у бармена Ваня.
Подкотился, едва вакханалия утихла, и любопытный Витек.
– Хотите анекдот? Вам понравится! – сходу заверил он друзей.
Рассказывать анекдоты посетителям и вообще общаться с ними в заведении считалось нормой.
– Валяй, – разрешил Андрей, отсмеявшись.
Приготовился слушать и Вадим, все слабее вспыхивая короткими смешками.
– Наркоманы на хате, – заинтриговал Витек, а официантка присела на ближний к Андрею стул. – Двинулись, значит, торчат. Тут стук в дверь. Наркоманы не реагируют. В их дверь тарабанят сильнее. Выносят ее уже и кричат наркоманам из-за двери: «Откройте дверь, милиция!». Раз, другой, третий. Но из торчков никто дуплей не отбивает. Опять: «Откройте дверь, милиция!!!». Один в полукоме приподнялся с матраца на полу, зырит по сторонам, но встать не может: «А зачем вы ее закрывали?».
Все анекдот знали, но улыбнулись. Больше из вежливости.
– Про Кацо и Мамо знаете? – спросил, внося новую струю в разговор, Андрей. Все замотали головами. В зал вышла начальница. Официантку стебать не стала, присела рядом с ней, чтобы тоже послушать анекдот. Закурила. Картинно выпустила дым. Мельком взглянула на Вадима. – Короче! В грузинском магазине: «Эй, Кацо!». «Что, Мамо?» «У тэбя свэжий кэфал ест?» «Э, сюда смотры, да!» – Кацо показывает на витрину. «А пачэму у кэфал глаз закрыт?» – спрашивает Мамо. «Кэфал спыт!» – объясняет Кацо. «А пачэму воняэт?» – не ведется Мамо. «А ты, когда спышь, за собой слэдишь?»
В этот раз засмеялись все. Андрей с Вадимом, вопреки ожиданиям остальных, сдержанно. Уже начальница посмотрела Вадиму прямо в глаза. Он отвел взгляд. Андрей продолжил:
– На ту же тему. Два соседа, Кацо и Мамо. «Эй, Кацо!» «Что, Мамо?» «Пачэму твой собак мой кукуруз клюваэт?» «Э, он не клюваэт, он нюхаэт!» «Пуст он твой х.. нюхаэт, а мой кукуруз нэ клюваэт!»
Витек предупредительно рассмеялся. Начальница, следя за Вадимом, тоже.
– Э, понял, да? – ни к кому конкретно не обращаясь, пошутил Витек.
– Хорошо! А я, натурально, не знал. Мне вообще нравятся анекдоты, в которых эмоции отбивают ритм, – похвалил рассказчика Вадим и, сверкнув глазами, шепнул ему на ухо: – Атомная шмаль! Атомная!
– Я тоже не слышала, – сказала официантка, смеясь больше других. – Еще анекдот в тему могу рассказать. Про стрекозу и муравья. Слышали? – Никто не откликнулся, и она начала: – Изучают в грузинской школе басню Крылова: «Стрекоза и муравей».
– У англичан похожая есть. «Кузнечик и муравей» называется, – блеснул эрудицией Вадим.
– Может быть. Ты слушай. На уроке учитель говорит: «Так! Домашний заданий был басня Крылов «Стрекоза и муравья». Отвэчать будыт Гия». «Харашо, учытель, – встает Гия. – Значит, дэло било так: муравья вэсь лэт трудылся, норка рил и кушать клал, а стрекоз вэсь красный лэто только пэл и танцевал. Пригал-пригал, стрикал-стрикал, лэто красный вэсь прашел. Наступил зыма суровий. Стрекоза к муравья в гости пришел: «Эй, биджо, пусти погреться». «А что ты делал целый лэто, только пэл и танцевал? Так тэпэр иды ты на... на морозе попляши!»
Широкой, разогретой анекдотами и спиртным, аудитории, включая прислушивающихся посетителей, басня понравилась. Помещение наполнилось одобрительным гулом голосов. Специально громко рассказавшая анекдот официантка под взглядом Андрея приосанилась. Горделиво.
– Ос – это нэ то, на чом Земля крутытся, ос – это болшой полосатый мух! – воскликнул окончательно разошедшийся Витек.
И почесал пористый нос. И вынул носовой платок. Несвежий. Выбрал момент, когда на него никто не смотрел и, отвернувшись, высморкался. Быстро сложил и развернул платок. Украдкой изучил, словно кляксу Фрейда, оставшийся на нем рисунок.
– Полосатый мух, говоришь, – протянул все-таки заметивший манипуляции колобка с платком Андрей, – понятно!
Обескураженный колобок стрельнул в его сторону глазами. Платок юркнул в карман.
– Крылов ошибся с персонажами. Если насекомых увеличить, то ничего отвратительнее и придумать нельзя – они монстры, – внезапно сказал Вадим.
– Во дает! – таинственно сообщил официантке нагнувшийся к ее уху Витек.
– Шизанутый! – доверительным шепотом согласилась она.
Андрюшик на них шикнул. Официантка начала догадываться почему.
– Они стары и неистребимы, как зло! – разошелся Вадим. – Их совершенство жестоко! В нем нет красоты... Они – спайка жизни и смерти... себе не принадлежащая!
Начальница поднялась, использовав последнюю возможность привлечь к себе внимание Вадима, понесшего совершенную чушь.
Вид стоящей начальницы, несмотря на то, что всем все происходящее нравилось, вынудил Витька с официанткой разойтись по рабочим местам. Сама же начальница с уходом медлила. Она явно очень хотела поговорить с Вадимом, который это понимал, но общения с ней старательно избегал.
Заиграла включенная барменом музыка. Стоя, хозяйка кафе тщательно размозжила в пепельнице окурок и, ни на кого больше не взглянув, пошла. Точнее, поплыла. Как артистка ансамбля «Березка».
– Ты ее приделал? – догадался Андрюшик, заметив, что женщина не спускала с Вадима глаз.
– Да-а, – нехотя признался Вадим.
– Ну, что? Припухшее, но еще милое личико. Не явно выраженный подбородок. Грудь хорошая – настоящий возбудитель чувства. Ноги... Ноги – прочные. Туловище... Да... Здесь во внешней эстетике пробой – не девяносто-шестьдесят-девяносто. В нашем случае больше, особенно посередине... – описывал внешность уплывавшей женщины Андрюшик, как будто его кто-то об этом просил. И вдруг замолчал. Потому что удалявшаяся начальница приостановилась. Она как бы откликнулась на звук преследующего ее голоса, хотя из-за музыки и не могла слышать комментария. Андрюшик подождал, пока она снова сделала несколько порывистых шагов вперед, и заговорил, но уже вполголоса. Не повысил голос даже тогда, когда она, толкнув дверь, скрылась в недрах подсобных помещений. – Ближе к Венере. Милосской. Но ты не расстраивайся, и ту таскали, аж руки оторвали! А в целом – ничего. Кстати, было что-то особенное?
– Чего пристал-то вообще. Надоел! – громко рассердился Вадим.
– Ну ладно, не кипешуй. У меня просто все моложе были. Интересно, тронуты они в таком возрасте уже увяданием? – Андрюшик выглядел довольным, ход беседы ему нравился.
– Чего? – не вник в Андрюшика болтовню Вадим.
– Увяданием, говорю, морщинистая шея и все такое! Ну и формы ее передержанные как? Заводят? Груди сильно обвисают? Типа, хоть карманы пришивай или как? – боясь упустить какой-нибудь из вопросов, затараторил Андрюшик. И без спеха спросил о главном: – И что в ней тебя больше всего прет? Знаешь, бывает там, ноги, задница или вареник?
– Все! Закончили! Иди на фиг! – обозлился Вадим. Правда, не очень. Потому что Андрей не насмехался. История отношений Вадима с начальницей его действительно способна была увлечь, как недавно рассказ друга про любовницу Аллу. И расскажи Вадим, как все произошло, женщина легко бы прошла заочный экзамен у товарища. Но Вадим просто ни с кем не хотел это обсуждать. Хотя помнил в деталях и сейчас.
Все случилось самопроизвольно. Каким-то непостижимым образом он оказался пьяный в ее кабинете. Точнее, каморке. Она зашла ему за спину и закрыла на хлипкий крючок дверь. Он, поддавшись необъяснимому чувству, погасил свет. В кромешной темноте набросился. Она сняла сапог и освободила от колготок и трусов одну ногу. Он подсадил ее на стол. Прямо на документы. В таком положении ему было неудобно. Страсть прерывалась, и приходилось входить заново. В замочную скважину и под дверью вдруг стал пробиваться свет. В опасной близости раздавались голоса. Она испугалась. Соскользнула со стола. Нагнулась, присела и потянулась за валявшейся на полу одеждой. Встала, теребя в руках нелепый сапог. Он скинул бумаги со стола на пол. Помог ей сесть на него снова. Точнее, буквально заставил... Подобранный сапог обратно хлопнулся на пол. Громко. Ее била крупная дрожь. Нечто дикое охватило его... И безудержно увлекло... Теперь все было хорошо... Она отклонилась, взявшись руками за самый край стола. Чтобы ему было легче... Тогда она обхватила его ногами.
Это была, конечно, не любовь. Но что-то произошло. Два одиночества попали в чувственный резонанс... Ее пленял незримый свет его молодости. А его? Алкоголь скрасил ее недостатки...
Это было мгновение чего-то полного, искреннего... Она тогда сказала ему: «Уже двадцать лет замужем, сын в армию пошел, а ни разу по-настоящему и не была ни с кем. До сегодняшнего дня...».
Вадим сразу понял, что она не врет. Понял, что дверь ее сексуальности лишь время от времени приоткрывалась, словно от привычного осеннего сквозняка, и лишь однажды, сейчас, распахнулась от порыва ветра его молодости. И она благодарна ему не только за доставленное удовольствие, но и за ощущения юности, которые она впитала от него, зарядилась, словно от батарейки.
Она смотрела на него с обожанием. Запах ее разгоряченного порывами тела был осязаем. Он смутился и уставился в пол, пытаясь определить, какие из лежащих там предметов туалета его. Она, напротив, не стеснялась даже своих широко разведенных страстью ног. И в этой ее бесстыдности, в том, что, кроме него, сейчас для нее больше ничего не существовало, и заключалось жалкое нечаянное счастье съежившегося человека... выпрямившегося лишь в эти мгновения...
Теперь ему всегда было неуютно видеть ее. Потому что не оставалось никаких сомнений в том, насколько необходим ей этот удушливый порыв запоздалого желания. Пусть даже изредка. И какое место занял он в ее гладкой, невесомой, пусть уже и беззаботной, но добегающей свой женский срок жизни. Упущенный ею срок...
– Давай выпьем, – предложил Андрей.
– Давай, – согласился Вадим и налил. Недоуменно посмотрел на Андрея, который, держа в руках столовые приборы, тупо глядел на рюмку, будто не понимая, чем ее взять.
– Для того чтобы взять рюмку, нужно опустить нож, – посоветовал Вадим.
– Ой, Вадим, не гоните токо! – вышел из оцепенения Андрей.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Мальчик растет в семье ученых», – так в детские годы Вадима шутили его родители, младшие научные сотрудники. Мама биолог и папа археолог. Пока Вадим подрастал, юмор в шутке выцветал, а когда вырос, шутка и вовсе сменила статус – выражение приобрело форму утверждения, так как оба родителя стали профессорами. Еще теми – советскими.
Материал на свои докторские диссертации ученые супруги зачерпнули в полях на необъятных просторах Родины. В разных ее концах. Мама выудила что-то чудесное и неизвестное из флоры Алтая, а папа выковырял нечто древнее и не менее важное из песков Средней Азии. В течение продолжительных родительских командировок Вадим оставался с бабушкой, которая жила с ними, – коммунисткой сталинской закалки с настоящим, булатной стали, характером.
Возможно, потому, что Вадим проводил с боевой старушкой много времени, он вырос мягким – так в семьях алкоголиков порой вырастают совершенно непьющие, со стойким отвращением к спиртному дети – и, как говорила его классная руководитель, подверженным чужому влиянию.
Бабушку Вадима звали Тоней. Она была маленькой. И худенькой. Как и соседская девочка, которую тоже так звали. Девочка бабушке очень нравилась, и та отвечала ей взаимностью. А когда девочка подросла, то ответила взаимностью и на притязания внука доброй старушки-соседки. Так в жизни Вадима и соседской девочки Тонечки случился аборт. О нем прознала бабушка Вадима и с революционной беспощадностью коммуниста перетянула внука клюкой, без которой уже не передвигалась. Перетянула несколько раз. Для своего тщедушного телосложения била опешившего внука энергично, пока тот, оправившись от шока, не убежал.
Чувства же Вадима к самой Тонечке-девочке были нежные. Балансировали на грани любви. Потому что когда он Тонечку уговаривал на аборт, то его пробивало на слезу, но вот чтобы слеза навернулась до конца, душевной малости ему так и не хватило... Да и как жениться, когда Тонечке едва исполнилось шестнадцать, а ему вот-вот восемнадцать и скоро в армию? Собственно, из-за армии все и произошло – а вдруг его пошлют в Афганистан, там убьют, а он так и не успеет стать мужчиной?
Но Тонин аборт Вадим запомнил. После него девушка получила осложнения по женским делам, ее плохо почистили, долго с этим мучилась и даже ложилась на лечение в стационар. Со временем Тонечка поправилась, но от ответа на ее вопрос, сможет ли она иметь детей, врачи уклонялись. Зато Вадим знал, что от ответа не уклониться ему, что какая-то высшая справедливость точно свершится и он будет наказан за Тоню еще при ЭТОЙ земной своей жизни. В причине такой уверенности он не копался, но в ней и не сомневался.
Когда Вадиму исполнилось восемнадцать, родители пригласили сына в гостиную «для беседы». Гостиная, как и подобало необыкновенности момента, выглядела торжественно. Были включены все стоваттные лампочки в богатой люстре – для освещения комнаты всегда хватало и половины, – а также два бра, которые вместе с люстрой не включали никогда.
Приглашение родителей поговорить было столь же необычным, сколь и волнительным. А может, волнительным именно потому, что необычным. Хотя подобный домашний совет уже один раз и случился чуть больше чем за год до этого, однако такого рода действо все же нельзя было причислить к семейным традициям уже потому, что в нем не принимала участия хранительница этих традиций – бабушка.
Тогда, в первый раз, решался вопрос о поступлении Вадима в вуз. Сейчас же на повестке дня стояла для Вадима армия и присутствовала на совете даже бабушка. Вадим вдруг подумал, что на последнем таком семейном сборище, третьем в этой цепи, будет обсуждаться вопрос его женитьбы без бабушки. Совсем без нее. Однако до этого черно-белого праздника еще следовало дожить, а пока...
«Раньше сядешь – раньше выйдешь!» – без обиняков, с несвойственной ей простотой сказала мама-биолог, убежденная, что отмена военной кафедры для тех, кто поступил после школы в университет, где учился сын, не трагедия. «Это плохо для учебы, но не так плохо для мальчика, – решила она и мысленно повторила навязываемую советской пропагандой идею, приняв ее за плод собственных раздумий: – Зато станет мужчиной!»
«Не ты первый, не ты последний», – утешил Вадима подключившийся к разговору папа-археолог. Папа, однако, выглядел смущенным. Так как совсем не умел давать взятки, всегда был далек от житейских проблем, а как следствие – не мог отмазать сына от армии. А о ней он знал не понаслышке, потому что прошел ее сам. «Все-таки школа жизни», – поднатужившись, изрек он то, во что сам не очень верил. Поэтому вышло вяло и неубедительно.
Тогда инициативу окончательно взяла в свои руки мама и какое-то время разглагольствовала о вещах, которых до конца не понимала. И понять не могла. Отец Вадима хмурился, но молчал. Так же молчала и бабушка, к которой мама то и дело обращалась взглядом за поддержкой. И хотя бабушка в этой поддержке дочке отказывала, мама Вадима считала, что убедить сына в необходимости пройти «школу жизни» нужно, и продолжала удивлять красноречием.
Напрасно. Вадим и без этого отдал бы дань уважения желанию родителей. Как делал это раньше – хорошо учился в школе, а когда пришло время, то и «подался в науку». Так уже он, а не родные, шутил, когда поступил на мехмат. Это за всю его послушную жизнь единственная большая вольность, которую он себе позволил, не пойдя по ученым стопам мамы туда, где она могла пособить, или проторенной дорожкой папы, где он мог помочь.
Выбор Вадима стать математиком, как Лобачевский или Фурье, отчасти был продиктован тщеславием, отчасти способностями и зиждился на юношеском максимализме – подросток гордился тем, что поступил в университет на непростой факультет без посторонней помощи, закончив обычную, а не специализированную школу. И такая внесенная сыном самостоятельная правка в свою планируемую родителями жизнь лишь растрогала их. Мысли о том, что он математиком не станет, никто тогда не допускал.
Не думал сам Вадим и о том, чтобы закосить «от знамен» – попасть на дурку подобно паре-тройке своих знакомых или оттянуть расплату, уклонившись от нынешнего призыва, чтобы уйти в следующий. Потому что уже за первый год студенчества ему надоели тяжелые экзамены и плотный график нелегкой учебы. В отличие от большинства сокурсников Вадиму приходилось не просто приобретать новые знания, но и восполнять пробелы в знаниях старых, не предусмотренных обычной школьной программой, но получаемых в математических школах. Вадиму все наскучило, а скука – сильный депрессант. Поэтому и без маминых рассусоливаний о патриотизме и мужественности в солдаты он ушел с легким сердцем – захотел перемен.
И схватил их сполна в первый же месяц службы, где его постигло жестокое разочарование. Оно залегло между ожидаемым, понятно, не сахаром: режим, муштра, всякие там военные дела, и получаемым, начиная со жратвы из вонючего котла – жидкой смеси из гнилой капусты и почерневшей картошки, от которой поначалу все дристали дальше, чем видели, – и заканчивая окружением, что по-русски связно произносило только: «Э, слишишь, да! Я твой нюх топтал и мама твой ...».
Подобное, но гораздо более слабое разочарование, возможно, явившееся причиной возникшей в начале его учебы и мутировавшей в конце первого курса хандры, он испытал, переступив порог аудитории, где в первый раз собрались люди, с которыми ему предстояло учиться. К таким лицам, с любопытством развернутым в его сторону, Вадим не привык. Более того, яйцеобразные головы, выпученные глаза, многочисленные очки и прыщи корявых девочек и плюгавых мальчиков пугали его, словно передний план плохой сюрреалистической картинки.
Тогда у Вадима ослабли ноги и он присел за ближайшую к нему парту. Еще раз обвел взглядом свою группу – вдруг все не так плохо? Вдруг показалось? Плохое освещение, там, или новая обстановка? Ведь впечатление первое. Ан нет! Первое впечатление оказалось неполным... Вадима бросило в пот. Верить в происходящее не хотелось. Таких ярких отборных экспонатов он не встречал даже в родительской тусовке. К параду уродов он оказался не готов.
Поэтому его взгляд заскользил по рядам резвее. Лихорадочно заметался. Вадим сканировал студентов на предмет похожести на себя. Старался обнаружить хоть кого-то, кто являлся человеком внешне обычным, а не олигофреничным, если за основу брать не узко математические способности, а нормальное выражение лица.
Лишь со временем он понял, что любое дарование – божественная компенсация за физическое или умственное несовершенство, если под последним подразумевать уровень общего развития; житейский в первую очередь. Только потом Вадиму стало ясно, что серьезное увлечение математикой – часто та степень свободы, с чьей помощью человек восполняет жизненные пустоты, которые у других, обычных, людей занимает нечто иное – спорт, секс, пьянство или что-то еще.
Постиг Вадим и то, что одиночке, одержимому точной наукой, по плечу в творческом плане гораздо больше, чем любому представителю традиционно творческой профессии; что лишь человек, кому общение со сверстниками во многом заменяет мудреная книжка, одновременно гармонизируя собственные комплексы в стройный математический ряд, может натренировать интеллект до необходимой для покорения научной вершины степени.
Вадим не сомневался, что только талантливый математик за один рывок просветления способен дотянуться до истины, дотронуться до нее, пропустить через себя ее божественный свет, а не просто подступиться к ней и обогреться в лучах, как это бывает у тех же поэтов или художников. Ведь муза – всего лишь ангел вдохновения, пусть и сияющий, но не Бог. Поняв это, пришел к выводу, что гениальность в науке – это умение насладиться божественным не один раз за жизнь. Вот только аксиома «Настоящий талант обязательно пробьется» – всего-навсего допущение. Спорное. Ведь талант может спиться. Недоучиться. Или заблудиться, не осилив необходимую для открытия жертвенность. Именно такую жертвенность Вадим посчитал впоследствии неоправданной.
А сейчас его бегущий взгляд остановился. Застрял где-то в заднем ряду. Вадиму даже показалось, что взгляд притянулся и удерживался силовым полем не мигая смотревшего на него НОРМАЛЬНОГО человека. Причем человек этот так же нуждался в Вадиме, как и Вадим в нем.
Обоим это стало ясно сразу, и возникшая между ними симпатия мгновенно стянулась в узел. Как оказалось, в узел крепкой дружбы на четыре учебных года. С двухлетним перерывом на армию, когда друзья друг друга не видели, но слышали через оживленную переписку. Частые письма растворяли черствые минуты тяжелого армейского одиночества теплыми лучами оставленного ими на время мира.
Даже если отсветом этого мира для Вадима был такой же солдат Андрей, что сетовал на принесенную с гражданки в войска гонорею, залечиваемую им в санчасти, а для Андрея – Вадим, что, в свою очередь, жаловался тому на добавляемый в чай бром – профилактику командования его полка от мужеложства.
Когда Вадим вернулся после двух вычеркнутых из жизни лет в университет, «яйцеголовые» его уже не раздражали, потому что они отдыхали по сравнению с персонажами из его армейского театра абсурда. Так Вадим выяснил, что сюрреализм бывает не только плохим, но и злым.

Пока Вадим служил, его папа трудился на раскопках. Упорно. Отрывал наследие человечества – Трипольскую культуру, залегающую исторически глубже, чем географически. По этой причине папа стал практически недоступен для общения на бытовом уровне. Жена археолога тоже не сидела сложа руки. Она озаботилась биологическим механизмом спячки у медведей. Прониклась этой проблемой так сильно, что ее поведение и само напоминало сон – сомнамбулический. Не отдавалась работе только очень сдавшая за последнее время бабушка.

Приход сына из армии встряхнул семью – приход был семьей замечен и с помпой, в ресторане, отмечен. После чего родители вновь вернулись к своим занятиям, а постаревшая, желавшая дожить, как она сама говорила, до возвращения внука домой, бабушка вскоре умерла. Ее смерть Вадима потрясла. Лишь сейчас он осознал, насколько сильно ее любил, как много он ей не сказал и сколько всего недодал.
Бабушка, казалось Вадиму, протянула бы еще год, если бы он пошел служить в морфлот: дожила бы на желании его увидеть. Или если бы не сломала перед смертью руку. Старческие кости не срастались, и вместе с рукой сломался ее жизненный стержень: она слегла. На этом свете ее больше ничего не держало, и в последний, выбранный самой день, она погладила внука, стесняясь своего порыва, а ее морщинистые губы сложились в слабую улыбку. «Все будет хорошо», – сказал Вадим обычную в таких случаях ерунду. Бабушка едва качнула головой, и ее улыбка ослабела до тоски. «Тебе хочется жить?» – вырвалось у Вадима. «Я устала жить», – тихо ответила беспомощная, усохшая до костей старуха, а к утру и вовсе избавилась от желания жить – отошла безболезненно, во сне.
А вот увлеченность родителей работой больше, чем им, Вадима не огорчила. К тому же их опека совершенно ему была не нужна. Да и его эгоизм ослабел с самостоятельностью.
Постепенно Вадим осваивался на родине. Он сбрил усы, дань армейской моде, покрестился, почувствовав внезапную внутреннюю потребность, и влюбился. В первую встреченную им красавицу – конечно же, шлюху. Иллюзий относительно нравственной чистоты своей девушки он не питал, от этого страдал и замуж поэтому любимую не звал, а искривляющие их отношения подозрения в ее изменах выравнивал изменами собственными.
В этом ему активно помогал Андрюшик, снимавший к тому времени квартиру, наличие коей у молодого человека тех лет с точки зрения многих девчонок было фактором, способным заретушировать даже угревую сыпь у ее обладателя. Особенно в холодное время года. А уж если парень был веселым, привлекательным, да еще с мощным скрытым достоинством, то в его улей всегда залетали пчелы. Этим его жилище привлекало и друзей, а друзья, в свою очередь, б...ей – Андрюшиных бывших. И их подружек – Андрюшиных будущих.
Такая обратная связь позволяла Вадиму на дому у друга прижигать душевную рану с телками общего пользования. О противоречиях таких своих поступков с обретенной недавно верой Вадим знал, но полагал, что «каждому воздастся по делам его». А слабости... У кого их нет? Разве можно за них спрашивать строго, да еще с молодого? В сравнении с Тониным бесплодием, грехом кондовым, без полутонов, эти случки казались Вадиму ерундой. Да и так уж ли по прошествии нескольких лет он был виноват перед Тоней – милой, слезливой и обещавшей ждать, – если она вышла замуж под конец первого года его службы. Самого тяжелого его года.
В целом же, пройдя через все перипетии солдатской жизни, Вадим стал терпимее относиться к людям. И если в армии он научился различать национальности, скажем, не спутал бы туркмена с киргизом, то, учась на мехмате, приобрел еще одно редкое свойство – отличать уродство гениальности от прочего. То есть по внешнему виду неказистого человека Вадим мог определить, талантлив этот человек, просто урод или уродец, поведенный на учебе, – возможно, даже отличник, возможно, даже с математическим складом ума, правда, берущий усидчивостью, а не схватывающий знания на лету.
Таких способных уродцев раньше Вадим бы презирал, а сейчас, после армии, воспринимал спокойно, зная, что для таких людей математика – опора, словно палка для хромого, что она для них – шанс. Лишь математика может позволить им не плестись в хвосте у жизни, только она одновременно и фишка, вызывающая интерес к ним, и занятие, интересное им самим.
Ну а в общем уродцы талантливые и способные Вадима умиляли. Словно дети. Однако первых он уважал, а вторых жалел. Любил же он факультетский балласт, его прослойку – типов вроде себя и Андрея, что составляли меньшинство и представляли собой устойчивую группу по интересам. Вовсе не учебным.
Заводилой в этом кругу был Андрей. И хотя узел их с Вадимом отношений ослабел к окончанию университета, когда Андрей, забросив учебу, ушел в коммерцию, они все еще общались и друзьями оставались.
Узел их дружбы распался после четвертого курса, когда Андрей взял академотпуск, из которого не вернулся из-за смены политико-экономической формации в стране. Когда еще никто из политиков публично не заявлял о том, что страна окунулась в капитализм, он это почувствовал. Андрей интуитивно, словно животное, уловил приближение стихийного бедствия в хаосе перемен. Подготовился. И дал засосать себя алчному водовороту нового барыжного времени. С головой. На самое дно.
И вот тогда, когда вклады у населения забрали, а на социальную защищенность скоты от власти наср...ли и человек с каждым днем все меньше ощущал поддержку государства и все больше был предоставлен самому себе, Андрей стал подниматься. Из порицаемого раньше спекулянта он превращался в среде сверстников в человека значительного, приобретал вместе с материальным благополучием и общественный вес.
Вадим же отучился все пять лет, а получив диплом, ни одного дня по специальности не проработал. Однако и примеру знакомых, тех, что разбросало по свету в экономическом вихре начала девяностых, – кто рванул в Израиль, кто в Канаду или Америку, – не последовал.
Его циничные отношения с любимой прекратились через полгода после того, как она вышла замуж за военного, с которым была знакома до свадьбы всего два месяца. До брака невеста встречалась с Вадимом два года. Протянувшийся за замужеством девушки полугодичный срок ее треугольных отношений с мужем и Вадимом – это необходимое ей и Вадиму время релаксации. Возможно, временной промежуток их суррогатной связи был бы шире, если бы раскат не омраченного ничем чувства к человеку новому не вытеснил из души Вадима чувство прежнее – гнетущее.
Так у Вадима появилась девушка вторая. Вторую девушку, испугавшись возможного союза сына с такой, как первая, родители Вадима восприняли на ура. Они заметно охладели с возрастом к научным загадкам и поэтому приложили освободившиеся от творческих поисков силы к бракосочетанию сына: внесли в него весомую лепту – сделали заключение союза скорым.
Папа – ученый-землекоп и мама – отмеченный регалиями биолог, совершенно неожиданно для Вадима, видимо, очень соскучившись по внукам, часто начали отъезжать на позабытую ими дачу. Исправляли ее упадок, обнаружив на ниве земельного участка точку скрещивания академических знаний и практической пользы – огурчики, там, без химии, мелкие, но экологически чистые, такие же помидорчики. И картофан.
Окучивать картофель, пока детки миловались в профессорской квартирке, зачастила к будущим родственникам будущая теща Вадима. «Славная девочка», так она называла свою дочь, познакомила ее с родителями «хорошего мальчика», так называла сына мама Вадима. Новая, предусмотрительная девушка Вадима познакомила свою маму с его родителями вскоре после того, как начала с Вадимом встречаться.
В свете нового увлечения родителей Вадима помощь «без двух минут тещи» оказалась кстати. Она – и рассада; и омолаживающая подрезка фруктовых, но неплодоносящих деревьев; и трактор, что вспашет незадорого огород; и машина «правильного» говна на него; и бригада полудармовых пропойц-халтурщиков, что отреставрируют дачный домик так, что через окна перестанет дуть, а через крышу течь; и многое-многое другое.
В добрачный период своей дочери практичная будущая теща помогла родителям жениха серьезно, от чего сильно устала и уже после брака своей девочки посещала чужую дачу реже. Энтузиазма в работе у нее тоже поубавилось. Как и у молодых в любви с рождением сына, которому две бабушки и один дедушка – теща растила дочку сама – были рады больше, чем поначалу сами мама и папа младенца.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Своей дочери теща Вадима дала необычное имя – Анжелика. Ей казалось, что красивое имя из французского фильма сделает ее девочку достойной королевской жизни. Тещу тоже звали необычно – Глафира.
Однако мамины надежды не оправдались. Ужавшаяся до Анжелы Анжелика, несмотря на все усилия, даже домохозяйкой не стала. Заставила шевелиться мелодия возросших в столице потребностей. Раздражающая.
Анжела нашла работу в американской конторке, где получала сто пятьдесят «дэ» в месяц, и за эти деньги ее выжимали там как лимон. Почему-то капиталисты считали, что наш аналог их секретарши сродни многостаночнице. И ей приходилось тянуть всю рутину фирмочки, постоянно угождая при этом разным там МАРКЕТИНГОВЫМ уродам. И таким же МЕНЕДЖЕРАМ.
Ее достали чужие и подражавшие им наши улыбчивые олигофрены, со всеми своими «вау» и «упс», с пустопорожними разговорами о «портфельных инвестициях в стабильные сегменты растущего приватизационного рынка». Под бесконечные «кофе с сигареткой» на офисной лестнице. «Кайфно», иногда говорили они, напоминая Анжеле о ее прежней жизни в маленьком городишке. Там тоже так говорили.
Но за работу Анжела держалась зубами. Не оторвать. Хотя, приходя на нее с утра, до вечера грезила о ее окончании. При этом от работы не косила. Точнее, не часто. Умела отпрашиваться правдоподобно. И болела редко. А сообщала об этом лично директору, которого не подводила. Одним словом, впряглась.
Тем более что благоверный уже год как находился в творческом поиске достойного его места. Часто выпивал и в дом не приносил ничего, кроме унизительных подачек своих родителей. Высокомерных. К тому же, что особенно доставало Анжелу, имея семью, он умудрялся оставаться одиноким.
По прошествии нескольких лет совместной жизни Анжеле стало совершенно очевидно, что если они с мужем и сошлись вместе когда-то как две звезды, то повестями не стали. Во всяком случае, не светлыми. Потому что их отношения изначально имели серьезный дефект – естественные для него, они были неприемлемы для нее с того момента, когда она захотела замуж. А замуж Анжела рвалась с самого начала, уже через несколько часов после знакомства. Тем больше, чем сильнее оттачивалась их острая юношеская страсть. Вопросом, что лежало в основе страсти с его стороны – любовь или влюбленность, Анжела не грузилась, потому что знала точно, что выбраться из этого, что бы это ни было, она ему не даст. По крайней мере, пока не выйдет замуж.
На полотне жизни Вадима, в меру пестром от девушек, куда яркими нитями они вообще вплетались редко, ей, тем не менее, живо удалось вышить свой красочный орнамент. Однако проворная победа принесла и растянутое во времени поражение.
Все женщины, решаясь на замужество, хорошо умеют считать активы кандидата в мужья. И даже просчитывать его перспективы. Молодым и красивым женщинам еще есть из кого выбирать. Но всем им сложно предугадать, как сложится их семейная жизнь.
То, что они с Вадимом, если и половинки одного целого, то слишком разные, как-то внезапно поняли и окружающие. Особенно это стало заметно в гостях. У друзей мужа. Они стали уже как бы и Анжелиными друзьями, так как у своих друзей со старой родины Анжела не желала бы бывать вовсе.
В гостях у общих друзей муж всегда хотел задержаться подольше. А Анжела – уйти оттуда пораньше. Потому что там она всегда отчетливо понимала, что никогда не станет такой, как эти люди. А хотелось...
Ко всем напастям придурошные американцы и их наши помощнички у Анжелы на работе никак не хотели вникнуть в положение простого человека и вложить ей в ладони не полторы бумаги в месяц, а хотя бы три, вместо того чтобы платить за Анжелу налоги в размере ее зарплаты. Одно утешение – она шлифовала там свой английский.
А вот на домашние машины, разгружающие хозяйские руки, денег по-прежнему не хватало. Особенно много приходилось стирать. А с тех пор как дома у знакомой Анжела увидела не только стиральную машину, но и машину посудомоечную, она потеряла покой.
Лишился его и Вадим. «Старого тюленя», так раньше называла престарелого мужа знакомой Анжела, теперь Вадиму ставили в пример. Как человека ответственного. И обеспеченного. Еще – состоявшегося. Определение «старый» Анжела заменила на «импозантный», а вместо нелицеприятного «тюлень» употребляла теперь нейтральное «мужчина».
Знакомая – единственная из тех однокурсниц, с кем Анжела поддерживала отношения, закончив вуз, – сидела дома. Скучала и хотела покуражиться. Поэтому зазывала Анжелу к себе. Часто. При этом знакомая была хуже Анжелы. И глупее. И каждый раз, бывая у нее, Анжела бесилась. Все сильнее. И сильнее...
«Хочешь мидий маринованных? – могла предложить знакомая. Не пробовав их раньше, Анжела соглашалась отведать. – Это в собственном соку, – со знанием дела поясняла однокурсница, выкладывая мидии на Анжелину тарелку столовой ложкой. И из большой банки. Затем добавляла: – А я такое не люблю. Я люблю в креветочном соусе».
Анжела прекрасно знала, что у всех женщин выборочная память. Она и сама после того, как отыграл марш Мендельсона, многое запамятовала, однако амнезия однокурсницы ее поражала. Та напрочь забыла, как стояла на огороде характерно нагнувишсь сама, а на колхозном поле ее мама. И возле трактора папа.
В другой раз, демонстрируя, кем она стала, набивающаяся в подружки однокурсница показывала Анжеле «неземную» итальянскую вытяжку. Никелированную. И навороченную. Включив вытяжку, однокурсница из-за большого количества функций долго не могла ее выключить. Она уже нажимала на все кнопки подряд, но тщетно. У вытяжки то менялся режим вентиляции, то запускался секундомер, то зажигалась подсветка. Когда вытяжка случайно отключилась, хозяйка вздохнула с облегчением.
Польская вытяжка у Анжелы дома была попроще – плохо покрашенная, из тонкого, как консервная банка, металла. Функций она тоже имела меньше. Гораздо меньше. Точнее, их там не было вовсе, если не считать функцией включение кнопки, запускающей дребезжащий вентилятор. Зато Анжела умела свою вытяжку выключить.
И у нее был ребенок – причина потаенной зависти однокурсницы и скрытого злорадства Анжелы. Когда однокурсница, с которой Анжела сходилась все ближе, поделилась с ней сокровенным, рассказав, что хочет усыновить ребенка, потому что у мужа ленивые, не способные оплодотворить, сперматозоиды, Анжела прозрела. Ей вдруг открылось, что дети – это самое важное в жизни и что, если ты можешь родить сама, – это дар, Божий дар.
Вот только с ребенком приходилось тяжело. Им работающая Анжела занималась гораздо больше, чем неработающий муж. Муж не вполне еще ощущал себя отцом. И привык, что трудности, связанные с воспитанием сына, за него преодолевали другие.
Это обстоятельство расширяло круг Анжелиных забот и сужало ее некогда счастливую жизнь, втискивало жизнь обратно – в привычные с детства пределы. Работа и дом в итоге сдавили молодую женщину, будто котлету в гамбургере, зажали в тесном пространстве быта. Огонь радости давно уже не пылал в семье, а так – горела потихоньку лучина. Вспыхивала лишь в пьяный праздник – конец недели, когда Анжела с мужем выбиралась «в люди». И задувалась Вадимом в Анжелины выходные – его тревожно-похмельные будни.
Супружеская стяжка – секс – крошилась. Неизменной оставалась лишь, как шутила Анжелина однокурсница, палочка выходного дня с утра. Да и та для Анжелы давно утратила свою пряную остроту. Радовало только, что у однокурсницы это блюдо всегда было пресным.
Переступив двадцатипятилетний рубеж, Анжела вдруг обнаружила, что почти не жила. Стандартный набор среднестатистических радостей был, а ощущения женского счастья – нет. Скоро Анжела зациклилась на своих сотканных из мелочей бедах, нанизывавшихся на ее непроходящее горе, точно кольца на стержень детской пирамидки сына.
По тихой грусти она даже подвернула сотруднику на одной (едва-едва вошедшей в моду) корпоративной вечеринке... Ведь трудилась, имела право!.. Затем гостиничные номера... Все больше в стильном «Кооператоре»... Это всегда отвлекало... Опять же, покой в семье!.. После очередной измены Анжела вела себя тихо, а иногда, распалившись с любовником вечером, приставала к мужу этой же ночью. Сердце, словно слабый металл, каждый раз расплавлялось... Но не закалялось... Ни ТАМ, ни в горниле семейной жизни. Поселковое детство, комсомольская юность и городская молодость – крылья для благих намерений. И камень для хороших дел.
Потом с любовником было покончено. Так же, как и начато, – мигом. Единственное – от прошлых отношений, словно от стертой с доски надписи мелом, осталось отвратительное пятно. Инициатором зревшего разрыва был любовник, но Анжела всем посвященным в это говорила, что сама в одночасье прекратила унизительную связь, и это, в принципе, нельзя было назвать ложью. Вскоре Анжела и сама уже верила в то, что говорила.
И все же любовных пиков на стороне, когда кажется, что лишь с НИМ ощущаешь гармонию с миром и самой собой, больше не было. Зато устоялись пики отношений с мужем – как на синусоиде. Цикличные. Приходились они аккурат на лето. На совместный, относительно гладкий отпуск... На это время маска недовольства, с годами прираставшая к лицу Анжелы, разглаживалась...

Размышляя об этом, Анжела спустилась в знакомый подвальчик и не поверила глазам своим. Вчера еще приличное заведение сегодня переродилось. В притон! Во всяком случае, так она представляла себе место, которое принято называть этим словом. Зафиксировано Анжелой, словно объективом фотоаппарата, было все: уписавшийся ее несчастный ребенок и его отбитый папа, что, успокаивая Ваню, пел ему песню «Укусила мушка собачку за больное место, да за срачку»; посетители, которым очень нравилась песня; похотливая начальница, которую она и так давно подозревала; опасная мелкая официантка, которую опасно окручивал неприятный товарищ мужа; вторая бутылка (потому что полная) водки на столе; естественно, обкуренные лица супруга и его дебильного друга-нарцисса и прочие, на этом фоне незначительные, аномалии.
– Все, сливай воду, – предчувствуя неладное, сказал Андрей Вадиму, и дернул того за рукав.
– Что? – не понял, перестав петь, Вадим и заметил жену.
В этот миг мир для Анжелы замер. Статичное мгновение растянулось. Как в театре Дали в Фигейросе. На обтянутых кожей скулах Анжелы заходили желваки. Вытянулось и ее худое лицо. И у Анжелы, словно у птицы, самой выразительной ее частью стал клюв.
Отрадная картинка повергла ее в шок. Неверные жены чувствуют тоньше. И ревнуют больше... Потому что мужчины ревнуют рефлекторно, а женщины обдуманно. Кратковременный шок прошел... Просилось наружу возмущение. Такое, при котором компромиссы уже не ищутся, а эмоции не скрываются.
Возмущение пролилось. Сказать, что Анжела была недовольна и поскандалила – значит пошутить. Она учинила дебош! Дали о себе знать некоторые гены. Из тех, что пропахли навозом.
Анжела считала, что забыла ненормативные эпитеты, которыми наградила официантку. Они сами в нужный момент слетели у нее с языка, выдув мелкую из зала. Вообще-то Анжела с большим наслаждением швырнула бы булыжник своего озлобления в крупногабаритную начальницу, но блузка с рюшами, надменный взгляд и весь вид взрослой женщины излучали опасность, настораживали. Поэтому показать мощь своего гнева удобнее было на слабом звене.
Официантка, тоже еще ..., не плюйте рядом, – обнималась-то с Андреем, но могла ведь дать и Вадиму! Кто их знает, этих ложкомоек! Кстати, испугалась и начальница, поэтому и свалила от греха подальше. Бармену было сказано: «Что ты лыбишься, скотина?». После этого последовал срыв: «А вы чего уставились? Интересно, да? Интересно?!» – эти помои Анжела выплеснула в посетителей. Дальше по нарастающей: «Поганые рожи» и «Вы себя в зеркале видели?». Обличив таким образом всех, а обличать чужие пороки она умела, видимо, потому, что хватало своих. На щемящей ноте своего эмоционального повествования Анжела скривилась, ее голос стал писклявым, и она заплакала, прижимая Ванину головку к своей груди.
Ваня тоже горько всхлипывал. Сквозь их общее родственное стенание можно было разобрать многократно повторяемое Анжелой слово «сволочи», и еще «все вы сволочи», «подонки», «просто подонки», «не плачь, мой маленький, не нужно, родной!».
Никто больше не веселился. Массовка офигела. И затихла. Пробило на измену курцов. «Только милиции не хватало», – посетила их одна и та же беспокойная мысль.
– Держи свой яд внутри. Пусть он жжет тебя, а не отравляет жизнь людям, – вскинулся, все-таки не сдержавшись, Вадим.
Ответом ему был ее надменный, вороний взгляд. Она красноречиво, совсем как ее мама, поджала губы. Пыталась то ли припечатать Вадима взглядом к стулу, то ли заставить его подавиться высказываемыми откровениями. Разность потенциалов ненависти между ними нарастала. В клейкой, проводящей среде непонимания Вадим вспомнил, как Анжела прыгнула ему на шею, когда он сделал ей предложение, как заболтала ногами и как, счастливо смеясь, приговаривала: «Вадюша, милый, милый Вадюша!». Вспомнил ее глаза тогда... Вспомнил их и потом, когда много раз старался разглядеть в тех же глазах свое право на секс, пиво и друзей. Вспомнил, что так никогда и не разглядел.
– Ситуация очень непростая! – шепотом поделился умозаключением с Вадимом Андрюшик.
– Именно пастораль! – громким, спокойным от холодной ярости голосом заключил Вадим и ухмыльнулся. Проскочила искра.
Начавшая было успокаиваться Анжела в наступившей тишине расслышала реплику мужа. И приметила его ухмылку. Решила, что он совершенно отбился от рук. Да еще эта идиотская пастораль. Если бы только не эта неуместная ирония, не ухмылка – наглая, обжигающая...
Это вывело ее из шаткого равновесия. По-кошачьи стремительно она метнулась к Вадиму и, схватив со столика полный стакан с соком, выплеснула его мужу в лицо. Никогда еще сырые проявления их отношений не оставляли таких свежих жизненных впечатлений...
Но легче ей стало лишь отчасти. Тогда вошедшая в раж Анжела принялась бить мужа изо всей силы, на которую только была способна. Била наотмашь, куда попало: по лицу, голове, шее и плечам, не чувствуя боли, красными от ударов руками. За то, что она мантулит почти без выходных и в прошлом году всего неделю была в отпуске; за свое бесправное положение в семье, потому что лимитчица; за наглых родителей мужа; за наперсточное счастье, которое, когда она выходила замуж, казалось – вот оно, лишь руку протяни; за своего ребенка и за все остальное, наболевшее... «Собака, мразь, получай, получай, собака, вот тебе, мразь...», – обнажала Анжела старые обиды.
Вадим, ошеломленный, прикрыв голову руками, скупо и зло цедил ругательства, пытаясь урезонить жену. И этим только распалял ее злость. Качался на стуле. Не удержал баланс и с жутким грохотом, увлекая за собой скатерть с посудой на столе, повалился на пол. Как куль.
Непоправимости прибывало. Воздух пропитался Ваниным плачем.
Посуда из дюралекса, на удивление, уцелела. Окурки перемешались с остатками квашеной капусты. Андрюшик, бедняга, насилу успел спасти бутылку водки, в последний момент подхватив ее мизинцем и безымянным пальцами левой руки. Никто не узнает, чего стоил этот нечеловеческий рывок накуренному человеку!
Анжела унялась лишь тогда, когда услышала Ванин душераздирающий крик: «Мама, мамочка, не надо! Я боюся!». «Да, да, конечно», – рассеянно сказала она и взяла сына за руку, вытащив его у себя из-за спины. «Пошли сколей! Здесь невкусным воняет!» – привел серьезный аргумент заикающийся, увидавший вторую за день гримасу одного и того же кошмара Ваня.
Анжела про себя отметила, что Ваня прав: в зал действительно затягивало горячие запахи из кухни. Она повела ребенка к выходу. Он плакал. Ее теплая ладонь лепестками взлетала над его головой и гладила. У детей свои открытия. И трагедии.
Плакала и Анжела. Всегда, когда у нее получалось заплакать, – это было нечто. В этот день заплакать вышло особенно хорошо. Она разошлась отчаянно. Не жалея голосовых связок. Расплескались в ее душе, взбаламутились воспоминания последних лет – заболоченных лет их с Вадимом совместной жизни.
Андрей заволновался. Анжела вызывала опасения. Они усиливались тем, что причина ее слез могла им быть определена неверно. Так часто бывает. Вот отчего плачет незамужняя подруга невесты на свадьбе? От радости? Или зависти? Андрей готовился к очередному фортелю непредсказуемой жены друга. И все же тревожился он напрасно, как и затаившие дыхание на время последней фазы дебоша посетители. Анжела покинула кафе тихо.
С уходом Анжелы все расслабились. Приятно. Этот момент не отследил один Вадим. С окончанием истерики своей жены он какое-то время оставался в прострации. И никак не мог понять до конца, что произошло. Почему? Ведь он не тряпка. И не подкаблучник. Во всяком случае, умеренный. И точно специфический.
Он всегда терпел чьи-то прихоти, пока они не скребли по его эгоизму. Считал, что жена давно привыкла к этой его особенности. И соблюдала правило – не устраивать выяснение отношений прилюдно. Крик в общественном месте Вадим мог себе представить с трудом. И точно не по такому поводу. В возможность дебоша он не верил в принципе.
Девушка, что была с ним рядом столько лет, на это не способна. Позудеть – да! Но на женский зуд – сначала мамин, а затем женин – у него выработалась защитная реакция. Надежная. Он не придавал зуду значения, пока не начинал дребезжать мозг. Если колебания достигали заранее заданного пика нетерпимости, Вадим уходил из дома.
И не возвращался, пока не оставался вовсе без денег. За это время агрессивный собеседник приходил в себя. Воспитательный момент с мамой, к примеру, всегда достигал нужного результата. До сегодняшнего дня Вадим считал, что подобная дрессура жены тоже имела успех. После нескольких уроков сразу после свадьбы Анжела больше никогда не перегибала палку. «Быстро схватывает», – даже считал Вадим. Однако жена – не мама. Как оказалось.
Но даже если он и заблуждался в отношении супруги, она все равно не имела права на нечто подобное. Потому что случившееся, по его глубокому убеждению, граничило с душевным нездоровьем. Подобное поведение с точки зрения воспитанного человека – вызов вменяемости. В то же, что жена – замаскировавшаяся невежа, циничная и расчетливая дрянь, верить не хотелось. Случившееся удобнее объяснялось нервным срывом...
Поэтому Вадим пожалел Анжелу, и отчасти ему полегчало. Хотя покрывшийся вязью неприятностей вечер и громыхнул проблемой. Огромной. Дверь в его семейное счастье грозила притвориться. Плотно.
Но сейчас Вадиму не хотелось думать о том, что превратности их взаимоотношений с женой вышли за рамки межличностного конфликта и могли привести к аннигиляции светлых обоюдных чувств. С другой стороны, и звезды рождаются после взрывов...
Как бы то ни было, но уверенно устремившуюся к злой оси функцию настроения ему следовало заставить бежать в обратную сторону. Начал он с того, что вытер сок с лица, взяв салфетку, и смахнул капли сока с одежды.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

После дебоша обслуге раздали. Точнее, Андрей дал несколько долларов бармену. Кому положено – те убрали. То есть это сделала отказавшаяся от денег Маринка. Посетители не выступали. Их все устраивало. Как обычно, когда склока публична.
«Чистота и икебана!» Отгремевшие нелепые дрязги придали новую направленность беседам... Люди делились видением происшедшего. Каждый своим. Те, что пришли одни и обсудить с кем-нибудь это не могли, – мучились.
Начальница вновь встала в центре зала, будто боевой офицер на посту. Она все еще рассчитывала на внимание Вадима. Ради него она уже второй месяц сидела на строгой диете, и хотя сужаться ниже талии не начала, в ее возрасте там это сделать трудно, но на несколько килограмм все же похудела и хотела, чтобы Вадим это заметил и оценил.
Андрюшик ей подмигнул так же, как раньше официантке, пленяя вызывающим поведением. Начальница отвернулась. На нее обаяние Андрея не действовало.
«Воно ж прыродньо, воно ж не влия!» – поддержал тогда Андрюшик морально надорвавшегося товарища. И предложил, чтобы снять стресс, выпить.
– Я больше не пью. Плохо что-то, – проблеял Вадим.
– Да?.. Тогда тебе осталась одна забава – пальцы в рот да веселый свист, – вполголоса посоветовал Андрей и осторожно огляделся, проверяя, действительно все улеглось или история может иметь неприятное продолжение. Успокоился и спросил громче: – А чего же у тебя так все запущено?
– Что? – автоматически отреагировал витавший мыслями далеко Вадим.
– Не что, а с кем. С женой! Слушай, ты тревожишь меня.
– Не знаю... Не скажу, что нормально было и раньше, но не так. Отношения много раз пытался наладить. Веришь, не получалось. Вот думаешь уже, что хорошо все, а раз – и снова никак. – Не прерывая его излияний, Андрей привстал и указал глазами на дверь, приглашая товарища на улицу. Вадим поднялся и продолжил на ходу: – Это как ручка. Пишет-пишет, а в одном месте – раз! не пишет. Ты и так ее повернешь, и так – без толку. Везде пишет, а здесь – нет. Как мы живем?.. – воскликнул он с горечью.
Риторический вопрос относился не столько к его отношениям с женой, сколько к жизни в обществе в целом.
– Что, плохо живем? – Андрей внимательно посмотрел на Вадима, который утвердительно покачал головой. – А чего плохо? В Африке вон люди еще хуже живут.
Друзья вышли на крыльцо. Подышали. И докурили. Остатки... Выкурили и по обычной сигарете, отломив от нее фильтр. Вдогоночку. Кто знает – понимает.
– Совок в нас въелся. В каждого. Отсюда все идет, – сказал Андрей.
– Во всем виноват совок? – насмешливо уточнил Вадим.
– В мелочах. Совок виноват в мелочах. А мелочи – они самые главные. Тебе же, наверно, до сих пор неудобно презервативы покупать? – Вадима мысль заинтересовала. Он уже начал ее обдумывать, но тут Андрей развил мысль другую – напрямую связанную со сквозной темой вечера. – Не жена у тебя – солнышко!
– Луна, – поддержал разговор Вадим, хотя насмешка его задела.
– Почему луна? – сделал круглые глаза Андрюшик.
– Светит слабее.
Вадим сник. Пространственно-временные границы происходящего у него вновь размывались.
– Да-а... Это правильно... Луна слабее! – у Андрея опять пробудился разум и побежали, ускоряясь, мысли.
– А знаешь... Ты вот спрашивал... – хрипло заговорил Вадим и замолчал. Он готовился сформулировать то, что его цепкая память намертво заточила в свои объятия. Рассказать об этом у него появилась потребность. Андрей мгновенно сообразил, о чем пойдет речь, и не понукал. – Что мне в ней больше понравилось?.. Ноги, там, попа или влагалище?.. Но оно все мне не по отдельности, а вместе... Я шнурок завязать присел, а она повернулась... Ну потянулась за чем-то там в подсобке, кабинете своем. И знаешь, задница хоть и большая, но вытянутая такая, каплевидная... Бедра тоже большие, но сама она не толстая, талия есть... Ноги сбитые, но ровные, пропорциональные. И вареник, как ты говоришь, такой потемневший, со слегка провисающими, как электропровода, губами... Прямо перед лицом... Да-а... и в сорок лет дамы бывают ничего.
– Бывают, конечно, – важно рассудил Андрей, видя, что товарища понесло. И озорно прибавил: – Ким Бессинджер, например. Только колготки «Golden Lady» стянуть!
– Но она не Ким Бессинджер, и с нее я колготки стягивать больше не хочу, потому что так уже не получится, а без этого она мне не нужна.
– Не зарекайся! – посоветовал Андрей и увел разговор в сторону от щекотливой темы: – А ты знаешь, что когда Ким Бессинджер покидала отчий дом, то папа, очень набожный человек, дал ей библию, где написал свое напутственное родительское слово: «Доча, делай добрые дела! Да благословит тебя Бог!». Послушная девочка... хотя кто знает, вняла отцовскому наставлению. Беспрекословно. И разделась на страницах «Playboy». Положила почин.
– Да, добрым делам. Пошли, что ли? – Вадим направился ко входу в кафе.
Вернулись назад. Заведение наполнилось миксом подгорелых ароматов. Сминающиеся в комья звуки атаковали головы. Сели за стол в состоянии флоры. Застали там горячее.
У Андрея, как он и просил мелкую, стояло не указанное в меню блюдо – стейк на кости. Его Андрею по индивидуальному заказу ИЗ САМОЙ СВЕЖЕЙ ТЕЛЯТИНЫ приготовил повар на гриле. Грилем пользовались в редких случаях, потому что он, в смысле гриль, стоял во дворе дома, а многие жильцы из подлости характера жаловались в ЖЭК на мешающий им дым (в трудности приготовления посвятил сам, по обыкновению материализовавшийся из ниоткуда, повар).
Чтобы придать вес своему кулинарному шедевру, колобок сообщил также, что такой же стейк Макаревич готовил в «Смаке». По виду блюда нетрудно было предположить, что оно могло бы вызвать улыбку музыкального кашевара. Насмешливую. Или неискреннюю.
Строго говоря, стейк в таком месте вряд ли заинтересовал бы Андрея, не будь он пьян и сильно накурен. Последнее обстоятельство всегда непосредственно связано с аппетитом.
Стейк был «rare done», хотя Андрей просил «medium». Едва обжаренный. Но сейчас это было уже не важно. Удовольствие от еды в молодости, на фоне прочих еще не набивших оскомину наслаждений, менее значительно, чем в зрелости. Особенно если ты голоден.
С каким-то остервенением Андрей впился жемчужными зубами в слишком сочное, сопротивляющееся насилию мясо. Выдавил зубами из него пузырящиеся остатки крови. Придержал мясо вилкой и, склонившись над тарелкой, словно волк, замотал головой. Отхватил от ломтя сколько смог.
Откушенное проглотил, почти не пережевывая. Раз, другой. Так и сокращал себе жизнь холестериновой интервенцией, пока не разделался с порцией до конца.
Сбив острый приступ голода, Андрей понял, что колобок никуда не уходил, а стоит над душой и что-то увлеченно рассказывает. Андрей прислушался: «...а у нас – ни омлетной станции, ни коренщицы. А с утра надо хотя бы лука начистить. Я его всегда минут на сорок водой заливаю. Холодной. Он тогда горечь отдает. А морковка? Она почти во все блюда идет. За картошку просто молчу. Потом так: горячая сетка – я! Холодный цех – я! И ведь гостю надо подать все свежее. А где его взять? Все закупается, что похуже да подешевле. Мясо перемороженное. Раньше во Франции, если повара при дворе или там где два раза мясо замораживали и размораживали, им руки отрубали...» – разглагольствовал колобок.
Андрей посмотрел на него широко раскрытыми глазами. «Какое мясо?.. Какие руки?.. Что, на хер, переморожено?.. Какая, к ху...м, КОРЕНЩИЦА и ГОРЯЧАЯ СЕТКА В ЦЕХУ?! Он что – ДОЛБО...Б???» – клокотало внутри.
И, будучи не в силах дать волю переполнявшим его эмоциям, перестал вникать в эти бредни. Наблюдал за тем, как ест Вадим, и размышлял над тем, что больше отразилось на откормленности колобка – доброта его родителей или издержки профессии.
Вадим метал безобразнее, чем сам Андрюшик. Словно животное. Не сдерживаясь. Ему подали крылышки. Много. Он хватал их руками с большого блюда. С хищнической жестокостью раздирал и жадно запихивал в рот.
Обгладывал тягучее мясо резиновой птицы – вероятно, курицы – и отправлял в желудок кусками. Иногда не справлялся с голодными судорогами изнывающей от недостатка пищи челюсти. Надкусывал кости.
Это зрелище Андрею быстро приелось, и он вновь прислушался. В этот раз к своему организму. К тому, как урчал и лопался в утробе ужин.
Колобок, к счастью, выговорился и укатился по своим необычным делам.
– Почему все повара толстые? – выпалил Вадим в короткой паузе между крылышками.
– Готовить любит тот, кто сам любит поесть! – Андрей пододвинул ближе к товарищу хлеб, чтобы он не тянулся за ним жирной рукой. Точнее, чтобы Вадим не вымазал жиром Андрея. – Может, выпьем?
«Пить или не пить?» – тронулся в путь и разум Вадима. Победило напористое решение. Вадим поднял глаза на Андрея, чтобы сообщить об этом ему, но промолчал. Потому что Андрей уже наливал.
Как только выпили, появилась мелкая. Вся в слезах. Подошла за состраданием к Андрюшику. Поскольку он успел и откушать, и спокойно посидеть, то к нему пришло чувство насыщения. Это значит, что он пребывал в благостном расположении духа.
С приходом мелкой Андрюшик заметался на своем месте, пытаясь вскочить. Но не смог. Из-за близко придвинутого к столу стула. Тогда официантка сама подвинула к нему стул от другого столика, чтобы не садиться на единственное свободное, равноудаленное как от Андрея, так и от Вадима, место. Тень от нанесенной ей женой Вадима обиды, несмотря ни на что, падала и на него самого. Настолько сильно, что официантка согласна была сидеть на углу.
– Андрей!.. – она заплакала.
– Да, моя хорошая! Ай-я-яй, плакаем! Что ж ты пригорюнилась, бедняжка? – заволновался Андрюшик. – Пересядешь?
Андрюшик показал на стул рядом с собой. И с Вадимом.
– Зачем? – спросила мелкая, продолжая плакать.
– Я смотрю на тебя наискосок, – вид Андрюшика воплощал в себе заботу.
– Не могу, – мелкая замолчала и бросила короткий, неприязненный взгляд на Вадима, объясняя Андрюшику, почему она не может пересесть, но сказала другое: – Там батарея, мне жарко.
– Иди ко мне скорей, – расстроился отодвинувший наконец от стола стул Андрей. – И на углу сидеть, ты знаешь, да?
– Что? Что замуж не выйду? Да? – спросила она пискляво, сквозь слезы. Андрей кивнул. – Та, ерунда.
Официантка махнула рукой, но к Андрюшику на колени пересела и расплакалась сильнее.
– Ну, зая! Что ты, зая?! Зая моя. Моя, ты моя! – Андрюшик прижал к своей груди мелкую.
Что-что, а утешать он умел! Официантку он утешал впрок. За нераскрытые возможности. Идиллию взаимоотношений Андрея и официантки портил, правда, чавкающий Вадим, хотя изредка он и переставал шумно есть. Правда, исключительно для того, чтобы как следует вывалять очередной кусок птицы в керамической розеточке с соусом. И тогда случалась другая напасть – крупные кумачовые капли ляпали по столу вокруг розеточки. «Хорошо, что скатерть не постелила», – похвалила себя за догадливость успокоившаяся мелкая. И сделала Вадиму замечание. Ну, растолковала, как нужно есть.
Вадим хотел ответить что-то вроде: «Твое дело подавать, а не поучать», но подавился. Клочья непережеванной курятины полетели мелкой в лицо.
Про девушку и так нельзя было сказать, что она довольна знакомством с Вадимом и его семьей, за исключением, может быть, Вани, но прилипшие к ее лицу, сдобренные слюной ошметки мяса едва не стоили ей рассудка. И люди! Пусть немногочисленные, но все эти люди вокруг!.. Воцарилась тишина. Давящая.
– Вадим, ты е...ся, что ли? – чуть слышно спросил Андрей и принялся осматривать свою одежду, на которую, так ему показалось, тоже попала чужая пища.
– Ты что, вообще заболел??? – едва обретя дар речи, точно полоумная, заверещала вскочившая с колен Андрея Маринка.
Вскоре села обратно и зарыдала. Если бы не утешения Андрюшика...
Вадим хотел извиниться, но с полным ртом рисковать больше не стал. А Андрюшик тотчас замурлыкал, аки мартовский кот:
– Ну что ты, маленькая, успокойся. Он нечаянно! Не хотел этот противный Вадим! Что с дурака взять? Плюнь! Вот и на меня попал этот удод неприятный, – зло добавил Андрюшик, заметив на светлом рукаве своего дорогого свитера распластавшийся бесформенный кусочек ужина друга. Андрей брезгливо стряхнул с рукава снедь. – Успокоилась? Вот так, да! Хорошая девочка! Не плакаем, усю-сю, нам лучше. Да? Ох, ты красивая моя! Смотри, какая ты красивая!
«Красивая» сильнее прижалась к Андрею, обдав его горячей волной обожания.
– Додик, блин! – сказала о Вадиме с презрением.
– У, кху,.. – прочистил горло Вадим, все-таки желая извиниться.
Официантка вздрогнула, а Андрей резко вскинул ладонь, возбраняя другу раскрывать рот.
– А лобик у тебя узенький, – Андрюшик перестал гладить сидящую на нем девушку по спине и приложил к ее лобику два пальца. После чего с коротким вздохом обнял мелкую. – Да... Ну не расстраивайся ты так, никто не обидит больше мою девочку такую... э-э... сладкую. Ты ведь у меня сладкая? Да, киска?
Девчонка вторично беззащитно вздрогнула всем телом и заглянула в близкие глаза. Андрюшик умилился и крепче обнял «сладкую». Нетвердым голосом спросил:
– Как тебя зовут, ласковая, хорошая ты моя, славная?!
– А что, ты не знаешь? – удивилась Марина и одновременно изумилась тому, что увидела Андрея только сегодня, но ее не оставляет ощущение того, что она уже давно его знает.
– Знаю, знаю – Маринкой зовут. Тебя старшая ваша по имени окликала, – признался Андрей и обнажил в улыбке белоснежные ровные зубы. – Ну, формально надо было с такой красавицей познакомиться?
Улыбку на лице Андрюшику удерживать было непросто, поэтому он поднатужился, выражая восхищение. Чахлое.
– А меня как зовут, знаешь? – пошутил он.
– Угу, – жалостливо выдавила Маринка, не понимая, что он шутит.
– А, ну да... – на долю секунды Андрюшик смешался и внезапно обрадовался: – Конечно, знаешь! Ты все знаешь! Маринка – картинка, самая лучшая на свете Маринка! Хочешь кушать? Взять тебе котлетку по-киевски?
Маринка расстроенно покачала головой.
– Не-ет? – расстроился и Андрюшик, как будто весь вечер только и мечтал накормить Маринку ужином.
– Я – вегетарианка! – плаксиво объяснила она.
– Правда? Вот и чудненько! Зверушек жалеешь, да? – Маринка кивнула, и Андрюшик обнял ее, ликуя: – Да моя ты добрая! А рыбок? – спросил он вдруг деловито.
– Что рыбок? – не въехала Маринка, обалдев от мгновенной смены его настроения.
– Ну, рыбок и других морских жителей кушаешь? – Андрюшик уже глядел игриво.
В нужный момент он всегда точно улавливал настроение собеседника и удачно шутил.
– Да ну тебя, – рассмеялась Маринка, блестя влажными глазами.
– Тост! – Андрюшик взялся за бутылку с водкой.
– Ой, мне чуть-чуть, – догадавшись, что нальют и ей, попросила Маринка.
Андрюшик налил ей полрюмки, Вадиму полную, а себе плеснул в стакан – от души. В нем водка перемешалась с остатками апельсинового сока.
– У всех есть судьба. Даже у животных. Есть она и у страны...
– Над страной судьба, правда, посмеялась, – перебил торжественно начавшего товарища Вадим.
– Так вот, – продолжил Андрюшик, – я хочу выпить за то, чтобы наша судьба в нашей стране воспринимала нас всерьез!
Андрюшик потрогал Маринку за мелкую попку. Маринка, чуть погодя, кокетливо отстранилась. Тогда Андрюшик резко притянул ее к себе и горячо зашептал в ухо:
– Ты мне так нравишься, что я сам не свой, что со мной – никак не пойму... Я очень хочу тебя спросить. Можно спросить?..
– Да, – тоже на ухо Андрею прошептала в ответ Марина, чтобы не услышал Вадим.
– Ну хорошо!.. Нет, я боюсь! – не решался Андрюшик, и Маринка даже забыла о недавно пережитых неприятностях, так заинтриговала ее его сконфуженность. – А выглядишь ты как! У-у-у, волшебно как выглядишь! – Андрей дотронулся до ее коленки. Так, будто прикоснулся к божеству. – Так ты мне поможешь?
– Чем помочь-то? – озабоченно, тяжело дыша, спросила Маринка.
– Что же мне делать-то? Так важно... Так волнительно для меня это. Вот никого другого, веришь, не попросил, а тебя, чувствую, можно... – не замечая вопроса, мучался Андрюшик дальше. – Все! Сейчас скажу. Ой, даже не знаю...
Для Маринки было совершенно очевидно, что если ему кого и нужно, и можно попросить о «важном» и «волнительном», то ее. И никого больше!
– Да мне здесь такое за время моей работы говорили, что ты меня точно не удивишь, – беспечно подбодрила ломающегося Андрюшика Маринка.
– Да! – обрадовался Андрюшик. – Ты только не смотри на меня – ладно? А то я не смогу.
– А, еще!.. Ты пообещай, что, что бы я тебя ни спросил, ты не обидишься, хорошо? Не обидишься ведь? – убаюкивал Маринку его неторопливый голос.
– Ну конечно не обижусь. Да не волнуйся ты так! – тепло заверила Маринка, все еще вслушиваясь в чуткое звучание его слов в своей голове.
Заневестившееся лицо ее просияло.
– Если что – не обижайся, просто мне это сейчас нужно, понимаешь, просто необходимо мне это сейчас, Маринка... Все... Милая... – И, собравшись с духом, смущенный ухажер отрубил скороговоркой: – Вот откровенно, честно: ты мне понравилась! Жутко понравилась! И я прошу тебя – сделай минет!
Пушисто ложившиеся слова уплотнились в наст. Внезапно. Марине понадобилось время, чтобы осмыслить сказанное.
– Ну... – сказала она, собрав узенький лобик в гармошку. Визуально он почти пропал. – Ну ты и учудил, – продолжила она негромко и втихую взглянула на Вадима, прикидывая, слышал ли он, что ей предложил Андрей.
Решила, что нет, потому что по помещению разлеталась – в радиоприемнике щедро добавили громкость – бешеная песня группы, имеющей нечто металлическое в названии. Бармен-рокер поднял колено до высоты стойки и, нагнувшись к нему торсом, изображал игру на гитаре – сначала на соло, а затем на бас. Маринка тоже наклонилась над столиком, но за другим. Она заглянула Андрюшику в голубые глаза. Не сердито. Почти с любовью... И болью. Потому что под его ласковыми глазами темнели круги усталости...
Вадим же разобрал все дифирамбы и, естественно, уловил суть. А на самом деле даже знал эту фишку Андрюшика и мог не слушать. Но Андрюшик был непревзойденный виртуоз-обольститель, и на то, как он забрасывает свитый из мимики и интонаций бредень, следовало посмотреть. К тому же любопытно было, случится ли у маленькой дебют. Вот Вадим и изображал глухого, поглощенного жратвой человека. Упрямо. Тем более что делать это ему было нетрудно.
– Ты как в анекдоте, да? – зашептала Марина Андрею. – Типа, девушка, можно с вами познакомиться, но мне так трахаться хочется, что аж зубы болят.
Вызванный на откровенность, Андрей молчал, словно самый несчастный человек на Земле. Не доставало лишь скупой мужской слезы. Тогда Маринка подобрела и задала вопрос. Ключевой.
– А ты тоже женат? – Андрюшик задумался, а у Маринки на это время перехватило дыхание.
– А что, печать в паспорте самое главное? – встречно, осторожно спросил он, и поспешно добавил, заметив смятение на ее лице: – в ЗАГС ни с кем не ходил.
Маринке стало хорошо.
– Не-е, печать – не самое главное, – легко согласилась она.
На этом этапе такая выверенная позиция ей казалась беспроигрышной. Тактически.
– Правильно, если тебя моя печать не смущает – поехали к тебе, – торжествующе предложил закончивший трапезу Вадим.
– Ага! Губу закати, – фыркнула Маринка, удрученная тем, что не может пообщаться с Андреем наедине.
– А ты не ломайся, просто отдайся, – вконец обнаглел сам не ожидавший от себя такого Вадим.
Потому что лишь сейчас подернутые рябью смутные события, ширясь, неприятно утверждались в его сознании: движения жены, лицо ребенка и стянутая на пол скатерть. Фрагментарное вырастало в картинное. А тут еще какая-то официантка со своим пренебрежением. Все вместе злило.
– Слышала, как Кай Метов поет? – Вадим сразу двумя салфетками вытер жирные руки.
– «Позишн намба ван – говоришь «не дам», – похвасталась кругозором и Маринка.
Впрочем, настороженно, приготовившись к подвоху.
– Нет. «Сделай мне приятно»! – не разочаровал ее Вадим.
– А меня недавно замуж звали! – Маринка отвернулась от Вадима и бахвалилась уже перед Андреем.
– Кто? – сделал круглые глаза Андрюшик.
– Та, сосед. Он мне не нравится. Но его мама говорит, что когда он на угол дома выходит и свистит, то все девки сбегаются. Ухаживал за мной долго, – Маринка как бы шутила, но поскольку сосед и предложение выйти замуж имели место быть, ее переполняло чувство собственного достоинства.
Умолчала она, однако, о том, что, предлагая выйти замуж, сосед тоже как бы шутил. Приврала относительно «долгих ухаживаний» и не сказала, что на всякий случай спрашивала соседа о серьезности его намерений. Сосед ей ответил, что намерения его самые серьезные, но в таком важном деле, как брак, неплохо было бы узнать друг друга поближе. То есть очень близко, правильнее даже сказать, совсем близко, чтобы определить наверняка, подходят ли они друг другу в сексуальном плане. Сосед даже привел аргумент: дескать, в Финляндии до свадьбы вообще несколько лет пары вместе живут, а потом, бывает, и расходятся. Разозлившаяся тогда Маринка (в основном на то, что несколько лживых слов заставили так быстро биться ее сердечко) ответила нахалу, что перед тем, как узнать его поближе, хотела бы убедиться в его здоровье, а именно увидеть справку из вендиспансера. Дала, значит, необходимый отпор примитивным домогательствам, показала силу своего к соседу пренебрежения.
Андрюшик, не зная всех этих подробностей, все же взялся за голову, так впечатлил его сам факт того, что кто-то до его знакомства с чудесной девушкой Маринкой мог заполучить ее в жены.
– А чего ж он за тобой ухаживал? – вкрадчиво спросил Вадим, полностью оседлав своего конька, то есть выискивая в повествовании собеседника слабые с точки зрения логики места. – Куда делись те, которым он свистел? Или он – гиббон, и на его свист только шалашовки подзаборные прибегали?
Маринка надула губки. Рассудила, что лучше оставлять шутки Вадима без внимания. Чтобы не ляпнуть чего-то, что Андрей мог посчитать неприличным. Но встала очарованная Андрюшиком. Она больше не сомневалась в его искренности. Он прошел тест! Просто бывает иногда и так – не умеет человек ждать. Андрюшик с благоговением взирал на нее. Терзался. Маринка приосанилась и стала выше ростом. Так ей показалось. Хотелось насладиться триумфом подольше, но нужно было идти.
Снисходительно потрепав Андрюшика по жестким волосам, она сжалилась над ним. Наклонилась и нежно пропела ему в ухо, как того требовала уже сложившаяся между ними традиция: «Я позже подойду, а то нимфоманка сейчас прибежит». Андрюшик немного привстал и тихо-тихо, одними губами прошептал ей прямо в ухо: «Я подожду, пока ты закончишь, а потом, может, сходим куда-нибудь?».
Маринка на миг прикрыла глаза, соглашаясь, а Андрюшик, едва касаясь щеки Маринки, провел по ней своей мягкой ладонью. Такой интимный жест, будто они уже были близки... Сердечко Маринки заколотилось, как тамтам.
Все удивительным образом ее настораживало. Сладко. Не оставляло трепетное ощущение счастья. Его предвкушение. Когда реальность сливается с грезами... Отойдя, она оглянулась. Поймала восхищение в его глазах. Сублиминированную Андрюшиком напускную дребедень приняла за обожание.
– Как собака. Ты видел? Нет, ты видел! Почти согласилась! Осталось чуть-чуть додавить, – тихо поделился с другом, не глядя на него, Андрюшик.
И подмигнул обернувшейся, но не услышавшей реплики, несмотря на хороший слух, Маринке.
Однако Вадим видел другое. Старую узкую кровать в своей комнате. И Анжелу на ней. Родители куда-то уехали. Они были одни. И были студентами. И не были женаты. Она забилась ему под мышку головой. И прижалась к нему всем телом. И так лежала. Не ворочаясь.
А потом заворочался он. Уже женатый. «Что ты ворочаешься? – сонно ворчала теперь отвернувшаяся от него жена. – Дай поспать. Мне вставать рано. Это ты у нас – трутень». «Я переворачиваюсь, – виновато оправдывался Вадим. – С одного боку на другой». «Фу, воняет как, отодвинься. Опять напился. Не дыши на меня!» Спали они уже в своей квартире. И на большой кровати. На такой широкой, что легко могли разминуться...
Потащило... Вопреки здравому смыслу друзей не убило в говно, а потащило. Постепенно рассеивалось внимание. Все-таки дурь – коллективный наркотик...
Как в начале вечера, Андрюшика больше не цепляло, но накрыло круто. Распад, начавшийся с мозга, охватывал организм. Весь. Один приход продавливал другой. А тот уступал место следующему, не успевая сойти на нет в этом замещении. Неприкаянная мысль, бултыхавшаяся в накатывавших на мозг наркотических волнах, перевернула сознание Андрюшика, принеся ему настоящее умственное блаженство. С усилившимся кровотоком расслаблялось тело. Шел спать даже кайф от первой вмазки, когда на хате у соседа-наркомана он ширнулся под общее улюлюканье торчков (системщики любят затягивать в свой круг) эфедрином. Но все же впечатления были где-то сродни тем, давним. Висячие. С морским прибоем в голове. Говорят, такие бывают после лоботомии.
Вадима влупило иначе. По памяти. Он ясно вспомнил то, что давно забыл. Вспомнил, как стал октябренком – ему прицепили на лацкан школьного пиджачка звездочку, в центре которой выделялась рельефная рожица. Портрет этого лукавого человечка Вадим встречал и раньше в самых неожиданных местах. Даже кое-что о нем знал. Например, что это дедушка и что он все читает и читает, сидя за столом. Даже когда дети спят.
На другом лацкане у Вадима был приколот значок Олега Попова. Его купил ему папа в цирке после выступления известного клоуна. И это обстоятельство – загадочность старичка и клоуна – почти отождествляло изображенных на значках людей.
После знаменательного события – посвящения в октябрята – мама дома сказала, что дедушка этот очень любит детей. Но этого она могла бы и не говорить, это Вадик знал и без нее. Еще бы – все цирковые любят детей!
Потом шли потрясения более сильные, чем в первом классе школы, когда во время прохода парами через вестибюль из выходящих в него дверей спортзала выскочили друг за другом два здоровенных дяди, десятиклассника, и чуть не сбили с ног Вадима и девочку, которую он держал за руку.
Девочка заплакала, а Вадим похолодел. У него вспотели ладони и пропали слезы, хотя никогда в жизни он еще так не боялся. Тот десятиклассник, что выбежал первым, швырнул назад громадный в пупырышках коричневый мяч, а тот, что его догонял, остановился и поднял мяч. И не обращая внимания ни на детей, ни (о ужас!) даже на учительницу Вадима, крикнул вдогонку все еще убегавшему от него страшное: «Семенов, падла, тока вернись, я тебе яйца вырву!».
Так вот, сначала оказалось, что дедушка добрый умер, а Олег Попов жив. Олег Попов просто артист Олег Попов, а у дедушки еще и прозвище есть – «Вождь». Но настоящим откровением для Вадима явилась подслушанная им в актовом зале школы речевка, которую репетировали к празднику пионеры. Там перекликалось так: (первый фальцет, громко) «Мы прекрасная страна», (второй, еще громче) «Все детишки отмечают» (и третий – набат) «День рождения Вождя». И сомнение поселилось в чистой душе ребенка – а не напутал ли он? Точно ли этот дедушка клоун? Может, он был старшим над клоунами, акробатами и зверями, как тот строгий дядька в цирке, что всех вызывал на арену? Загадка...
Спросил про то, клоун он или нет, у мамы, но запутался еще больше. Мама повела себя странно. Растерялась. А потом взволнованно попросила Вадика никогда не называть этого дедушку клоуном, а запомнить лишь, что он добрый и хороший.
Реакция мамы насторожила мальчика, какая-то существенная деталь выпала из его мировосприятия...
А непостижимый дедушка тем не менее не переставал удивлять Вадика, и когда он подрастал. Оказалось, что дедуля и не Вождь вовсе, точнее Вождь, но не только! Он еще Ильич, Ленин, Владимир Ленин и даже Владимир Ильич Ленин, а еще Ульянов, Владимир Ульянов, Владимир Ильич Ульянов, и так тоже – Ульянов-Ленин, а если без Ульянов, то просто Ленин было. Ух!!! Человечище, оставивший заветы детям и что-то очень важное взрослым, о чем они не говорят. Короче, голова шла кругом от цикличности имен и величия наследия этого человека.
Но с Владимиром, Лениным, Ульяновым, Ильичем, Вождем все плохо закончилось. Вадим вырос и узнал, что кремлевский мыслитель лежит в большом гранитном склепе, где его телу не дает превратиться в останки целая свора псевдоученых и под благовидным предлогом показывает партийную реликвию – мощи старца – людям, выстоявшим километровую очередь в мавзолей. Пополняет из нее ряды себе подобных извращенцев.
Дальше в мозговом эфире пошли помехи. Воспоминания углубились в раннее детство: возникла девочка из детсада, показавшая ему в туалете «интересное» – свой розовый половой орган и попросившая его сделать то же самое; показался отец, опешивший от вопроса: «Папа, а ты не дракон?». «Нет, сынок, я твой папа», – ответил отец мягко, и в голове у Вадика все встало на свои места.
Проникая глубже в реминисценции, Вадим увидел сцену из детства – соседского мальчика, играющего с ним в Чапаева и размахивающего синей, такой же, как и у Вадима, пластмассовой саблей. Странно, но маленького мальчика, что навсегда застрял в его детстве, он воспринимал так, как каждый из нас воспринимает себя в любом возрасте, то есть безотносительно возраста, когда оживающих в воспоминаниях людей видишь такими, какими перципировал их раньше. Игравший с ним ТОГДА мальчик оставался ровесником Вадима и СЕЙЧАС, хотя и был ребенком. Это свойство памяти удивило Вадима. Потом боком, в необычном ракурсе проплыло лицо его двоюродного брата, когда тот прилип к окну в купе, освещенному неверным светом зимней ночной луны, и завороженно разглядывал груженный бревнами товарный состав. Потом Вадим узрел волка, точнее, существо с руками, ногами и шерстью на голове, что страшным голосом вещало: «Я – волк, я – серый волк!». Вадим заплакал от испуга, после чего с головы волка сползла шерсть – это оказалась Вадима шубка – и волк стал мамой. Вадим уже и видел, что это мама, но никак не мог понять, почему она была волком, и поэтому рыдал, долго не успокаиваясь. Потом Вадим вспомнил, как он с двумя другими детьми, наверное, родственниками, спал на постеленной почему-то под столом лежанке в квартире, где в общем коридоре, куда не выпускали, висел на стене железный телефон, точно такой же, как и в будке на улице, и точно так же, как на улице, в него коридорные чужие люди бросали копейки, и никто из детей не в состоянии был объяснить этот феномен. Вспомнил, как он дома у бабушки, куда его привезли и оставили родители, спрятал бабушкины очки и как она их искала, как строго спрашивала Вадима, не брал ли он их, как сердилась, что не может их найти, а Вадим, который просто хотел поиграть, вдруг испугался и не признавался. Бабушка даже купила новые очки прежде, чем обнаружила за телевизором старые. Потом Вадим вспомнил, как в этой же квартире он стоял посередине комнаты с разбитым градусником в руках – градусник бабушка засунула Вадиму под мышку, а он вынул его, по привычке сунул в рот и нечаянно раскусил. И бабушка вызвала больших людей в белом, и они увезли его в необычное место, где были другие, замотанные в бинты дети, а бабушка приходила туда и стучала ему в окно, и они с ней ревели с разных сторон окна. Тогда Вадим и рассказал бабушке про очки, но она лишь улыбнулась и негорько заплакала. Потом Вадим вспомнил, как он в садике страшился бабая в кладовке, а нянечку в малышовке, самой младшей детсадовской группе. В кладовку, «где живет бабай», его обещала поставить воспитательница, если он будет себя плохо вести. А нянечка заставляла его доедать морковные котлеты, которые он ненавидел, потому что от них его тошнило, и поэтому он еще с одной девочкой, которая всегда медленно ела, допивал компот, когда вся группа уже лежала в кроватях во время дневного сна.
Потом Вадим увидел, как к самой его детской кроватке в деревянном доме на Подоле, где родители снимали комнату у старой хозяйки (по рассказам, купчихи первой гильдии), подкралась громадная крыса и долго, пока кто-то не пришел, гипнотизировала его черными бусинками глаз через штакетник кроватной спинки; потом он увидел таз, кафельную плитку в больничном помещении, которое видеть не мог, потому что – он был в этом уверен – это было именно то помещение операционной в роддоме...
От нахлынувших воспоминаний Вадим замычал.
– Тебе не кажется, что нас порвало сильно? – спросил он Андрея.
– Во всяком случае, сильно растянуло, – поправил тот и, энергично вставая, скомандовал: – Собирайся, поехали!
В его решимости и блеске глаз угадывалась жажда новых впечатлений – движущая сила его жизни. Он уже предвкушал нечто необычное. Или аномальное.
То, что вечер не закончен, было ясно и Вадиму. Без слов. Уйти в такой момент означало нечто кощунственное – как убежать с поля боя, например, или пить воду за столом, где все пьют водку.
– Куда? – неискренне удивился Вадим.
Неискренне, поскольку знал, что трава в нужном сочетании с водкой достаточно сильный афродизиак. И что когда тема секса, выталкивая другие, уверенно завоевывает сознание, то «куда?» ясно даже рабочему героического завода «Арсенал».
– Я знаю куда! – тон Андрюшика не предполагал дискуссии.
– В дорогое место я не пойду! – проявил твердость и Вадим и потянулся к водке. Ее уже нельзя было допить, но ее следовало забрать.
– Ты думаешь, я мучаюсь вопросом, куда отнести долларов сто, чтобы кого-то накормить?
Вадим не успел ответить, потому что опять из ниоткуда возник Витек.
– Что-то домой не охота! – сообщил он голосом с оттенком ОРЗ. – Может, мне с вами? Десять уже, закрываемся.
– А деньги у тебя есть? – задал вопрос в лоб Андрюшик.
– Ну есть маленько, а что? – Витек высморкался в несвежий платок, но рассматривать картинку на нем не стал.
– Ты что, приболел? – спросил Андрюшик, что-то обдумывая.
– Да так, простыл, – Витек вздохнул.
– Не-е... Инфекция нам не нужна! – принял решение Андрюшик, его развитая в силу специфики занятий изворотливость позволяла выкрутиться из любой ситуации.
Колобок обиженно молчал, и Андрей, смягчившись, добавил:
– Ты выздоравливай, старик. В другой раз выступим. Честно! А то без денег там, куда мы пойдем, тебе делать нечего. А с бабками у нас у самих не густо! Не обижайся, ладно?
– Ладно, – проворчал колобок.
Луг из некошеных волос у него на голове качнулся. И колобок привычно исчез.
– А чего, можно было взять с собой, – просто чтобы возразить Андрею, заступился за знакомого Вадим.
– Да на фиг он нужен пустой? – отмахнулся от него Андрюшик, утаив настоящую причину отказа – Маринку. – Давай на посошок.
– Так куда мы идем? – Вадим наполнил обе рюмки и спрятал водку.
– В хорошее место! – заверил друга Андрей, когда выпил.
У Вадима закралось подозрение, что водка добралась до темной стороны души Андрюшика. Он выпил тоже. И проявил сообразительность:
– В то, где пахнет распаренным семенем?
– Видишь, можешь, когда хочешь! – похвалил его Андрюшик. – Туда! Именно где семенем! В баню! К блудницам! Давай, одевайся. Под лежачий камень член не просунешь!
Судя по задору, было очевидно, что водка, кроме всего прочего, сделала Андрея жизнелюбивым. И, судя по косвенным признакам, негуманным.
– В какую баню? – уточнил Вадим, натягивая куртку сидя.
– Скажи – и я скажу... Не помню, на левом берегу... Увидишь! Слушай, давай по роже кому-нибудь дадим?!
Вадим с головы до ног оглядел худосочного товарища. Его подозрение подтвердилось: он сделал вывод, что последняя рюмка точно просочилась в глухой уголок души Андрея. В самый темный ее уголок.
– В следующий раз! – Вадим тяжело поднялся.
– На улице холодно? – спросила подбежавшая Маринка.
Она успела накраситься. Среди яркого, смелого макияжа настоящими оставались лишь ее глаза.
Так как Андрей все еще сидел на своем месте, а Вадим уже встал в проходе между столиками и натягивал куртку на синтепоне, находясь ближе к Маринке, то получалось, что спрашивает она его.
– Мне в этом было не холодно, – замявшись, потому что Маринка явно собиралась идти с ними, а он не помнил, чтобы Андрюшик с ней о чем-то договаривался, ответил Вадим. – Но и не жарко.
Он подмигнул Маринке и застегнул куртку до подбородка.
– Марина, давай счет, – попросил Андрей.
– А, да, точно, – спохватилась Маринка и побежала к барной стойке.
Она быстро вернулась и протянула Андрею счет:
– На!
– Давай, – Андрюшик взял счет, мельком в него заглянул, хмыкнул, что означало: «А, та, ерунда» – и небрежно бросил на столик деньги.
– Здесь много, – сказала Маринка, пересчитав купюры.
– Слушай, не морочь голову, – отмахнулся Андрюшик. – Пора ехать. Так что заканчивай, что тебе там надо, а мы тебя на выходе ждем.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вышли из кафе в потемневший, точно испорченный негатив, город. Окружающий мир, словно светлое будущее, во все стороны занавесила подсвеченная фонарями морось. Под одним из них девушка прильнула к парню. Он заключил ее в объятия. Когда они переставали откровенно целоваться, она с вызовом глядела на прохожих. Яркая и животрепещущая. Как будто отстаивала таким образом свое право на любовь. Среди голого зимнего уныния это впечатляло.
– Подожди, – попросил Маринку Андрюшик.
Маринка осталась стоять на месте, а Андрей отвел в сторону Вадима и сказал ему:
– Пошли за угол сходим.
– Что, помочиться на брудершафт?
– Нет. Пописять наперекрест.
– А чего в кафе не сходил?
– Не хотел, а сейчас лень возвращаться, – Андрей подхватил Вадима за руку и увлек за темный угол дома.
За углом старого неказистого здания – архитектурного памятника – Андрей сразу же влупил здоровой струей в его основание. То есть в основание архитектурной слабости бездарного зодчего. В устой памятного места.
Вадим хотел меньше. Поэтому подмывал достопримечательность скромнее. За компанию.
– А девушка с нами тоже к б...м? – застегнув ширинку, спросил он с некоторой претензией.
– К ним! – просиял Андрюшик, придавая разговору легкомысленно доверительный характер, чтобы смягчить недовольство, вызванное у Вадима присутствием в их компании официантки. – В нужной атмосфере и Маринка даст скорее. А потрахаться мне необходимо – полные яйца уже.
Вернулись к томящейся в одиночестве Маринке. Посоветовались с ней и решили ловить машину на оживленном перекрестке. Прогулялись к нему.
На пересечении улочки с проспектом руки поднимали многие, растянувшись цепью вдоль полосы движения попутных машин. Марина прибавила шаг, чтобы встать вместо только что уехавшего человека. Андрюшик с Вадимом отстали от нее, потому что остановились прикурить.
Неподалеку от них из плохо освещенного закоулка вынырнул одноногий на костылях, корявый и грязный, как и вся его жизнь. Один костыль заскользил вперед, чертя на снегу кривую, а второй задрожал под грузом навалившегося на него тела. В итоге костыли вывернулись из-под инвалида и ударились об асфальт, а их хозяин кулем повалился следом. Было очевидно, что калека, обычный нищий, вдребезги пьян.
Самого падения одноногого Вадим не видел, потому что завозился со спичками, которые не зажигались, но на деревянный звук отскочивших от тротуара костылей и глухой шлепок о тротуар уже обмякшего на нем тела он поднял голову. И вместе с Андреем, видевшим все действо целиком, наблюдал теперь, как убогого торопливо обходят люди и брезгливо-сочувственно посматривают украдкой на его засаленные, в чем только не вымазанные куртку и штанину на целой ноге. Спешат дальше.
Хотя не все. Резво сошедшиеся в кучку местные клуши не проявили безразличия. Обступили увечного и громко запричитали, упрекая в равнодушии прохожих. Между тем инвалиду, как большинству пьяных, повезло: упав, он ничего не сломал, не разбил и даже не поцарапал. Просто лежал и слушал поднявшееся вокруг него добродетельное кудахтанье.
Андрюшик с Вадимом, не дожидаясь, пока оно настигнет и их, подошли к увечному, подобрали костыли и установили его на них. Придержали попрошайку, пока не убедились, что тот стоит в таком положении. Хорошие за чужой счет женщины, не торопясь, рассасывались.
– Дай д-дернуть, – размазывая зыбкий взгляд по сторонам, засипел нищий, корежа в гримасе загорелое от водки лицо.
– Чего? – не понял Вадим, нагнулся и поднял несколько вывалившихся из кармана инвалида монет.
Андрюшик тем временем хорошенько затянулся, раскуривая сигарету.
– Дай п-потянуть, – внятнее сказал одноногий.
– Положи ему в нагрудный карман, – посоветовал Вадиму Андрюшик, имея в виду рассыпанные калекой деньги.
А сам засунул калеке в рот сигарету. Так, что у того во рту спрятался ее фильтр.
– Где ногу-то потерял? – поинтересовался у инвалида Вадим.
Инвалид наклонил голову и, не отпуская костыль, затянулся, оставив сигарету в руке.
– Участковый, участковый толкнул. Стояли, а там трамвай. Во как отрезало! – заученно со слезой загнусавил он и пошевелил обрубком ноги, демонстрируя, какого ее куска он лишился.
– Зачем он толкнул? – изумился Вадим, глядя прямо в открытое, отечное лицо инвалида.
– Квартиру хотел, падла. Па-а-а-дла он! – с надрывом завопил вдруг калека, словно полоумный.
– Вы мне не поможете? – профессионально робко обратилась к Вадиму одна из задержавшихся клуш.
Ее ладонь-лодочка поплыла к нему.
– Я не Красный Крест, – пряча от нее глаза, Вадим отвернулся к инвалиду.
Тот снова закачался.
Когда ладонь-лодочка подплывала к Андрею, друзья сообразили, что инвалид не сможет надолго закрепить равновесие на оси и, обогнув с разных сторон женщину, побежали к Маринке, еле разглядев ее за распухшим от пуховой куртки мужичонкой. Торопились убраться подальше, пока инвалид не завалился во второй раз.

Заменившие таксистов частники не воспринимали людей на дороге как очередь на такси. Останавливались возле того, кто им понравился. Или где им удобно. Давали возможность грачам самим определять, кто быстрее уедет.
Маринка ловила одна. Поэтому ей вскоре повезло – тарахтя изношенными органами, не доехав до нее нескольких метров, затормозил заграничный раритет. Машина сохраняла узнаваемость автомобиля марки «форд» в его древней вариации.
Друзья поравнялись с иномаркой в тот момент, когда к ней подбежал, следом за Маринкой, проворный мужичонка в пуховике.
– Куда? – загораживая дверь, испугал торопыгу вовремя подоспевший Вадим.
– Да мне... – мужичонка явно не ожидал увидеть знакомых девчонки, оттираемой им от двери автомобиля.
– И мне! – бодро сказал Вадим.
– Да я вот… – приуныл проворный.
– И я! Такси ловлю, – жизнерадостный Вадим оттеснил собеседника, пропуская к двери своих. – А ты за нами! Правильно я говорю, батя?! – Вадим широко улыбнулся.
– Конечно, – натянуто улыбнулся в ответ чужой отец. – Молодым везде у нас дорога! – заверил он Вадима, тоскливо наблюдая, как Маринка с Андрюшиком забираются в автомобиль.
– Ну, будь здоров! – Вадим шире открыл дверь.
Мужик, не пожелав ничего в ответ, отошел. Видимо, он хотел, чтобы Вадим заболел.
– Дверкой сильнее, – частник дернул рукой, показывая, как рывком Вадиму следует закрыть дверь. – Все борюсь с ней, борюсь.
– А она все сопротивляется? – Вадим с силой захлопнул дверцу.
– Зараза! – продлил мысль Вадима Андрей.
– Так, где вам на «Комсомольской»? – спросил водитель у Маринки, вероятно, второй раз, чтобы точнее выяснить, куда ехать.
– Там, за самой «Комсомольской», ну, за метро, – объяснил за нее Андрей.
И шепотом узнал у Маринки цену, за которую она договорилась.
– А вы второй, кто мне остановился, – громко сказала Марина водителю.
– Тю. А мы первого и не видели, – удивился Андрей.
– Вы как раз инвалида поднимали, – Маринка облокотилась об Андрея. – Первый столько зарядил, что у меня мову отняло. Дедушка какой-то безумный.
– Командир, пока сильно не мчи, – глубоко усевшись в подвижном кресле, попросил Вадим.
– Что, укачивает? – пошутил командир.
– Да, только сигареты и спасают, а их надо купить, – в тон ему ответил Вадим.
Машина ему нравилась. Шла легко, хотя позвякивала и поскрипывала чем-то снаружи. Зато полностью располагала к себе внутри. Дизайн салона, как у многих американских автомобилей той поры, отдаленно напоминал внешне салон самолета.
– Вон впереди, наверно, тетка с сигаретами стоит, – уже в пути указала Маринка пальцем на женщину, что торговала чем-то у дороги.
Шофер посмотрел на Маринку в зеркальце перед собой, усмехнулся и остановил машину. Повернул ключ в замке зажигания. Машина затихла, а улица загудела. Скорее даже зашипела автомобилями. Автомобили летели по мокрому асфальту сквозь сырость и холод и оставляли после себя токсичный шлейф испражнений – выхлопных газов.
– Правильно, купи сигарет у тети, – обратился Андрюшик к Вадиму, налегающему на ручку, опускающую стекло, – пусть и она заработает.
– Пачку «Мальборо», – проорал в окно Вадим женщине, что стояла возле стенда, прислоненного к дереву, где под укутывавшей стенд клеенкой виднелись пачки закрепленных на нем сигарет различных марок.
– «Парламент»? – переспросила женщина, перекрикивая шум проносящегося мимо транспорта.
– Нет, «Мальборо»! Вот без сдачи, – Вадим сунул торговке деньги.
– Что? – взяв деньги, опять переспросила она и, не дожидаясь ответа, крикнула подростку, что сидел на остановке рядом и держал на коленях баул: – Коля, «Парламент».
Коля запустил руку в недра баула, разыскивая на ощупь нужные сигареты.
– «Примы» на эти бабки! – не выдержал Вадим.
Женщина растерялась, а Андрюшик высунулся в другое окошко и замахал ей рукой, показывая, чтобы она несла сигареты, которые уже нашел ее сын.
Женщина вняла совету и побежала к мальчику. Такие предосторожности с беготней за сигаретами туда-сюда обусловливались появлением чужих, не прикормленных ею милиционеров или возникновением другой непонятки, когда, например, лихие люди могли отобрать у мамы Коли выручку. Но что бы ни случилось, потеря дневного заработка или привод женщины в милицию за несанкционированную торговлю не шли ни в какое сравнение с потерей семьей баула с сигаретами, в которые были вложены все ее оборотные средства. Поэтому, если бы женщину грабили или забирали в милицию, Коля бы спасал баул.
– А чего это у тебя на спидометре 200? Что, поедет столько концепт-кар? – от нечего делать спросил Вадим, наблюдая за движением низких, почти черных растрепанных облаков.
– Да, – слукавил водила и для пущей убедительности обосновал: – Конечно, руки приложить нужно, потому что я даю ей просраться. А так, если правильно эксплуатировать, в их машинах сколько написано, столько и можно выжать. Это в наших по спидометру 120 на «КамАЗе», а его так с горы Арарат не разгонишь.
– Да-а, – ехидно протянул Вадим, жалея, что трепа мужика не слышал Андрей, который бы не упустил случая приколоться. – Машина – это хорошо. Ощущение свободы... дает.
– Да, только когда еще на бензин зарабатывать? – пожаловался шофер.
И похлопал рукой по баранке.
– По дороге взял грача – и отбил бензин, – расставил все по местам прислушавшийся уже к разговору Андрей.
– Недавно, говорят, таксиста убили, – намекнул водитель на связанный с извозом риск.
Серьезно очень намекнул. И вид принял серьезный. Даже скорее сосредоточенный. Одновременно свидетельствующий о тяжести его дополнительного заработка и готовности отомстить неизвестным подонкам за таксиста. Водитель не оставлял им никакой надежды на безнаказанность.
– Наверное, брал по дороге, – заметил, подавившись тихим смехом на последнем слове, Андрей.
– А ну, а ну. Что ты там делаешь? – Вадим обернулся к нему.
– В окно лыбится, – объяснила Маринка.
– А, понятно! – заключил Вадим, глядя на отвернувшегося к окну Андрея.
Женщина принесла сигареты. «Парламент». Все, включая сурового водителя, засмеялись. Вадим взял протянутую ему пачку.
– Вот вы смеетесь, а я не слышу! – пожаловалась женщина, догадавшаяся, что с «Парламентом» промахнулась.
Все засмеялись сильнее. Женщина под шумок пропала.
– Смотри, бедняга, на холоде ее как по слуху ударило, а? – качнувшись от того, что машина резко дернулась, и схватившись за подголовник впереди, вдумчиво задал вопрос Андрюшик. И, поддаваясь общему настроению, тоже засмеялся. – А прикинь, если еще зрения лишится? – продолжил он, успокоившись, чем вызвал новый приступ хохота у остальных.
Выехали на проспект Победы, и водитель поддал газу, желая продемонстрировать Вадиму скрытые возможности своего железного коня – под капотом закипела мощь. Чтобы обогнать ползущий впереди грузовик, автомобиль вильнул влево, пересек двойную осевую и выехал на полосу встречного движения.
– Ого! – изумился Вадим.
– Так ты лихой парень! – похвалил Андрюшик.
– А что? Если жена не умеет готовить, тебе голодному ходить? – обогнав грузовик, лихой парень встал в прежний ряд. – Если бы я не родился на Подоле в роддоме номер два имени Зайцева...
– То летчиком стал, – оборвал его Андрей, и разошедшийся водитель замолчал.
Сидели тихо и остальные. Возможно, взвешивали шансы – доедут не доедут, прислушиваясь ко все сильнее гремящей внутренностями пышной заокеанской колымаге. Но когда, казалось, рыдван развалится, несостоявшийся пилот сбросил скорость и замаяковал Вадиму глазами, указывая на пятачок возле гостиницы «Украина». Остановился на красный и вновь выключил зажигание, экономя бензин. Светофор покраснел надолго, вероятно, зачарованный напряженным вниманием к себе многочисленных водителей.
Вадим припал к окну, где проститутки, сбившись в табунок, попыхивали длинными сигаретами. И месили снежную жижу, убивая дорогую обувь.
Насмотревшись, Вадим показал водителю большой палец. Тот подмигнул и завел мотор.
– Педали перепутаешь! – предостерегла участливого водилу Маринка, разобравшись в условных знаках мужской переклички.
Скорость автомобиль набирал на удивление хорошо. Все быстрее капот за ветровым стеклом проглатывал дорогу.
– Вышли на работу, красивые! – поощряя чужую инициативу, сказал Вадим, все еще не выпуская из поля зрения табунок.
– Рабочие красавицы, – откликнулся шофер и тут же ударил по тормозам. – Вот гуси, бл...дь, – в сердцах матюгнулся он, едва успев остановиться перед рванувшим через дорогу выводком. Оба родителя и их трое маленьких детей, младшего из которых отец нес на руках, бегом пересекали оживленную проезжую часть.
Закемаривший Андрюшик на этот раз стукнулся лбом в подголовник переднего кресла и взбодрился. Недремлющий Вадим успел ухватиться за пластмассовую ручку над собой и не ударился. Перебегающая дорогу семья благополучно достигла тротуара. Сегодня им везло.
– Ну вот, блин! Я же говорила! – встрепенулась и Маринка, ткнувшись головой в мягкую обивку кресла перед собой.
Водитель приоткрыл дверцу и сначала с оглядкой на детей, а затем, разнервничавшись и плохо контролируя себя, крикнул главе семейства:
– Ты что же делаешь, скотина, твою мать?! Угробить детей хочешь? Урод! – на конечном восклицании хлопнула дверца, и оглянувшийся на рычание папа несчастных детей водителя не расслышал, а скорее догадался, что тот кричал ему из машины.
– Да не волнуйся, будешь так реагировать – крыша поедет, – заметил Вадим.
– Правильно, не переживай, лучше руляй, – Андрюшик снова удобно устроился на мягком сидении, обнял пододвинувшуюся к нему Маринку и в свете произошедшего, не церемонясь, повторил недовольным глазам в обзорном зеркале: – Давай, давай, трогай!
Человек за рулем видимым усилием воли заставил себя замолчать. Машина тронулась. Влюбленные задремали.
– Дорого здесь, – по секрету сообщил мужику Вадим, возвращаясь к разговору о проститутках под «Украиной», чтобы загладить недоразумение. Но мужик на контакт не шел. Тогда Вадим обернулся и посмотрел на дремлющего друга. – Андрей, не залипай!
Андрей на мгновение разомкнул слипшиеся очи и снова их закрыл.
– На трассе одна аварийная ситуация на тысячу километров, и я думал это много, в городе же постоянно, понимаешь, б-е-з к-о-н-ц-а! – с крикливой интонацией в голосе, будто не расслышав то, что ему сказал Вадим, возмутился вдруг водитель. – Вчера тоже. Авария на мосту. Московском. Прямо на моих глазах. Дороги скользкие. Один на встречную токо высунулся. Бац. Стоят. Фарами зацепившись и развернувшись. Так это хорошо – фарами! Права, идиоты, купили, а ездить не купили! Но носятся, как угорелые. Мать их! И этот папаша с мамашей! Перебегают дорогу. Ладно. А дети у них с того боку, с которого на них машины несутся. Получается, прикрываются детьми. Ну, нет мозгов. Или это от жизни этой скотской люди баранами становятся?
Обращенная к Вадиму тирада застала его врасплох, и он не знал, что ответить.
– Не знаю, – обронил он осторожно.
Водитель воодушевился.
– Посмотри, как он мечется по дороге – дырки ищет! – показывая на того, кто петлял впереди по дороге, водитель тыкал пальцем в лобовое стекло автомобиля. – А потом из-за таких аварии! А потом пробки! Или вот реверсная полоса. Одного спрашиваю: «Ты знаешь, как по правилам ей пользоваться?». «А где у нас?» – он спрашивает. «На Подольском спуске есть», – говорю. Он: «Конечно, знаю! Кто первый на нее встал – тот и едет!».
Водитель, бросив руль, развел руки в стороны. В недоумении.
– О-па-на! – выразил свой восторг Андрюшик. Водка снова завоевывала его мозг. – Как настроение, Вадик? Нормашка?
– Да. Андрей, посиди, пожалуйста, спокойно, пока мы приедем. Уже недолго осталось, – попросил Вадим и, стараясь быть деликатным, вновь обратился к водителю. – А за день сколько наворачиваешь?
Оживившийся было Андрей обмяк на сидении и вновь задремал.
– В обычный день километров двести, – водила успокоился и ехал не торопясь в общем потоке машин, даже не перестроился в правый, более подвижный, ряд, когда появилась такая возможность.
– А не в обычный? – не открывая глаз, спросил Андрюшик.
– А не в обычный могу и в Одессу или Днепропетровск проскочить, – водитель поправил обзорное зеркало, поймав в нем дремлющего Андрюшика, и обратился к Вадиму, разговаривать с которым ему было приятнее. – Я раньше дальнобойщиком был. Пару лет как ушел. Не знаю, как сейчас, а тогда невозможно работать стало.
– А суточные, командировочные, контрабас?
– Какой контрабас?
– Ну, в смысле контрабанда, – поправился Вадим.
– Да какая там контрабанда... Так, по мелочи. Сигарет каких провезешь. До границы с экспедитором. Грузят в Киеве. Едешь то на одной машине, то на другой. И хозяева тебе сами разгуляться не дадут, у них своих боков хватает. А командировочные... шестьсот марок – и в путь! Это и зарплата. А сколько ты в рейсе и кому раздашь – твои проблемы! Не нравится – проваливай, за тобой целая очередь голодных стоит... горячо в затылок дышит! В Германии, например, чтобы масло на дорогу не капало – а «МАЗы» все текут, – одеяло подкладываешь, самому другой раз укрыться нечем!
Выговорившись, шофер надолго замолчал.
– Не светит почти. Фары забрызгало, – переехав в молчании мост через Днепр, вновь заговорил он.
– Что? – не понял Вадим, которого укачало, и он начал смыкать веки.
– Света мало, фары забрызганы. Еще асфальт скрадывает. Мокрый асфальт свет скрадывает, – объяснил водитель.
Смысл услышанного до Вадима дошел не сразу. Уже когда он дремал. Затем, проваливаясь в более глубокое беспамятство, он ухватил ускользавшую мысль и принялся размышлять над ней. Он думал о том, что дети легко схватывают то, что до них тяжело постигали ученые. И временами могут быстро доказать незнакомую теорему, над которой до них долго бился древний мыслитель. Потому что эти знания уже заложены в них на генном уровне. На них просто нужно правильно настроиться. Так как человеческий мир – это живой взаимосвязанный организм, состоящий из автономных единиц – людей, где каждая такая отдельная частичка может получить доступ ко всеобщим достояниям не известным еще науке путем. С помощью психической или какой-либо другой неизученной энергии, например. Вадима разбудили голоса.
– Слушай! – встряхнувшийся Андрюшик наклонился к водителю. – Я люблю ночной город, но не настолько.
– И что? – спросил водитель и через зеркало посмотрел Андрюшику прямо в красные глаза.
– А то, что уже пора приехать. Так что давай причаливай скорее! – Андрюшик откинулся на сидении и снова закрыл глаза.
– Да-а-а... – покачал головой водитель, и Вадим обратил внимание на то, что его волосы сильно прорежены нервной работой.
– Давно хотел спросить, – начал Вадим, опять заглаживая неприятность. – Почему ночью вы берете больше, чем днем? Ведь днем пробки, а ночью просто летаешь по дороге – никто тебе не мешает.
– Да, ночью едешь легче, но нужно еще пассажира найти. И выехать могут не все. Мне вот завтра на работу, например, – пролил свет на беспокоящий Вадима вопрос водитель. – Это так, в пятницу или субботу после ужина до двух часов ночи покататься можно. Я, бывает, в эти дни и в город не еду. Так, по массиву покружу – те же деньги.
– По массиву с женой рассекаешь? – Вадим поддерживал непринужденную болтовню, просто чтобы не заснуть.
– Нет, я с женой не езжу. Мне и без жены баранка снится. Это пацаны с девицами своими катаются. Им интересно, и на пиво зарабатывают. Потом станут где в тихом месте – дело ведь молодое! – водила опять, словно старому знакомому, подмигнул Вадиму.
– Всякие катаются. Мужиков с женами, по-моему, даже больше, – не согласился Вадим.
– Ну, может быть, – не стал спорить водитель. – Может, жена такого боится, что если он сам, то с ним попутчица без денег по-своему рассчитается. А может, думает, что с ней его грабить не станут. Побоятся, что она закричит. Не знаю.
Вскоре приехали.
– Свет включи, – потребовал Андрей от водителя. – Не видно!
Щелкнул выключатель. Насытился светом салон. Все, кроме Андрея, вышли. Оказались далеко за «Комсомольской». Точнее, за бывшей «Комсомольской». Ее переименовали в «Черниговскую», но люди еще не привыкли и обзывали станцию по старинке.
– Это что, называется «за «Комсомольской»? – проворчал Андрей, пытаясь привстать с заднего сидения и елозя по нему задницей.
Его разморило в теплой машине, и выбираться из нее, как это часто бывает, когда ехал недолго, не хотелось.
– А что – перед? – поддел Андрея довольный водитель, когда тот с трудом в зимней одежде продвинулся к открытой дверце и, спустив одну ногу на дорогу, рассчитался. – Прямо у метро стать нельзя.
– Слушай, а как твой катер называется? – спросил Андрей, задержавшись в салоне.
– Какой катер? – не понял мужик. Андрей поворочал глазами, показывая, что именно он назвал катером. – А! Машина?
Андрей кивнул.
– Тандерберд! – с гордостью за свой автомобиль сообщил водитель. – В переводе – гром-птица!
– Гром – это правильно. Да-да! – Андрюшик поднял вверх палец. – Гром – это круто. Точно. Потому что громыхает!
Андрюшик поставил и вторую ногу на тротуар. Медленно выпрямил спину и резко, небрежно так, толкнул дверь от себя.
– Не закрывайте, я иду! – к Вадиму, который хотел захлопнуть дверку и ожидал, пока из машины выберется Андрюшик, торопилась молодая женщина.
– Раз идете, не закрою, – позаигрывал с ней Вадим и отступил в сторону, позволив молодой женщине засунуть голову в салон.
Вадим, который был готов пресечь возможные поползновения товарища или водителя к ссоре, заметил, что у них все обошлось без эксцессов. Андрей благополучно вылез и, несмотря на морозный воздух, с удовольствием дышал, ощущая некоторое облегчение от холода. А постояв так немного, потряс головой и заспешил к Маринке. Вадим, прежде чем последовать за ним, непонятно зачем выразительно посмотрел на молодую женщину, закрывавшую дверцу. Молодая женщина благодарно и многозначительно улыбнулась ему в ответ. Если бы Вадим был трезвее, то понял, что улыбнулась она скорее благодарно, чем многозначительно.
Через секунду автомобиль рванул с места и понесся в фонтане снежной грязи.
– Я же сказал – зарплату ты больше не получаешь, – раздался сбоку от Вадима уставший, уверенный в себе голос.
Вадим каким-то особым чутьем догадался, что стал невольным свидетелем чего-то непривычного. Краем глаза, чтобы не спугнуть не реагирующих пока на него людей, он посмотрел в сторону говоривших. Голос принадлежал недовольному чем-то мужчине в возрасте пятьдесят плюс.
– Ну как же, Александр Григорьевич. Мы... Я не могу... У вас ведь жена, – девушка в возрасте двадцать минус плакала.
– Перестань! – проявил дядя родительскую строгость. И нахмурился: – Зарплаты ты больше не получаешь. Все. Разговор закончен.
Хотя заботливый и подвел черту в разговоре с девушкой, но очень желал продолжения. Зеленая совсем девчонка уловку не распознала и заплакала сильнее. Вадим пожалел, что не узнает, чем все закончится: странная парочка отошла довольно далеко.
– Купы кинза, смотры какой свэжий, – подошедший к оставшемуся в одиночестве Вадиму кавказец сунул ему под нос пучок. И чуть не задел Вадима своим длинным, как кинжал, носом. От неожиданности Вадим отпрянул. В этот момент Маринка, которая выбралась на тротуар первая и которой надоела медлительность Вадима, потянула Андрея назад к нему. Подойдя, она машинально глянула на зелень, которой худой носатый кавказец продолжал размахивать перед Вадимом, потому что иногда по мелочам делала закупки для кафе. Потом посмотрела на кавказца. Желая перед ней порисоваться, горец выгнул вряд ли мощную, но точно волосатую, судя по мохнатому запястью, грудь колесом. Вместе с кавказской грудью гордо изогнулась и потрепанная дубленочка горца, и он чванливо продолжил разговор с Вадимом:
– Хочэш – вэник дэлай, хочэш – кушай. Можеш на баня ходыть!
Кавказец казался довольным. И пьяным. Услышавший кавказца Андрей засмеялся. Кавказец изогнул верхнюю одежду с грудью сильнее. Закатил глаза и дернул бровями. Он подумал, что Андрей оценил его по-настоящему мужской юмор. И даже не подозревал, что просто угадал пункт назначения, куда все трое собирались прибыть. Вадим же, хотя и не узнал, сколько стоит кинза, готов был уже ее купить. Просто чтобы привязавшийся недочеловек отстал. Андрей как будто прочитал его мысли. И ответил за Вадима:
– Спасибо, дарагой! Такой пэтрушка как в руки брать? А люды что думать будут? Э! Что я с этот вэник хожу, чтоби баня убырать?
Глаза кавказца недобро сверкнули. Улыбаться он перестал. Шутить тоже. И молча ушел. Потому что, несмотря на внешнюю субтильность, Андрей обладал одним бесспорным качеством – смелостью. Он мог быть осторожным, зря на неприятности не нарывался, но если ситуация требовала твердости, то и не боялся. Наглый кавказец его решимость почувствовал.
Вадим прислушался к царившему возле метро базарному фону. Вокруг стелился и полз, полз и стелился гомон назойливых торговок и навязчиво-хамские окрики земляков предлагавшего петрушку человека. Гомон перемешивался с глухим деревянным перестуком имевшихся на стихийном рынке в изобилии бамбуковых китайских трубочек. И разносимым ветром запахом сухих и свежих фруктов. Впрочем, слабым. Запах вымораживала погода.
– Я бы что-то пожевал, – сказал Вадим.
– Там на станции метро бабушки торгуют пирожками от кутюр. Хотите? – предложил Андрей. Вадим с Маринкой уныло посмотрели в сторону неблизкой станции. – Ну, тогда до бани подождете.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

У входа в одну из городских бань промышляли, приставая к людям, цыгане, каркали вороны и улыбался гостям низкорослый средних лет даун. В расстегнутой куртке. Червивая активность слабого мозга растворяла человеческое выражение на деградировавшем лице. Даун, вороны и цыгане Вадиму активно не нравились.
– Что ты расхристанный, бродяга? Застегнись, душу застудишь, – посоветовал больному Андрей, остановившись возле него.
И сунул тому в руку какую-то мелочь. Способное заинтересовать их движение проследили и цыгане, но, странное дело, к компании не подошли.
– Спасибо! – громко и нечленораздельно поблагодарил дурачок. И добавил: – Говорили, снега не будет.
Заходило ходуном его безмятежное лицо. Вадим задержался и задержал на лице дауна взгляд. Андрей с Маринкой прошли вперед и стали подниматься по длинным ступенькам, ведущим ко входу в здание.
– Снега не будет, – повторил даун.
Вадим стоял и смотрел на него. Пока не успокоился дерзкий уголок рта, не улеглась на губах дегенерата вспененная влага.
Андрей заметил, что Вадим за ними не идет, и тоже остановился. И оглянулся. Теперь слабоумный благодарно кивал Андрею. И взялся теребить молнию на своей куртке. Маринка, желая поторопить друзей, взбежала по лестнице к двери. Вадим хмыкнул, дернув головой, и пошел за вновь двинувшимся вверх товарищем.
– А они говорили, снега не будет, – услышал Вадим позади себя реплику дауна, и лишь сейчас сообразил, что тот слышал сводку погоды.
Вадим не останавливаясь обернулся. Даун семенил следом и обращался к обоим уходящим от него друзьям.
– А он – вон! – даун встал посередине лестницы и замахал вокруг себя руками.
Последнее восклицание вызвало у него радость.
«Дураки нам тем приятнее, чем ограниченнее, – подумал Вадим, понимая, почему даун не вызывал неприятия у друга, и проскользнул в придержанную Андреем дверь. – Это не то чтобы жалость, это как приятные нам люди – те, которые за что-то нам благодарны».
Внутри, за стеклянным фасадом бани, в просторном фойе ее двухэтажного здания, по вечерам устраивались дискотеки. Под ударами ядовитых вспышек искусственного света здесь сцинтиллировали лица дискотечных танцоров. Девушки-мышки плясали как люди, долго не имевшие возможности оттянуться и наконец, напившись, получившие ее. Их кавалеры – подражающие браткам подростки, – напустив на себя строгий вид, лениво переставляли неумелые ноги. И постреливали по сторонам поросячьими глазками, убежденные, что внешняя напыщенность заменяет им умение танцевать. И вообще много чего заменяет.
– Здесь наше место! – обрадовался Андрюшик и хлопнул Вадима по плечу. – Здесь движняк и баня!
– И панель, – отозвался Вадим.
Вадиму место было смутно знакомо. Он припомнил, что несколько лет назад здесь в холле был боксерский ринг и место было поражено вирусом суеты и агрессии. Людей развлекали мордобоем. Никаких боев без правил. Только бокс. Отличие от обычного бокса – чересчур пестрые халаты и трусы драчунов. И цветные канаты ринга. Развлекали, правда, таким образом публику недолго. Видимо, не пошло.
Сейчас же это место было поражено еще и пороком. Так же, как христианские церкви ханжеством. В стенах стекляшки дух разврата витал подобно запаху ладана в святилище. Полутьма притона и полумрак храма... Везде полусвет...
От топчущейся под музыку толпы отделился наиболее активный парень с бокалом пива в руке. Перестав дрыгать ногами, он нашел в Андрее упор для взгляда и требовательно продекламировал: «Отгадай загадку! Или ответь на вопрос: кто стреляет в пятку? – Андрей молчал, и парень показал ему одну из омерзительных улыбок нетрезвого человека, после чего тут же закончил: – Тот, кто целится в нос!». Тупое и беззаботное лицо бывшего пэтэушника перманентно сияло, вырываемое из мрака фойе светомузыкой. Андрей даже обернулся, полагая, что кто-то из друзей парня стоит позади него. Подошедший протянул руку:
– Дай пять! – весело потребовал он.
– Я не дам тебе пять! – живо осадил его Андрюшик.
– Вот так, да? Вот так? – пригнувшись и отведя бокал с пивом в сторону, агрессивно загундосил парень, выказывая крайнюю степень огорчения. Сейчас его лицо освещалось подскакивающим лучом прожектора. Прожектор для создания такого эффекта время от времени подергивал диск-жокей. – Тебе с пацаном поздороваться западло?
– Ты что, потерялся? Орешь как потерпевший. Не знаю я тебя, – рельефно выделяя слова, объяснил Андрей.
Насупившись, ближе подступил Вадим. Ситуация конфликтно зазубрилась. Архаровец тут же решил ее закруглить:
– Ну все! Можешь забыть меня! – гасил он надрыв с каждым словом. – И не надо... И не вспоминай! – почему-то добавил, окончательно притормозив.
Досадливо махнул рукой и расплескал немного пива.
– Обязательно! – заверил Андрей, и танцор тире идиот, чувствуя несоответствие между началом и концом разговора, огорченно побрел прочь.
– Была у меня мама-а! – затянул он заунывную песню, как раз в момент наступившей в фойе тишины. – Она меня-я любила-а! И не раз! И не два, она мне-е говорила-а...
– Давай за твою маму! – предложил поющему возникший возле него такой же примат.
Тоже ищущий общения. Тоже с пивом в руке. Тоже улыбчивый.

– Ты что, его знаешь? – удивился Вадим, обращаясь к Андрею и наблюдая, как подростки чокнулись своими бокалами, пожелав чего-то одной из своих мам.
– Первый раз вижу, – Андрей притянул Маринку к себе.
– Кретин какой-то, – отозвалась и Маринка, обвив рукой талию Андрея. – Местная бла-та-та.
– Пойду уборную поищу, – Вадим огляделся.
Пока переезжали в баню, водка с пивом плющили лишь разум. Теперь у обоих друзей снова придавило в важном месте – на мочевой клапан.
– О, мне тоже нужно. Ты не хочешь? – обратился Андрей к Маринке. Она отрицательно замотала головой, и тогда он сказал Вадиму: – Ты иди, я догоню.
Андрей наедине хотел шепнуть Маринке нечто интимное.
Дверь в туалет оказалась запертой. Зато рядом с ней отворилась другая дверь – служебная. Пропустила одетую в длинное твидовое пальто девушку. В открывшемся проеме двери Вадим разглядел небольшое помещение. Скорее комнату. И отдельный вход в комнату с улицы. В комнате с отдельным входом скрежетал, протягивая бумагу через барабан, ксерокс. Затем внутри печатного чуда современной техники что-то загромыхало, и оно выплюнуло бумагу формата А4. Несколько пожеванную.
Проем двери сократился до щели. Заработавшийся ксерокс убавил громкость, а вошедшая в фойе одетая девушка сделала несколько бегущих шагов в сторону туалета. Однако заметила защищающего вход в него Вадима и остановилась. Из чего Вадим заключил, что ей нужно в одно и то же с ним место. Вероятно, нужно очень, раз ее пропустили сюда через служебный вход. В руках девушка держала папку с документами.
– Пришли размножаться, – ляпнул Вадим.
Девушка опешила. Он кивнул на ее ношу.
– Да, – она облегченно вздохнула.
– Если вы за тем же, что и я, то здесь живая очередь, – Вадим решил не корчить из себя джентльмена.
Что-то подсказывало, что быстрых результатов он не добьется, а писать хотелось нестерпимо. Ко всему прочему, объемная одежда девушки не давала представления о ее фигуре. Девушка кивнула головой, соглашаясь. Разговор утих.
Наконец в вожделенном месте загрохотал долгожданный слив. Но из уборной никто не вышел. Вадим требовательно подергал белую пластмассовую пожелтевшую от времени и разболтанную ручку.
– Очень хочется туда попасть, – как бы оправдываясь, объяснил он девушке.
Девушка понимающе улыбнулась. Вадим подождал еще какое-то время и, чтобы скрыть возникшую неловкость, шагнул к двери и подергал ручку снова. На этот раз дверь почти сразу же распахнулась. Из нее выплыла толстая фурия с обожженными перекисью волосами. Вероятно, буфетчица. Вероятно, из старых. Закаленная в боях с посетителями дама обожгла Вадима отработанным, неприязненным взглядом. Кто из двух стоящих людей к ней ломился, она определила безошибочно.
Пробравшись в итоге к санузлу, комфортно справив нужду и вымыв с удовольствием руки, Вадим довольно быстро вышел. Подобревший. Простил даже толстую искусственную блондинку, неприлично долго занимавшую перед ним отхожее место.
– Надеюсь, я не очень вас задержал? – олицетворяя учтивость, обратился он к девушке в пальто с нетерпением ожидавшей его выхода.
– Да нет, спасибо... – она замялась, понимая нелепость благодарности. Но Вадим не уходил. Распотрошенное сознание не подсказывало ему, что он поступает невежливо, давая девушке возможность закончить мысль. – Все очень... быстро.
Выжав это из себя, девушка попыталась войти в заветное место. Вадим неловко посторонился, пропуская ее. Но в двери девушка столкнулась с Андреем. Тот вихрем проскочил в туалет мимо нее.
– Ай-я-яй! Мерзавец! Прорвался к унитазу без очереди! – пошутил Вадим и сообразил, что острота уронила его в глазах озадаченной девушки.
Окончательно.
– Он оказался наглее, – спокойно констатировала девушка, взяла свою пластиковую папку в обе руки и забарабанила по ней пальцами с короткими ненаманикюренными, в белых пятнышках авитаминоза ногтями.
Призрачный шанс завязать знакомство, как Вадим и предполагал, растаял полностью. И чтобы ко всему прочему девушка не узнала, что и нахальный фантом – его друг, Вадим поспешил к Маринке.
Для этого он стал огибать площадку для танцев, что не имела четких границ, поскольку тут же, в холле, вспыхивали лампочками тупые и алчные однорукие бандиты. Новые игральные автоматы заменили повсюду старые добрые японские – автоматы игровые, по пятнадцать советских копеек.
Еще в холле имелась барная стойка с рукотворными, грубо окрашенными полочками за спиной бармена, со стоявшими на них вперемешку пустыми и полными, красивыми и не очень бутылками.
И два бильярдных стола – американки, тесно соседствующие. И несколько пластмассовых столиков возле бара с такими же стульями. В бытность здесь боксерского ринга такая мебель казалась посетителям круче деревянной.
В двух углах помещения – пережитки прошлого – фикусы в кадках.
Одиноко стоявшая рядом с одним из фикусов Маринка Вадиму неожиданно обрадовалась. Рассказала, что к ней уже подходил неприятный человек и неприятно расспрашивал. Ну, что она здесь делает. Потому что за вход в местный центр развлечений взимались деньги с танцующих и праздно болтающихся. За этим зорко следил особый орел. Немолодой. Билетов не выдавал, но несанкционированную миграцию пресекал. Шансов зашедшим на огонек выпить или поиграть в игральные автоматы, а после задержаться здесь, не заплатив за музыку, не оставлял.
С тех, кто заказывал помоечное, хотя, возможно, правильнее – помывочное помещение, и ожидал, пока оно освободится или, там, уберется, за дискотеку не получали. Но Андрей ушел в туалет, забыв заказать баню, поэтому Маринку и дергали.
С появлением Вадима она воспряла духом. А когда вернулся Андрей и отдал деньги за баню цеплявшемуся к ней орлу, даже развеселилась.
Орел с оттопыренными ушами, едва прикрытыми засаленными волосами, сообщил, что сауна освободиться только через сорок минут. В течение этого времени компания могла воспользоваться своим бесплатным правом на танцевальную разминку. Однако предпочла ей партию в бильярд. За деньги, естественно.
– Почему так долго? – с упреком спросила Маринка друзей, когда они стали расставлять шары.
– Танец «паровозик», – пояснил Андрей и взял кий.
– Какой паровозик? – не поняла она.
– Да «паровозик», модный такой, – сказал Вадим. – Ту-ту-у!!!
– Вы что, издеваетесь? – возмутилась Маринка. – Это у тебя в голове ту-ту.
Маринка повернулась к Вадиму и покрутила пальцем у виска.
– Да честно, танцевали паровозик, – заступился за друга Андрей.
– Где? – насмешливо спросила его Маринка.
– В туалете, – ответил за Андрея Вадим и повесил на палку с лампами, что освещали бильярдный стол, треугольник, которым ровнял шары.
Маринка присела за пустой столик и наблюдала, как Андрей с Вадимом несобранно играли.
Андрюшик потому, что его душа застыла в ожидании иных, более спортивных и эмоционально насыщенных движений, а Вадим?.. По той же причине. Только ему еще предстояло купить партнершу. Или, если повезет, найти ее среди танцующих.
– Вадим! – позвал его Андрей.
– А? – не сразу, а только после того как, прицелившись, ударил по шару, откликнулся Вадим.
Огорченно, потому что не забил.
– На! – выкрикнул обрадованный этим обстоятельством его товарищ.
– Ты что, по дороге мозг приморозил? – удивился Вадим.
– А чего ты акаешь? Я вот забыл, что хотел, – оправдывался Андрей.
– Ладно, закончили! – предложил закрыть тему Вадим. И указал рукой на стоявший напротив средней лузы шар. – Вот этот – можно играть – хороший. Если тонко ударишь, зайдет.
– Такие разве ходят? – сомневался Андрей. Но шар ударил. И забил.
Маринка терпеливо ждала, не понимая смысла игры.
За соседним столом шары по лузам разгоняли виртоухие. У них выходило бойчее. Один управлялся с кием особенно хорошо. Менее ловкий расстраивался, потому что хотел произвести впечатление на свою пассию. Необходимо заметить – милую. И стильную. Об этом кричали железные бирки на ее вещах – подделках под известных кутюрье. Бирки украшали кофту и перекинутую через плечо сумку девушки. Ниже пояса количество металлических ярлыков удваивалось, симметрично располагясь слева на левом и справа на правом сапогах. На штанах же крепким товарным знаком производителя была отмечена каждая ягодица модницы, которая за столиком у стенки, скучая, обсасывала сразу две пластмассовые трубочки.
Так она потягивала коктейль, точнее, его остатки неестественно синего цвета. Обычно такие напитки имеют нелепые названия – «Оргазм» или какое-нибудь «Вожделение». Чавкающие звуки напоминали хлюпанье во время оргазма, но этого безмятежная девушка явно не осознавала, пытаясь выпить все до последней капли.
Так продолжалось, пока к подружке мурчащего не подошел знакомый – хорошо одетый и так же выглядевший, явно живущий в достатке парень. Застигнутая врасплох девушка на мгновение смутилась, но приятелю явно обрадовалась. И это сильнее расстроило ее атлетически сложенного некрасивого спутника. С каждым ловимым им маленьким восторгом на прекрасном, чужом лице своей любимой он становился унылее. Или противнее. Что по отношению к его лицу было одно и то же.
– Эй! – повелительно окликнул он непрошеного гостя – славного мальчика, не догадывающегося, как позвавший его хулиган связан с приятной ему во всех отношениях девчонкой. Девчонка, возможно, училась со «славным» в институте, отставая на пару-тройку курсов; была дочкой интеллигентных друзей его родителей или еще каким-нибудь чудесным человечком, для которого общие минуты их замечательного прошлого оставались прекрасными и в настоящем. И как только замечательный парень отвлекся от разговора с милой не только ему девушкой и обратил внимание на бандитообразного, тот продолжил: – Иди на х...!
– Что? – растерялся не до конца освободившийся от общих воспоминаний красавчик.
Сконфузилась его очаровательная собеседница. Красавчик заметил пакостное изменение окружающего мира, но объясняющая все мысль запаздывала. В конце концов он переварил услышанное. Вновь повернулся к девушке и попробовал продолжить с ней разговор, полагая, что это досадное недоразумение больше не повторится.
– Так ты говоришь...
– Я говорю тебе: иди на х...! – перебивший парня выродок был заметно раздражен.
Скорее всего, поначалу он хотел сказать что-то более нейтральное. И потише. Но не сдержался. И теперь вынужден был под взглядом кореша вести себя высоко, по-пацански, сознавая, что все ниже опускается в глазах своей встревоженной девушки. От неимоверных противоречий он на глазах зверел.
– Это ты мне? – не сильно испугавшись в силу уверенности, что в подобном заведении просто так распоясаться моральному уроду не дадут, все еще бодрым тоном справился приличный парень. – Что ты себе позволяешь?
– Иди на х..., пока не порвал! – заревел ухарь, выпуская клекочущую злобу.
Он сделал шаг в сторону недоумка.
– Валера, не надо! – включилась наконец его пребывавшая в смятении подруга.
И вскочила со стула. Ее веселенький коктейльчик расплескался. Обезьяноподобный Валера остановился. На лице приличного парня развернулись сильные эмоции, подобная палитра появлялась на его лице крайне редко – лишь при возникновении из ряда вон выходящих ситуаций.
Сейчас же в изумление его привела рожа ЕЕ бойфренда – сплюснутый звериный нос и скошенный под острым углом, как у питекантропа, непробиваемый лоб. Хотя бандит не двигался, его рожа неожиданно приблизилась, как если бы парень увидел ее в оптический прибор. От вспотевшего носа и раздувающихся ноздрей повеяло ужасом. Сильные эмоции переросли в испуг. Приличного парня настигло запоздалое озарение.
Жуткое. Не потому, что ОН в НЕЙ разочаровался. Это интеллигент пережить умел. Он невольно со всей отчетливостью мысли понял, как заблуждался по поводу того, что в таких местах без видимой причины не избивают. И моментально укрепился в противоположном мнении.
И так же похолодел. Не от того, что изобьют. В критические моменты инстинкты обостряются, и он точно знал, что если не станет вякать, – а теперь он вякать не станет однозначно, – его не тронут. Просто эту сцену видели знакомые. Те, что с ним пришли. И, перестав танцевать, теперь наблюдали...
Музыка для парня сделалась глуше. Припозднившаяся, как это обычно случается, реакция – стыд – заместила страх и залила привлекательную мордашку противными красными пятнами. В ушах у парня нарастал присущий реакции звон. Чудовищный. Всепоглощающий.
Музыки не осталось вовсе. Оторопевший мальчик остро ощутил свою мужскую несостоятельность и порывисто выбежал вон.
– Видишь, как бывает? – шепнул другу Андрей. – А парень думал, что бабок набил – перцем стал.
И они осторожно, чтобы не задеть своими киями разозленного ревнивца или его кореша, в темпе закончили партию. Последний, черный, шар забил Вадим – хлестким ударом отправил его в дальний угол стола, там шар забился о скулы лузы, а уняв дрожь, протолкнулся в нее. Андрей с Вадимом закурили и отошли в сторонку, наблюдая за игрой соседей.
За соседним столом свирепый ухажер не мог нормально продолжать игру и вскоре проиграл. С разгромным счетом. Поэтому сломал кий. Возле бильярда сгустилась злоба. Слонявшиеся рядом люди, стараясь делать это непринужденно, расползались по затемненным концам фойе или шли танцевать.
– Пошли, Вадик, и мы. У нас своя программа. Впечатление такое, что вечер перестал быть томным. Да и достойных, кроме дамы с бультерьером, нет, – тихо высказался Андрюшик и обвел взглядом холл. – А с ней по понятным причинам заводить беседу не хочется. Правильно я говорю? – спросил он Вадима. Тот промолчал, и тогда Андрюшик еще раз обозрел танцующих девушек и довесил о них: – Сплошной шлак вокруг!
– Ага! – Вадим следил за стушевавшейся девушкой мордоворота.
А Андрей – за бесноватым мордоворотом, понимая, что любопытство товарища в данной ситуации неуместно. А главное – небезопасно.
– Идем, – позвал он Маринку.
Та моментально вспорхнула со своего места и через секунду парила возле любимого.
Но неподвижным оставался Вадим. Поскольку и ему было ясно, что откровенно глазеть на девчонку босяка сейчас не следует, он рассматривать ее перестал, но вперился куда-то в зал. В танцующую толпу.
– Чего ты засмотрелся? – Андрей положил руку ему на плечо, предлагая уйти.
– Да вот, девушка прошла с розочкой... – поделился своим наблюдением Вадим, провожая взглядом девушку с розой на длинном стебле. – Медленно идет. Наверное, думает о чем-то.
– Да, б...ь задумчивая! – рассмеялась Маринка и тоже проводила взглядом эту девушку.
– На каком месте розочка? – Андрюшик поискал глазами, но не заметил девушку.
– В руках, – Вадим повернулся к нему, готовый двинуться в путь.
– От бутылки, что ли? – на ходу спросил Андрюшик.
Вадим не ответил. Зато опять рассмеялась Маринка. Андрюшик по пути оглянулся на танцующую толпу, желая все-таки высмотреть необычную девушку.
– Вон, она стоит там. Кобыла, – Маринка указала куда-то рукой, заметив его интерес. Андрюшик туда посмотрел, но девушку так и не увидел.
– Да, а чувак-то этот натурально был агрессивным, – желая скрыть неудобство от безрезультатности своих поисков, весело заметил он.
– И избыточно чувственным! – откликнулся Вадим.
– Чисто член! – захохотал от души Андрюшик.
И Вадим. Рассмеялась вновь и Маринка.

Девчонок нашли на втором этаже банно-комплексной оранжереи, где они затерялись небольшим цветником. Вся клумба лениво жевала бабл-гам и время от времени соревновалась, кто надует самый большой шарик. Лишь одна из жующих, вероятно, самая продвинутая, еще и читала. Она была негритянкой. Точнее, мулаткой. Время от времени темнокожая слюнявила черный палец, чтобы перевернуть страницу в белом глянцевом журнале. Это в том, где много картинок – чтобы мозги не уставали. Иногда читающая девчонка двигала ногами, стоявшими «елочкой», – это когда ступни расположены под острым углом друг к другу. Или зевала, не прикрывая рта. Иногда все это у нее происходило одновременно.
– О! А мы вас искали, – обрадовался Андрюшик.
– Мы так и думали, – сказала мулатка, оторвавшись от своего занятия.
– Как тут у вас, девчонки? – принялся дальше наводить мосты Андрюшик.
– А у нас в квартире газ, а у вас? – скользнув по Андрею равнодушным взглядом, нашлась самая светленькая из всех, безбожно скучавшая девушка.
На ее губах лопнул удачно взбухший жевательный пузырь. Андрей ухмыльнулся. Все остальные, кроме Маринки, рассмеялись. На женщин низкой социальной сознательности Марина глазела с плохо скрываемой ненавистью честной девушки.
Вадим посмотрел на тугой живот светленькой. На ее упругие попу и груди. От вожделения вспотел.
– А у нас, – подхватил он ее начинание, – во-до-про-вод!
Вадим вел себя так, будто знакомился с понравившейся ему девчонкой на улице.
– Fucking! – выкрикнул Андрюшик.
– Обойдешься! – отмахнулась светленькая, поблуждав по нему равнодушным, необитаемым взглядом.
Цветник разразился хохотом. Светленькая отвернулась от Андрея и улыбнулась продолжавшему с упоением ее рассматривать Вадиму.
– А у тебя форсу, как у комиссарши! – Андрюшик ткнул пальцем в сторону находчивой.
Ему нравилось внимание только к себе – он был тщеславен. Еще он не любил, когда над ним смеялись. Поэтому больше не миндальничал, точно зная, что мечи не мечи бисер, на цене за телку это никак не скажется.
Светленькая развернулась к нему и, не отводя взгляда от его недовольного лица, надула вызывающе огромный пузырь.
– Чего напыжилась? Сдуйся! – посоветовал ей Андрюшик дерзко.
Неожиданно для светленькой в этот момент пузырь лопнул. И жвачка прилипла к ее губам и даже к носу. Теперь цветник смеялся уже над светленькой. Светленькая смерила Андрюшика презрительным взглядом и снова заскучала. В этот раз лицемерно.
– Э, вадаправод харашо, слюшай, – загнусавило сбоку какое-то существо.
Судя по всему – не божье. Оно недавно подкралось и какое-то время здесь уже простояло.
– Что хочешь, братан? – недружелюбно задал Андрюшик радушный вопрос. И повернулся к бесшумно приблизившемуся азиату. Узкие хитрые глазки азиата плохо уживались с заискивающей улыбочкой, не ржавеющей из-за некоторой скученности передних железных зубов верхнего ряда. – Водка пить, земля валяться?
– Э, не грубы, да! – в голосе незваного гостя зазвенели угрожающие нотки.
В подрагивающем белом свете длинных ламп сверкнула фикса. Как солнечный луч за темным нутром подворотни.
Это оказался сутенер. Отталкивающий, как гад. Его лицо, одежда и даже ее цвет показывали, насколько он неприятен судьбе. Сутенер напоминал короткий сучок. Сучок снял туфли без задников, сел на стоящий тут же, возле двух диванов, на которых расположились девчонки, большой пуфик и поджал под себя ноги с легкостью, свойственной восточным людям. Джигитом запахло сильно и неприятно. Андрюшик с Вадимом переглянулись, проникнувшись горячей враждебностью к малознакомому обычаю.
Азиат же, устраиваясь поудобнее, поерзал задом по пуфику и включил магнитофон – китайскую балалайку. Из шипящей кассеты стала пробиваться, нарастая, тусклая музыка его родины, изредка прорезаемая раскрашивающими ее бубнящими переливами. Дискотечные звуки холла сюда почти не доносились, и музыкальными пристрастиями сутенера вполне могли насладиться все присутствующие.
Смуглый меломан посидел какое-то время неподвижно, потом одобрительно поцокал языком в такт музыкальным переливам и захрустел пальцами, заламывая их. Так же захрустела и его речь. Начались торги.
Переговорщиком с чуркой выступил Андрюшик. Не заигрывая, объяснил, чего он хочет. Тот по восточной традиции недолго поломал комедию, но в целом был краток и через минуту назвал цифру. За человеко-час. Андрюшик надолго закашлялся. Сразу хотел остановиться, но потрясение требовало времени для раздумий, и он продолжал кашлять, пока не нашел, что возразить. С этого момента речь Андрюшика стала сумбурной.
Сопротивляясь его напружиненному натиску, азиат практически ничего не уступал, а лишь огрызался рыкающими из-за акцента фразами. Андрюшика жадность азиата бесила, и он в свою очередь обрывал джигита, чтобы исправить исковерканное его карканьем какое-нибудь русское слово. Проделывал он это с упрямством заядлого болельщика, который на неправильное «один–ноль», «два–ноль», если бы голы забивала не левая, а правая команда, обязательно бы возражал: «ноль–один», «ноль–два».
Девчонки в разговор не встревали. Щебетали с Вадимом. Но чувствовался неподдельный, практический интерес каждой из них к происходящему. И презрение. Даже им азиат казался ничтожным в своей алчной несгибаемости. Ведь поступись узкоглазый гнус частью своего заработка, кто-нибудь из них провел бы время с хорошими парнями.
И все-таки Андрюшик сторговал у азиата девушку. И всего за полцены. Правда, особую. Потому что у девушки были месячные. Она недалеко жила и выбежала на часок-другой подзаработать, если получится в ее положении. А джигит не постеснялся урвать «с протекшей овцы», так он выразился, хоть шерсти клок.
Сама же купленная девушка легко могла рекламировать ром. С обложки журнала. Недорогого. Например, кубинского.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ангажировали афро-украинское дитя, а это была читающая мулатка, на два часа. В целом «дитя» было без изъянов, но неопрятное. Из скороспелок. Тех, что рано взрослеют и быстро стареют. Продавшись, оно люминесцентно осклабилось покупателю, ошибочно полагая, что это Андрюшик. Вынуло изо рта жвачку и прилепило ее снизу к журнальному столику с облезлой полировкой. На этот столик недовольный сутенер складывал аккуратной кучкой полученные от Андрюшика за мулатку мелкие купюры. Деньги он пересчитывал уже второй раз, потому что первый раз сбился. Действие, хотя и знакомое, требовало от него не столько точности движений и острого глаза охотника, сколько некоторого напряжения его арифметической мысли. Отчего азиат и выпячивал нижнюю губу. Ну, чтобы легче считать.
После сделки представители сторон хотя и договорились, но остались недовольны друг другом. Поэтому Андрюшин караван не стал ждать, пока тупой азиат закончит подсчеты, а направился в банное помещение № 3 – более дорогое, чем остальные, потому что в отличие от помещений № 1 и № 2 там была не одна, а две интимные комнаты.
На прощание Андрюшик мельком пробежался глазами по пестрым продажным растениям... Все, кроме уязвленной светленькой, не сговариваясь, заелозили бутонами по протертому диванному кожзаменителю. Андрей им улыбнулся. Всем.
В своей захватывающей тяге к новым впечатлениям он напоминал экспериментатора. Или исследователя. Возможно, первопроходца. Но точно человека одержимого. И неизлечимого.
А казалось бы, чего ему надо? С собой свежее и бесплатное... По большому счету, не хуже. Но Андрюшик – эпикуреец со стажем. В этом все дело. Готовность стать пионером нового распутства у него в крови, как потребность в кайфе у наркомана, которая может ослабляться, но не устраняться. Разве что титаническими усилиями. А вот к усилиям-то Андрюшик как раз и не был готов. Ни к каким. Поэтому и заныривал в эти глубины с головой. И дельфином игривым резвился там до изнеможения. До потери силы в членах...
– Чего у них за музыка, у уродов этих? – возмутился Андрюшик, имея в виду азиата и его земляков.
– Да! Не музыка, а пономарь! – поддержала своего мальчика Маринка.
– Хорошая музыка глубины требует, а у них так – шум один, накипь, как и сами они, – заключил Вадим.
– И акцент у него какой-то... – не реагируя на поддакивающую Маринку, снова обратился к Вадиму Андрюшик.
– Да, собачий, – выразил мысль Андрюшика Вадим.
– Потому что они и есть – псы! – вдруг зло бросила мулатка и прошла вперед, обогнав всех.
– Э, слюшай, правильно Гюльчатай гаварит, да?! – привычно кривляясь, сострил Андрюшик, весело глядя на идущую впереди мулатку и назвав ее единственным известным ему по фильму «Белое солнце пустыни» восточным женским именем.
И приобнял недовольную его интересом к мулатке Маринку, решив и ей уделить немного внимания.
– Ну то, что она не по всем вопросам, я думаю, не страшно. Да, братуха!? – заглянул он в глаза шедшему рядом Вадиму.
– Да. Я сейчас и не могу трахаться, – негромко, чтобы не услышала мулатка, разоткровенничался Вадим.
Маринка отстранилась от Андрюшика, как бы не желая слушать пошлости.
– Почему? – удивился, не удерживая Маринку, Андрей. – Ты что, уздечку порвал, что ли?
– Нет. Но мне нужно настроиться. Сначала я хочу другого, – уклонился от прямого ответа Вадим.
– От этого и я бы не отказался, – Андрюшик выразительно посмотрел на Маринку, которая хотя и отошла на шаг, но все слышала. – Так и получишь. За это и плачено.
– А зачем ты девчонку высадил? Хорошая ведь, – спросил Вадим.
– Это ты про светленькую? – включил дурака Андрюшик. И, так как Вадим молчал, продолжил: – Так «клава» ж быковала. И родинка на носу. Была б на жопе – под юбкой не видно, а так – лучше ей чехол на шнобель надеть!
Андрюшик все еще злился.
– Я во времена безвозвратно утраченной юности, – начал Вадим, стараясь понравиться мулатке, которую они догнали, – фарцевал с одним темнокожим парнем. Он был старше меня немного, но другого такого Маугли в Киеве еще надо было поискать.
– А ты что, сидел по малолетке? – перебила мулатка неожиданным вопросом, то ли усмотрев в откровениях Вадима намек на своих предков, то ли действительно захотела это узнать.
– Почему сидел? – поразился Вадим.
– Ну ты же говоришь – фарцевал и молодость стратил, – пояснила мулатка.
Вадим облегченно вздохнул, а Маринка немного успокоилась, наблюдая за разговаривающими. На ее пути мулатка пока не стояла.
– Сплюнь! – заулыбался, глядя на друга, Андрюшик и открыл какую-то дверь, потому что они пришли. – А то от сумы и от тюрьмы...
Он недоговорил, потому что искал табличку на двери, доводившую до сведения посетителей, что это именно помещение № 3. Вадим быстро сплюнул три раза через левое плечо и в двери пропустил мулатку вперед, проведя рукой по ее попе. Собственнически.
Маринка, вошедшая в баню последней, отметила про себя, что мулатка никак не проявила своего отношения к прикосновению, будто и не заметила его.
Маринка не знала почему, но из всех местных проституток афроукраинка не нравилась ей больше остальных. Причем чем дальше – тем больше.
Тяготила Маринку и обстановка. Было в бане что-то от больничной палаты и раздевалки в бассейне: чистота, прелость, шкафчики в прихожей и общая скудность обстановки. Контрастировал с обстановкой лишь большой корейский телевизор «Gold Star» в комнате отдыха.
– Так! Хорошо... Но магнитофона здесь не хватает, – оценил антураж этой комнаты Андрей.
– Тут, если подумать, то много чего... не хватает, – пожаловался Вадим.
– О! Накрыла... – шепнул другу Андрей, пока мулатка показывала Маринке, где можно раздеться.
– Да... Волна... – догадавшись, о чем речь, согласился Вадим. Он пребывал в похожем «висячем» состоянии. – Просто смыла!
– Кстати, вот такой телевизор, – медленно выговаривая слова, Андрей показал в сторону «Gold Star», – я несколько лет назад видел в магазине со знакомым. Знакомый – госслужащий. Причем какого-то высокого ранга. Так мы тогда подсчитали с ним, что цена этого телика равнялась его зарплатам за двенадцать лет работы. Это если ничего не есть. И не пить. И жить под забором. Нормально?!
– Все течет, все изменяется, – невнимательно слушая, невпопад согласился Вадим, которому сейчас было плевать на знакомого Андрея. И на телевизор «Gold Star». Но не на Андрея. Поэтому он поправился: – А за видик когда-то можно было квартиру взять.
– Да ну ладно, расскажешь! – не поверила Маринка.
– Андрей! – Вадим повернулся к Андрею, и тот кивком подтвердил правоту его слов. – Однокомнатная квартира на массиве шла за полный видеомагнитофон. Японский.
– Что значит за полный? – Маринка взмахнула пышными ресницами, выбивающимися за рамки ее общей внешней мелкости и придающими контрастность по-детски открытому и по-женски красивому лицу.
– Ну, есть же еще плееры, в них наворотов меньше, часто они не записывают даже, а только воспроизводят. Что, ты не знаешь, маленькая? – замолчав, Вадим стряхнул былинку с Маринкиной кофты.
Былинка прилипла к тонкой шерсти чуть выше груди. Маринка к жесту отнеслась спокойно...
– А-а... – захотела она узнать что-то еще, не понимая, как вменяемый чел может купить какую-то дрянь по цене недосягаемой для нее отдельной квартиры.
Но помешал заглянувший банщик. Долговязый, как Гафт. Только моложе. С похожими носом, речью и происхождением.
– Ты что-то принес? – спросил его Андрей.
– Пока нет, – банщик почесал голову.
– А чего тогда хотел? – Андрей взглянул на потупившегося банщика.
– Да посмотреть, чего вам не хватает, – признался тот.
– Ну, посмотрел? – спросил Андрей. Банщик утвердительно кивнул. Андрей снял рубашку и заметил, что собиравшаяся раздеться Маринка стесняется банщика и ждет, когда тот уйдет. Банщик же отчего-то медлил. – Так, иди, папа, не тусуйся!
Андрей помахал кистью руки, как бы выпроваживая заглянувшего к ним человека. Место Марине не понравилось еще больше.
– Я скоро приду. Занесу там все, – пообещал банщик и скрылся за дверью.
– Да, так вот: такого возраста Маугли во всем Союзе были редкость. Они еще не подросли, – снимая штаны, Вадим запутался в них и запрыгал на одной ноге. Андрюшик поддержал друга, чтобы тот не упал, – и мы с этим первенцем дружбы народов, не помню, как его звали, мульку придумали. Кстати, тогда над анекдотами про украинских негров смеялись. Это было весело и нереально.
– Ты про мульку что-то говорил, – перебил Андрей.
– Так вот про мульку, – Вадим легко вспомнил то, о чем хотел рассказать. – Если видели, что под гостиницей приезжая или, там, из дальних из окраин молодежь трется, то устраивали спектакль для гостей столицы или жителей ее отдаленных районов. Он, короче, из гостишки интуристовской выходит, и я к нему подлетаю. Прошу о чем-то, руками размахиваю, и все эти детишки, которым за счастье даже румына бомбануть – тут как тут. Сами червонцы нам суют. Школьники, блин, старших классов. Маугли что-то говорит мне по-английски, которого все равно никто из них не знает. А я им разгоняю, какие кишки он им сейчас вынесет, перевожу, значит. Даю ему свои деньги. Потом они ему дают свои. Я с их слов объясняю ему, что кто из них хочет у него купить. Маугли уходит. Мы стоим.
Продолжая начатый раньше разговор, Вадим, для того чтобы понравится мулатке, старался походить на удачливого кидалу. Его речь приобрела не свойственную ему гнусавую интонацию, а лицо соответствующую мимику, тоже безобразную. Вадим из кожи вон лез, считая, что такой тип мужчины точно не оставит равнодушной темпераментную темнокожую гетеру.
– Картина Репина «Приплыли», – показал свою осведомленность в этих вопросах Андрюшик.
– Час, полтора стоим, потом я говорю, что знаю, в каком он номере, и могу туда пройти. И иду. Захожу в гостишку через парадный вход, а выхожу через кухню. В определенных кругах этот способ развода назывался «вставить на проходняк». – Теперь Вадим и сам мнил себя аферистом. Он снял рубашку и посмотрел на неторопливо оголяющуюся мулатку. – Одна из модификаций.
– А чего они с тобой не шли? – заинтересовалась снимавшая через голову платье мулатка.
Вадиму ее позитивный интерес придал уверенности, потому что до сих пор его не оставляло ощущение какого-то пренебрежения к себе с ее стороны. Само присутствие мулатки его странным образом тяготило, но по понятной причине было ему совершенно необходимо. Теперь же он первый раз за вечер почувствовал себя мужчиной. С удовольствием, твердо ответил:
– Их бы швейцар не пропустил, а нас он знал. Мы ведь под гостиницей часто фарцевали, это когда повезет, могли лохов на бабки пристроить. А так они редко попадались. – Вадим заметил, что мулатка не до конца поняла, и, повернувшись к ней, продолжил: – смотри, Маугли собирал деньги и шел в гостиницу. Тому, кто дежурит на дверях, он еще до этого платил. За то, чтобы пропустили его и меня. Я уже не помню, сколько швейцарам давали... По пятерке, кажется, за каждого. Да, точно по пятерке. С проститутки кто-то из этих отставников мог и красненькую слупить, а с нас брали по заниженным. Иногда пятерку с обоих. И вот, когда я уже шел, то меня швейцар не тормозил.
Вадим вальяжно развалился в кресле, все с себя сняв.
– И что, всегда гладко сходило? – полюбопытствовала Маринка.
Вадим расцвел абсолютно. Словно павлин. В этот момент он жил.
– Не всегда. Бывало, какой-нибудь ушлый подросток попадется и мимо швейцара прошмыгнет за мной. Но ничего страшного. Я его в холле оставлял. Не попрется же он со мной в номер к фирмачу – на этаже дежурная. Да никто и не стремился из них. Те же яйца, только в профиль, – покровительственно-иронично заключил Вадим.
– Ну а в городе тебя эти лохи встречали? – забросил коварно Андрюшик.
– Да ради Бога. Раз или два было. Я лепил им, что менты приняли и там, в гостинице, всю ночь держали, потом в РОВД повезли, пока туда-сюда... а иностранец съехал.
– И что, верили? – не унимался Андрюшик.
– Не знаю, – пожал плечами Вадим, – но не трогали, да и встречал я кого-то одного из них, и не в подворотне, а на Крещатике. Днем. Людей много. Люди тогда, если бы драка началась, не отвернулись. Позвали бы милицию, которой там было полно. А что он мусорам скажет? Что фарцевал и его негр кинул? Ведь и деньги не я брал.
– Ну хорошо, – не успокаивался Андрюшик, который тоже первый раз слышал эту историю, – а негра твоего они не встречали?
– Не знаю, – вяло ответил Вадим, чувствуя, что его успех пошел на убыль. – Я как-то над этим не задумывался, может, где-то кто-то его и видел, но к нему ни разу никто не подошел даже. Это точно. В центре негр не шарился почти. Приезжал только работать. Жил на КПИ где-то. И подойти бы к нему побоялись. Он здоровый был и старше меня на несколько лет, я же говорил. Настучал бы в репу, как в барабан, любому. Даже двоим. Что ты сделаешь? И потом, вдруг он настоящий иностранец? Тогда взрослые негры были только иностранные. Что, ты не помнишь?
– А если бы эти лохи под гостиницей тебя ловили? – не сдавался Андрюшик.
Диалог приобрел соревновательный оттенок. Андрюшик будто старался уличить Вадима в преувеличении или неточности и одержать таким образом над ним верх. Как в боксе. По очкам.
– Ну, во-первых, мы под двумя гостиницами отирались, – оправдывался Вадим. – И не каждый день. И не целый день. Мне же учиться нужно было. Сегодня могли под «Русью» пару часов постоять, а через три дня под «Днепром». Где заезд иностранцев – туда и шли. Могли даже в музей или под арку Воссоединения пойти. Туда фирму со всего города на экскурсию автобусами свозили.
– К тому же, – Вадим вдруг нащупал нужный ответ, – не знаю почему, но из лохов никто под гостиницу второй раз и не совался никогда. Тут, видимо, была скрыта какая-то психологическая тонкость, на уровне подсознания. Наверное, поэтому они и лохи, – заключил он, но шутку никто не оценил.
Беседа затухала.
– А вот ты говоришь, что объяснял им про РОВД и так далее, а вас самих с негром этим менты принимали? – помолчав, спросил Андрюшик.
– Менты цеплялись постоянно: «Что тут делаешь? Уходи!» – это если не в холле отеля, а на улице. Всередине не трогали. А так, чтобы принять, то было один раз, – Вадим забрался в кресло с ногами. Разговор разгорелся снова. – Мы как раз в музее бродили. Вместе с нами три автобуса греков – картины рассматривают. Мы к одному подошли, ко второму. Гид наша что-то вякнула, что мы ей мешаем проводить экскурсию, а так все тихо-спокойно. Гиды если сами покупать у иностранцев боялись, то завидовали фарцовщикам. Хотя у них там свои какие-то приходы были. Так о чем это я? Ага! Обменяли какие-то значки или брелоки на сигареты. Еще, может, что-то. А! Ремень у одного купили. Он на пальцах объяснил, что после экскурсии достанет t-shirt из автобуса и покажет.
– А что это? – перебила босая, раздевшаяся до ярко-красного белья мулатка и присела на корточки напротив Вадима.
– Т-shirt? Футболка такая. – Вадим похлопал рукой по креслу, предлагая мулатке пересесть к нему. Она села на подлокотник его кресла. Он ее обнял и продолжил: – Ну, нам нужно ждать. Картины мы уже много раз видели, стоим тихонько, разговариваем. Потом греки к своим автобусам потянулись, и мы на улицу вышли. И тут как налетят. Оказывается, кроме нас, там еще валютчики промышляли. И как я потом понял, какой-то престарелый греческий коммунист стуканул менту, что в музее сидит, что ему обмен денег предлагали. Может, решил, что нагреть хотят. Курс-то ему точно хороший предлагали, не государственный совсем. Одним словом, мусорок трынькнул куда-то, и их еще человек двадцать подтянулось. И всех подозрительных – хватать. А это утро, кто у нас утром в музей ходит? Мы с Маугли, парочка какая-то и два валютчика. Вот тем взгрустнулось не по-детски. Они тык-мык, кругом менты. Побежали. По дороге деньги сбрасывают.
– Тогда за валютные махинации их на восемь лет заторбить могли, – встрял в разговор Андрюшик, которого, казалось, занимает нечто другое.
– Что, доллары выбрасывали? – спросила Вадима Маринка.
– Доллары не знаю, может, и сбрасывали. По идее должны были. Но лично я видел, как они полтинники и сторублевки на тротуар швыряли. Тогда сотка самая большая купюра была. Они ценились. Мелкие деньги на них с доплатой обменивали. Не будет же валютчик в руках кирпичи по червонцу таскать, – ответил Вадим.
– Их поймали? – задала вопрос мулатка.
– При нас одного привели. Второго, может, потом догнали. За ним целое стадо подорвалось. Причем у ментов какой-то праздник был или репетиция парада. Они все как один в белых перчатках были, – ответив, Вадим попытался поцеловать мулатку в губы, но она подставила ему щеку.
– А с вами-то что дальше было? – уже без намека на соперничество захотел разузнать Андрей.
– С нами? Нас, как предлагавших незаконный валютный обмен, старый грек не опознал. Поэтому, когда автобусы с греками уехали, меня, Маугли и парочку затолкали в бобик и на Прорезную. В РОВД. Но нам что? У каждого по пачке «Мальборо» и денег на двоих двести рублей. Парочка просто не при делах, – на слове «просто» Вадим сделал ударение. – Попали в майонез на ровном месте. Их часа через два отпустили, а нас помурыжили до вечера и тоже вытолкали. Сигареты только забрали. А деньги даже и не нашли. Мелочь из карманов повыгребали, рваные рубли там и отдали нам назад. А остальное мы прятали в поясе штанов. С обратной стороны сбоку ткань разрезали, и туда далеко заталкивали. Денег так немного влазило, но зато надежно – сверху же ремень, поэтому, когда поверхностно шмонают – не найти.
– И сколько это продолжалось? – удовлетворившись объяснениями, вновь задал вопрос Андрюшик.
– Может, месяца три, может, больше. Не помню. Я потом в армию ушел, – перестав хорохориться, свернул разговор Вадим.
– Заяц, почухай спинку, – попросил Андрей и забросил за спину руку, показывая, где примерно Маринке это нужно сделать.
Маринка за это время освободилась лишь от обуви и юбки. Еще вытащила из волос заколку, распустив их, да сняла с тонкой шейки дешевые бусы. Снять свободную кофту, скрывавшую скупую грудь, она не решилась. А может, стеснялась застиранного лифчика, точно не составлявшего комплект с ее трусишками в умильный горошек.
Просьбе своего мальчика она обрадовалась, хотя такое занятие не позволяло больше подсматривать за шатающимся в буйной черной поросли, вызывающим трепет пенисом Вадима. Подглядывая, Маринка смущалась, но через секунду смотрела ТУДА вновь. Сидела, чуть не краснела, ругала себя за это, а взгляда оторвать не могла – пенис притягивал ее, как магнит. За этим практикумом она окончательно стушевалась в новой для себя ситуации и была рада почесать Андрюшика, когда он ее об этом попросил. Да и богатая выпуклость Андрея, скрытая узкими трусами, выглядела тоже многообещающе. Вот только давать Андрею при Вадиме и мулатке ей в этой бане было неловко.
Банщик принес простыни.
– Ты бы сказал, что пропадешь, мы бы не ждали, – наехал на него Вадим.
– Ну что – нужно было объяснять, куда я пошел? – не смутился долговязый.
– Нужно было тужиться, а то ты сильно там задержался, – резко ответил Вадим. Андрей что-то заказал, но банщик ушел недовольный.
За окном кто-то заводил мотоцикл. Окоченевший за вечер мотоцикл несколько раз противно глох. Долгие механические паузы заполнял длинный человеческий мат. Когда мотоцикл заработал, стало еще хуже – из-за прогоревшего глушителя мотор ревел, словно самолетная турбина.

Все давно разделись, но в парную никто заходить и не думал. Завернутой в простыню оказалась одна Маринка. Она принялась толкать сидевшего в трусах Андрюшика в спину, и он нехотя последовал ее примеру. Но не завернулся в простыню полностью, а лишь набросил ее на плечи.
Мулатка освободилась от огненного лифчика, и на ней горели только плавки – грязная драгоценность в алой оправе. Драгоценность демонстрировала, раздражая Маринку, великолепную грудь.
Голый, потерявший стыд Вадим извлек из внутреннего кармана висевшей на вешалке куртки сбереженную им бутылку с водкой, что они располовинили с Андреем, заткнутую скрученными в жгут салфетками. Их кончики напоминали фитиль для коктейля Молотова. Вадим вытащил импровизированную пробку зубами и налил понемногу в два стакана из четырех.
– Ну вы и пьете, – скривилась Маринка, перспектива заниматься любовью в таком месте, да еще с пьяным ее прельщала все меньше. – Что будет, когда вы допьете эту последнюю бутылку?
– А кто тебе сказал, что она последняя? – спросил ее Вадим, когда махнул свой стакан.
Маринка не спорила, но помешала Андрею выпить – увела его в душ.
В дверь постучали: банщик принес заказанную «бутылку хорошего вина для девчонок» – массандровского, крепленого, а на самом деле дрянного, уже открытую. Еще он принес доступную сегодня роскошь прошлых лет – мандарины.
Дождались быстро ополоснувшегося Андрюшика. Он рассчитался с банщиком, выпил налитую ему водку, когда банщик ушел и пока Маринка не видела. Еще, пользуясь отсутствием Маринки, потрогал мулатку за коричневый кончик большой груди, отчего Вадим испытал укол неуместной ревности и остро ощутил свою второсортность.
– Где загорала? – так же между прочим, как и потрогал, спросил Андрюшик темнокожую девушку, начав банные разговорчики.
– В гидропарке, – буднично, как будто и не шутя, ответила мулатка.
– Без лифчика, что ли, загорала? У тебя перехода на груди от белого к загорелому нет, – показывая, где именно нет перехода, Вадим провел рукой по груди мулатки. У него движение получилось не таким естественным, как у товарища. Он сам это понял и воровато отдернул напряженную руку.
– Вадим, она ж мулатка! – Андрей постучал себя кулаком по лбу.
– А! Точно. Ты же от рождения везде одинаковая, – теперь и Вадим ударил себя по лбу, но ладонью.
– На пляж, реально, я ходила, – мулатка улыбнулась Вадиму. – С девчонками. Причем даже на нудистский. Только я в тени лежала.
Вадим наполнил принесенным напитком два других стакана. Себе и Андрею он снова налил водку. Уже когда стаканы парней были пусты и они закусывали мандаринами, вернулась Маринка.
– Что, уничтожаете винище? Или водку глушите? – спросила она, растрепав на голове мокрые волосы.
Ответом ей была тишина. Маринка тоже взяла мандарин.
– На пляж на этот к одной из девчонок знакомые ребята приехали, – продолжая начатый разговор, мулатка расправила плечи и взяла себя за груди, будто поддерживала их руками. Посмотрела на Маринку и опустила руки. – Один вышел из машины, встал возле нее, а она под зонтиком голая дремлет и ни его, ни машину не видит. А тот, что за рулем, ну совсем к ней вплотную подъехал. Так этот парень, что вышел, как заорет на весь пляж: «Смотри на п...у ей не наедь!». Только тогда она подпрыгнула.
– Надо же! – фыркнула Маринка.
– Да. А у девчонки этой грудь небольшая, – продолжила мулатка. – Когда она стоит, ну еще как-то – как-то, а когда ложится – грудь растекается и ее нет почти. Она, короче, из воды выходит, ну а парни купаться пошли. Потягивается такая. Потом ложится картинно и так немного ноги расставляет, ну типа неудобно ей их вместе держать, прелести свои ребятам показывает. А сама своей груди стесняется, майкой ее прикрывает. Прикольно так было за ней наблюдать.
Андрей с Вадимом улыбнулись. Мулатка опять посмотрела на Маринку. Ласково. А Маринка на мулатку с ненавистью.
Как водится, перед этим выпили все. Теперь себе и Вадиму вина налил Андрей. Вадим тоже забежал в душ, пока девчонки допивали. Мулатка в душ не пошла. Сказала Вадиму, что недавно мылась.
Немного погодя разбрелись по комнатам. Точнее, в другую небольшую комнату, задуманную вначале как массажная, прошли Маринка с Андрюшиком.
– Не выключай до конца, – попросила Маринка Андрюшика, взявшегося за круглую ручку выключателя, убавляющего свет.
– Почему?
– С детства боюсь оставаться дома одна и темноты, – сказала она. Андрей приглушил свет и крепко обнял Маринку. – Ну, ты меня задушишь.
– А когда крепко любят, то так и обнимают, – то ли шутя, то ли серьезно сказал Андрюшик. Маринке нравилось считать, что серьезно. – Отелло поэтому Дездемону и задушил.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В большой комнате Вадим подступил к мулатке. Почувствовал легкое покалывание в паху. Такое бывает при лазании по канату.
Невзирая на Маринкины опасения, место полностью удовлетворяло замыслу сексуального раскрепощения. Правда, дешевого. И скабрезного.
Помещение № 3 затрещало от любви.
То, о чем Андрюшик просил Маринку, успешно претворила в жизнь мулатка с Вадимом. Оголенная топлесс, она одновременно терлась грудью о волосатые ноги Вадима, постанывала и, как дятел, быстро работала головой. Прятала у себя во рту Вадима срамное место, куда, по идее, оно не могло поместиться.
Как фокусник, иногда заглатывала все его хозяйство с придатками, затем медленно выпускала гениталии изо рта и бросала осторожный взгляд на выныривающую последней, темно-красную, словно каска старого пожарного, головку. Потом с еще большим чувством повторяла то же самое уже быстрее. Это было высшим пилотажем – африканская страстность продуцировалась в эксцентричную подвижность.
Вадиму нравилась бездонная глотка мулатки. Жена, когда он хотел поглубже, а он всегда именно так и хотел, подавала знаки, что вот-вот подавится.
Однако, несмотря на профессионализм проститутки, у Вадима никак не получалось довести начатое до логического конца. Не помогала и хорошая эрекция. Сосущее создание не задевало в полной мере его сексуальную струну. Поэтому, лежа на спине, он сосредоточил внимание на золотой цепочке, уздечкой болтавшейся на темной шейке мулатки, и слегка приподнимал таз, помогая мулатке, когда ее крестик касался кожаной кушетки, собираясь вновь подпрыгнуть вверх. Представлял себя в ипостаси хозяина, а мулатку – наложницы.
Безрезультатно. Оргазм не приближался. Тогда мулатка поменяла тактику. Одним легким движением сняла, а другим отбросила от себя далеко на пол мешающий процессу презерватив. Вадим не возражал. Мулатка заработала головой быстрее. На какую-то секунду остановилась. Извлекла изо рта и стряхнула с пальца мешавший ей волосок. Продолжила. Хотя теперь она периодически освобождала рот и протяжно, с душой, хныкала: «Котик, кончи мне в ротик! Я так хочу, котик! Ну, давай, кончай мне в ротик...».
Не отрываясь от дела, мулатка внимательно наблюдала за Вадимом, чтобы иметь возможность оценить его состояние. В таком положении она видела Вадима только одним глазом. В этом было нечто порочное и ущербное. Даже пагубное. Все вместе Вадима заводило.
Находка дала результат. Ощущения Вадима стали насыщеннее, а член чувствительнее. Вадим положил конец общению с собой мулатки, крепко взяв ее за затылок. Она поняла и больше на просьбы не отвлекалась. Стала усерднее, но подкатывающего оргазма на лице Вадима вовремя не рассмотрела, хотя и напоминала целеустремленного циклопа.
Вадим сомлел. Сцепил внизу напрягшиеся ноги, и... Ему стало хорошо раньше, чем темная девушка рассчитывала.
Неожиданно напитавшись белковым содержанием, вобрав в себя все до последней вязкой капли, мулатка засуетилась и убежала сплевывать и полоскать рот. По пути улыбнулась ему. Вадиму показалось, что за ее улыбкой угадывается одиночество, и ему захотелось заслонить, оградить, уберечь от всего этого кошмара чудесную темнокожую девушку. И даже полюбить ее ребенка. Вот только беда была в том, что у Вадима уже было кого любить. И кого оберегать. И до сих пор он с этим не очень справлялся.
Вадим тоже поднялся с кушетки и подошел к зеркалу. Здесь он обнаружил, что у него немного выступает живот, вместо плеч раздались ягодицы и потолстели ноги – мышцы бедер были почти погребены под жировыми прослойками.
Подумал, что изменения внешнего вида – результат выпитого пива. И съеденного сала. Вторым бесперебойно снабжала теща. В ее городке оно стоило дешевле.
«Вряд ли, делая минет, она что-то чувствовала. Наверное, если бы и обычно – тоже», – подумал Вадим и огорчился.
Подошел к весам – близнецам тех, на которых взвешивался Женя Лукашин в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром». Лет десять назад Вадим взвешивался на таких же на улице за три копейки. И сейчас не отказал себе в удовольствии сделать это бесплатно.
Вес Вадима тоже расстроил. На недавний скандал наложился постнаркотический эмоциональный спад. И стало ему грустно, как Моисею среди просторов Египетского уныния. И пошел Вадим поглазеть, чем занят товарищ.
Бесшумно приоткрыл дверь и, зажмурив один глаз, припал другим к образовавшейся щелочке. Поначалу Андрея не заметил. Чуть погодя вырисовалась голова Андрюшика в развилке Маринкиных ног. Потом и сама Маринка. Тусклый свет от настенного светильника обливал тела в безмолвной, до оторопи тихой комнате. Маринка казалась изможденной, словно мочалка, которой недавно пользовались.
Она удовлетворенно пискнула. Как зверек. Вдруг напряглась. Выгнула спину. И закусила губу. Огненными волнами оргазм расползался по ее телу. Заставлял вздрагивать. Вадима обдало пламенем их страсти, смотреть на то, на что смотреть нельзя, ему стало неловко, и он прикрыл дверь в чужое счастье. Из-за двери, раздирая воздух, пролетел стон.
Вадим заметил странный шкаф со стеклами. Подошел и протянул к нему руку. Стеклянная половина двери отъехала в сторону. В ее матовой бледности протащилось чужое, неистовое в своей угрюмости отражение...
Вернулась мулатка. Присела в кресло рядом со столиком, на котором лежали журналы и взяла один полистать.
«А ведь если бы на моем месте был кто-то поспортивнее, ничего бы не изменилось. А вот с мужиком постарше ей было бы хуже!» – в том ракурсе, в каком Вадим сейчас наблюдал за мулаткой, она казалась ему красивой. Настроение поднялось.
– А что у них? – равнодушно спросила она, указав глазами на дверь в массажную. – Любовь?
– Да так, – Вадим пересадил мулатку к себе на колени и тоже заглянул в привлекшее внимание девушки периодическое издание. – Она его мало знает.
– Недавно закрутила с ним?
– Да.
Литература, судя по дате на обложке, оказалась макулатурой. И так же читалась. Через минуту мулатка бросила журнал обратно на столик. И, чтобы чем-то себя занять, поцеловала Вадима в шею.
– А ведет себя так, как будто завтра собирается к нему переехать, – заметила она и встала.
Пересекла, играя бедрами, комнату. Включила телевизор, какую-то латиноамериканскую музыку, и вернулась обратно. Она еще не понимала, как можно стесняться своего тела, считая, что ее молодость сродни вечности. Чтобы порадовать, Вадим обласкал взглядом ее ладную фигурку и непроизвольно задержался на треугольнике трусов, в нижней вершине которого угадывалась ватная припухлость. Мулатка немного смутилась. Видимо, спортивный «тампакс» был для нее дорог.
– У тебя такие глаза красивые. Где я могла их видеть? – она поторопилась снова устроиться у Вадима на коленях.
– На иконе, конечно, – Вадим уловил фальшь в ее голосе, но все равно было приятно.
– Нет, я серьезно!
– Ладно, не трынди, – Вадим улыбнулся. – А найти себе кого-то ты пробовала?
– А как же! У меня есть парень.
– Так а что же ты?..
– Он не знает. Думает, я продавщица в дорогом магазине. Видит, что деньги есть. Та! – отмахнулась мулатка, – он такой: ни еба...ся, ни смеяться. Только работать. Целыми днями в гараже пропадает. Машины ремонтирует.
Из соседней комнаты, прижимая к себе простыню, вылетела Маринка.
– Куда подорвалась? А ну стой! – строгим голосом крикнул Вадим.
– Никуда! Твой друг, наверное, очень хочет стать папой, – обозлилась Маринка по дороге к санузлу. Вскоре пролетела назад. Молча.
В комнату отдыха вышли замотанные в простыни Андрюшик с Маринкой. Было ясно, что Андрюшик Маринкой доволен. В этот момент длинная череда песен спутникового канала прекратила свой бег на рекламной станции. «Позаботимся о наших детях!» – призывала теперь с экрана беременная женщина. Из ролика следовало, что она подписала договор с каким-то банком. Женщина, столик и договор на нем расположились на фоне огромного логотипа неизвестного коммерческого банка.
– О ней уже кто-то позаботился – надул, глазом не моргнул, на целую двойню, – насмешливые и недовольные нотки в голосе Андрея чередовались.
Выразив насмешку и недовольство пунктирно, он поднял с журнального столика пульт и стал переключать каналы. О том, нравится канал или нет, он спрашивал только Маринку. Она, прижимаясь к Андрею, покачивала головой. Уклончиво. Пока не кивнула твердо. Она тоже остановила свой выбор на музыкальном канале. Слабозарубежном.
На экране зажигательные ритмы чужого мира сменила иная, более близкая нам музыка – бездарная российская попса.
Однако вскоре и здесь пошла реклама. В этом плане Россия тоже обгоняла Украину. «ОБи – решит все ваши проблемы!» – произнес счастливый голос за кадром.
– Ну как затычка может решить все проблемы? – Андрей сел в кресло.
Маринка приютилась на Андрее. Обняла его за голову. Ощутила проволочную жесткость его волос. Вадим забрал у товарища пульт и убавил громкость телевизора.
– Сексуальный баловень, – пошутил он, указав пультом на Андрея.
– Половой партизан, – поддержала Вадима раскованная мулатка.
Маринка посмотрела на нее привычно недружелюбно.
– И что вы там делали? – ехидно спросил Вадим, желая смутить не столько друга, сколько заводящуюся на глазах Маринку.
– Соединялись! Как пролетарии, – опередил Маринку с ответом Андрей.
И погладил ее в разных местах. Маринка передумала ругаться с недоброжелательной парой и одарила ее снисходительным взглядом.
– Вас обоих взбудоражил оргазм? – Вадим посмотрел Маринке в глаза и протянул пульт.
Она выдержала взгляд, молча взяла переданный ей Вадимом пульт и положила его на журнальный столик. И поняла, что проголодалась. Помыслы потянулись к еде и у остальных. Маринка встала и по внутренней связи заказала большую пиццу на всех из морепродуктов на правах девушки парня, который платит.
– Меньше мучного – больше ночного, – пошутила мулатка.
Разговаривавшая по переговорному устройству Маринка враждебно вздрогнула спиной. Ее нельзя было упрекнуть лишним весом, но на голос мулатки у нее уже выработался устойчивый рефлекс.
Вадим с Андреем смотрели телик. Спутниковое ТV глюкнуло, и на экране появилась надпись на английском «Нет сигнала». Андрей поискал работающий канал непосредственно телевизора. Нашел лишь один. На нем надолго обосновалась эстрада украинская – эрзац российской в лице никому незнакомых, но уже потасканных девиц в лифчиках и шароварах с разрезами по бокам. Так девицы демонстрировали ноги. И бледно пели даже под фонограмму. В целом шароварная эстрада, как и безголосые девушки, нравилась парням местами. Исключительно пошлыми.
– Мне полнота не грозит, – сообщила вернувшаяся к Андрею Маринка, то ли она мулатке ответила, то ли так обосновала свой выбор пиццы.
Пиццу поднесли быстро. Всем в нос ударил запах горячего сыра. Все жадно втянули ноздрями аппетитный запах.
Предметом беседы за едой с подачи Маринки стал менструальный цикл проституток. Все хотели знать, что они делают в «праздничные дни».
– Мне ребенка кормить надо, вот и вышла на работу в месячные, – без затей, сообразив, почему Маринка завела об этом разговор, оправдывалась мулатка, – не такая уж редкость среди наших. Одна из Крыма здесь зимовала в прошлом году. Их вообще десант целый в городе высадился. Только другие девчонки, что с этой приехали, в других местах попристраивались. Так вот, сняли оккупантки квартиру в складчину, уж не знаю, сколько их было, и давай деньгу колотить – ни от каких заказов не отказывались. Даже на «золотой дождь» ездили.
– А что это такое? – удивился Вадим, подумав о том, что нищете простительна безнравственность и что настоящее добро рождается здесь.
– Это когда мочатся на клиента. В идеале обильно. Да? – уверенно обратился к мулатке Андрей, охотно демонстрируя всем широту своих знаний.
– Да, – подтвердила она, – воду перед этим специально пьют. Потом не то что дождь – ливень устраивают. За «дождь» платят больше, чем за секс. Классический, я имею в виду. Где-то в два раза. Я ни разу не ездила.
Мулатка с достоинством взяла второй кусок пиццы и откусила от него. Вероятно, чтобы ее не спросили, ну там: «А может, разок все-таки ездила?». Даже не смотрела ни на кого, сосредоточив все внимание на еде. А может, просто есть хотела.
Глядя на то, как мулатка ест, Вадиму вдруг стало совершенно ясно, что насчет добра, которое здесь рождается, он переборщил. И с прощением нищете безнравственности тоже.
– Какие твои годы. Еще успеешь и на «золотой дождь» съездить, – позлорадствовал Андрюшик.
Потому что хотел мулатку. И не знал, как разрулить это с Маринкой. В идеале он хотел их обеих. Вместе.
– Фу! – Вадим брезгливо поморщился. Он хотел раньше выразить свое отношение к обсуждаемому, но смог только когда прожевал. Вадим повернулся к Андрею. – А ты откуда знаешь? Пробовал, что ли?
– Да нет. – Андрей заволновался. От того, что его заподозрили, да еще при телке, пускай и в шутку, в таком извращении. Можно сказать, что ему стало не по себе. Высокомерия поубавилось. – Слышал где-то.
– Так там не то, что месячные, там что хочешь было, – вернулась мулатка к прежней теме беседы. – Эта, что у нас работала, вдруг пропала месяца на два честных. Оказалось, хорошо беременная к нам приехала. Когда живот не скрыть стало, домой подалась, и, едва родив, не отойдя еще от родов как следует, сразу после больницы молодая мамка – прямо сюда. Даже на самолет не поскупилась. Девчонки, что с ней на заказах бывали, рассказывали, что она первое время со сморщенной, растянутой на животе кожей работала. И ничего, подворачивала на обе стороны – только шорох стоял. Все думали, что мозоли там натрет.
– Ну и как, натерла? – проявил любопытство Вадим.
– Не знаю, не видела, – беззлобно отрезала мулатка, и как бы нечаянно обронила: – Да наверно и натерла – все с собой смазку таскала.
Для человека важно, чтобы кто-то был хуже его. Это как у алкоголиков, они ведь все время сравнивают себя с теми, кто пьет сильнее.
– А ты сама киевская? – спросил Андрей.
– Нет. Из Кривого Рога, – на мгновение мулатка замялась и выпалила: – Но я уже третий год в Киеве живу!
Это обстоятельство с ее точки зрения возводило крепостную стену между ней и наезжающими в столицу наскоками девушками с периферии.
– Ну и как там у вас с этим делом? – Андрей несколько раз дернулся в кресле, имитируя фрикции.
– Ай! – мулатка сделала неопределенный жест рукой и, посерьезнев, чтобы придать вес своим словам, добавила: – Братва до сих пор решает: по понятиям или нет девчонок держать. Воры никак не определятся. Работать невозможно. И денег ни у кого нет. Работяги одни. Зарплату не платят. Наши девчонки давно сюда потянулись.
– А как ты это?.. – Вадим не стал заканчивать.
– Что это? – не смущенная его вопросом, спросила мулатка. – Проституткой стала?
– Да, – мягко ответил Вадим.
– А мужа посадили, – мулатка помолчала, – за разбой. Надолго. А жить как-то надо. Вот и стала.
Мулатка вздохнула. Андрюшик ухмыльнулся.
– Чего ты скалишься? Я что-то смешное сказала? – спросила его мулатка.
– Нет. Я просто подумал, что делал негр в городе сталеваров? – ответил он.
– Практику проходил, – пояснила она.
– Что, металлургом хотел стать? – подключился Вадим.
– Да. Почти. Инженером, – вновь объяснила, нахмурившись, мулатка.
– А сейчас папа где? – продолжал ерничать Андрюшик.
– В Мозамбике, – мулатка встала, чтобы взять сигарету. – Уехал, отучившись. Еще до моего рождения.
– Да. Негры – они такие! – решил разрядить обстановку Вадим. Вышло неудачно.
– Какие? – прикурив, возмутился плод интернациональной любви. – У меня раз итальянец был. Я только начинала. Говорит, хочу минет. Без презерватива. Я отказалась. Говорю, сейчас позвоню, меня заберут. Вызови себе другую.
– А где это было? – полюбопытствовала Маринка.
– В смысле? – не поняла мулатка.
– Ну, в гостинице там или еще где? – сказала Маринка.
– А! Нет, он на квартире жил. Вызвал по газете. Парень наш, с фирмы, со мной зашел. Ну, что девчонок развозит. Охранник типа.
– И шофер, – съязвил Андрюшик.
– Ага, все вместе, – продолжила мулатка. – Квартиру проверил. Вы знаете, чтобы субботника не было. Видит, что никого, кроме хозяина, в квартире нет. Тем более хозяин – иностранец. Парень бабки взял и уехал. Короче, изнасиловал меня этот итальянец. В попу. Аж кровь пошла. Больно. Я плачу.
– Ну а ты что, не сопротивлялась? – пожалел ее Вадим.
– Сопротивлялась. Так он меня ударил. Сказал: «Будешь дергаться – задушу! И мне ничего за это не будет».
– Что, так тебе и сказал? – не поверила Маринка.
– Да! – отозвалась мулатка.
– Во итальянец! Сколько слов по-нашему знает?!
Мулатка Маринкину реплику оставила без внимания и продолжила:
– А потом говорит: «Ты, что, так не делаешь?». Нет, говорю, не делаю. Я же тебе объясняла.
– Ну а еще чего-нибудь остренького... А? Не расскажешь? – попросил Вадим.
– В таксопарке раз... А, ладно, не хочу!.. – переполненный чувством голос мулатки дрогнул.
– О! А я в первом таксопарке работал. Знаешь, что на проспекте Науки? – Андрюшик посмотрел на Маринку и повернулся к мулатке: – Недолго.
– Нет, – мулатка покачала головой. – Я в том, что на Пархоменко, была.
– Меня в таксопарке клички у собак прикалывали: Болтик, Кардан, Гайка, – объяснил Андрей.
– Надо же – Болтик. Сильная кличка. Давайте выпьем, – предложил Вадим. – За вас, девчонки!
Он снова налил себе с Андреем водки, а девчонкам вина. Мулатке по ее просьбе плеснул на донышко. Маринку мулатка уже раздражала хуже некуда, и она выпила все налитые ей полстакана сразу.
– Слышишь, Андрюшик, я же тебе недорассказал тогда, – ни с того ни с сего начал Вадим. – Платонов-то из Средней Азии был. Забыл вот только откуда... хоть и русский, но тоже одаренный. Видно, когда хлопок собирал, то надышался. Знаешь, у нас в колхозы посылали, а там хлопок собирали. И когда его собирали, то над собирателями самолеты удобрения распыляли. Люди, чтобы на них удобрения не попали, накрывались клеенкой там, еще чем-то... Да, люди-то накрывались, но потом-то они этот хлопок собирали! И дышали! Ты прикинь!..
Вадим перевел дух после непростого монолога. Андрюшик заулыбался и протянул другу сигарету. Начали что-то кумекать и девчонки. Не разобрался, что его в который раз торкнул в бошку конопляный джин, лишь сам Вадим.
– Так, так! Ну, ну! Мы внимательно слушаем! – подбодрил Вадима Андрюшик.
– Хорошо... Этот Платонов не мог понять, что 7 октября и 7 ноября – это два праздника. Разных. Когда ему говорили об этом, он сникал. Чувствовалось, что плохо ему, что рушится у него все внутри. А когда ему объяснили, что День революции не 7 октября, – Вадим поводил указательным пальцем из стороны в сторону, будто что-то запрещая, – а 7 ноября, у него вообще... случился спазм – головного мозга!
Вадим замолчал, уставясь в пустой стакан. Посмеивавшийся, пока Вадим рассказывал, Андрюшик сейчас веселился от души. Передалось веселье и девчонкам. Не отрывая глаз от стакана, постепенно зашелся в припадке радости и Вадим, чем всех раззадорил еще больше.

Когда успокоились, Андрюшик разлил на троих остатки вина. Водка закончилась, и ее больше решили не брать.
Мулатка не пила. Маринка выпила и отлучилась в туалет. Когда за ней закрылась дверь уборной, Андрюшик пристал к мулатке. Она не противилась. И быстро договорились с Андрюшиком о небольшой доплате. Не стесняясь, оставила Вадима и отправилась в другую комнату. На нагретое Маринкой место.
– Ты куда? – шутя спросил Вадим поспешившего за ней товарища.
– В п...у! – прикрыв с одной стороны рот ладонью, шепотом объяснил тот.
– А! Туда можно.
Во второй крошечной комнате, кроме стоявшей здесь кровати, ничего бы больше не поместилось. Мулатка присела на ее край. Закрыла глаза и разомкнула рот. Как рыба.
Внутреннее желание Андрюшика имело свое конечное проявление. Его неправильной формы бугристый авангард ожил. И с каждой секундой неумолимо ожесточался. И наливался бурой силой. В конце концов невозмутимо застыл в своем искривленном величии. Тогда Андрюшик подал авангард в подставленную специально для него ротовую полость мулатки. Андрюшику было удобно начать стоя. Голова мулатки пришла в движение, как только она ощутила нижней губой привычное прикосновение.
Ее ротовое отверстие тут же приняло более правильную форму. И тоже ожило. Трепетные губы мулатки заскользили навстречу корням богатого побега Андрюши и поглотили его. Забарахтались на миг в растительности в основании отростка. И заскользили назад, высвобождая ствол... Губы осуществляли собственные, хотя и связанные с плавными махами головы, но все же отличные от них, движения.
Помогал мулатке двигать свой авангард у нее во рту и Андрюшик. Его налитая плоть периодически освобождалась из ее ротового кольца полностью. Андрюшик какое-то мгновение смотрел на ее бурое окончание. Совокупно наслаждался. И с усилием продевал плоть в заветное колечко вновь в унисон с оральным порывом темнокожей.
Андрюшик не торопился. Он находил в медлительности утилитарных движений свое, неповторимое блаженство. Иногда даже придерживал мулатку за голову, когда она увлекалась, ускоряя ритм. Однако выбранный амурный темп устраивал обоих целиком.
Они боролись за его оргазм вместе. Впрочем, и мулатке занятие определенно нравилось, чтобы там ни говорили сексопатологи о том, что делающая минет женщина обделена удовольствием. Это смотря какая женщина. И смотря кому и как она делает.
Немного погодя Андрей поставил колено на кровать. Потому что ему приходилось приподниматься на носках. Его ослабевшие от напряжения ноги подрагивали. Не останавливаясь, партнеры продвинулись в глубь ложа. Андрюшик оперся на вытянутую руку, а мулатка прилегла на свой локоть. Свободной рукой она поглаживала ему мошонку.
Андрюшик сравнивал ощущения. После уговоров Маринка тоже согласилась на минет. Неумелый. И в этой ее корявости исполнения была особая прелесть... «У меня это впервые!» – сказала ему Маринка. И даже проглотила секрецию похоти Андрея. И сделав такое исключение лишь для НЕГО, по-детски трогательно подалась к нему. Вся. Андрей не до конца оценил степень ее сексуальной жертвы, но ему стало совершенно ясно, что ей исключительно нужно, чтобы после ВСЕГО он ее поцеловал. В губы. Обязательно...
С мулаткой все было иначе, но тоже хорошо. Андрюшик даже предложил ей обычную близость, не взирая на нюансы физиологии. Однако здесь мулатка проявила твердость.

Вадим в большой комнате смотрел телевизор с видом человека, которого то, что происходит вокруг, не касается. Он с удивлением взирал на экран, потому что мнения ведущего музыкальную программу о том, что: «Ирчик – секс-символ Украины», не разделял. Ирчик – это имя певицы, которая выступала. Точнее, исступленно рвала на части песню собственного сочинения. В песне угадывалась некая загадка. Кривоватая, как и в пошлой Ире, точнее, в ее ногах. Они у талантливой девушки из села были иксом.
Вадим подумал о том, что «пенка» украинской эстрады Ирчик больше напоминает налет. Пожалел о том, что на людей, которые хлопают таким исполнителям, операторы редко наводят камеры крупным планом. И решил, что эстрада российская все-таки пока гораздо лучше, чем украинская.
Вадим проверил, заработал ли спутник, когда в комнату отдыха вернулась Маринка. Спутник работал, и Вадим включил понравившийся Маринке российский музыкальный канал. «Его сольные концерты «Я – не Рембрандт» пройдут в концертном зале «Олимпийский». Доказывать эту истину он будет до семнадцатого числа», – вещал в наступившей тишине бравый голос телевизионного диктора.
Маринка насторожилась. Возникли смутные подозрения... Смутные подозрения поползли... Но не подобрались еще окончательно к главному, не оформились... Поэтому Маринка наивно спросила:
– А что, ты с ними в парилку не пошел? – ее подсознание оттягивало развязку, стараясь как можно дольше уберегать от потрясения психику.
– Да я здесь телик смотрю, – ответил, отводя от Маринки глаза, Вадим.
По-идиотски засуетился, решив вдруг что-то найти в пачке журналов на столике. На лобике Маринки прорезались две глубокие морщины. Она порывисто двинулась к другой комнате.
– Не нужно, Марина, – Вадим перестал копошиться и протянул Марине пульт дистанционного управления спутниковой тарелкой. – Не ходи туда. Лучше вот на, возьми – пролистай каналы. Может, что лучше найдем?
– Чего взять? А?.. – Маринка на секунду остановилась, тупо уставившись на экран, взяла у Вадима пульт и нажала первую попавшуюся кнопку.
Картинка поменялась. Здесь уже другой ведущий с маниакальной настойчивостью задавал вопросы по-украински человеку, отвечавшему ему по-русски.
Внезапно Маринка очнулась от наваждения. Бросила пульт. Пульт хлопнулся о лежащие на столике журналы. Ведущий на экране дрогнул. Маринка побежала.
В полутьме помещения, в которое она ворвалась, Маринка не сразу разобрала, что происходит. Однако ясно это поняла, хотя догадка и лишила ее возможности внятно выражать свои мысли.
– Что тут... а?.. Андрей?.. Что здесь?.. – на открытом огне страсти забурлила обида.
Оторвавшаяся от своего занятия мулатка повернула голову так, чтобы Марина, глаза которой постепенно привыкали к темноте, не могла встретиться с ней взглядом. Но Марина и не старалась, она заметила съехавшую с колена своего мальчика повязку, на которой стояла рука мулатки, и его вздыбленный член... Похожий – у каменного идола, дарителя плодородия, в Помпее. Там еще женщины захватали его до блеска.
Маринка заплакала... Потом резко вскинула голову, желая испепелить взглядом своего некогда мальчика, жалкого предателя, и с презрением посмотреть на его торчащее мужское достоинство. С испепелить у Марины вышло вполне, а вот с презрением к столпу самоуважения Андрея дело обстояло хуже. На него, как Марина ни старалась, она могла смотреть либо с восхищением, так было раньше, либо рыдая – так получалось сейчас.
– Ты не выйдешь? – мягко и требовательно спросил Андрей.
Марина вышла из тесной комнаты.
– Так? – мулатка длинно лизнула толстое основание члена, когда снова осталась с Андрюшиком наедине. Затем медленно член поглотила, так же освободила и мгновенно, несколько раз подряд, облизала бурое завершение корнеплода. Компенсировала нестандартной лаской свою вынужденную паузу.
– Да, самое то! – заверил ее Андрюшик. И мулатка умеючи продолжила то, о чем он очень просил неумелую Маринку в кафе.
– Какой ужас! Что это такое... Бабник, скот... А-а-а-а-а, – глухо выплеснулось к ним из другой комнаты чужое отчаяние.
Отчаяние вырвалось из самой глубины Маринкиного естества. И никого здесь не смутило.
Однако отчаяние задело Вадима. Он сочувственно посмотрел на Маринку. На ее левую, отливающую розовым, как молочный поросенок, маленькую грудь, что показалась из-под простынки. На кокетливо подкрученный белый локон, нежно бьющийся о ее плечо, подрагивающее при всхлипываниях...
Вадим не мог больше спокойно следить за экраном. Подошел к Маринке и обнял. Прикоснулся к ее груди. Маринка отстранилась. Он дотронулся второй раз – она схватила его за руки. «Что ты ведешь себя как пятнадцатилетняя?» Маринку словно током дернуло. Вадим притянул ее к себе. Она перестала уклоняться от ласк...
Разгорался ее потухший взгляд. Разрасталось сексуальное безумие...
Врасплох целующихся Маринку с Вадимом застала настырная трель вмонтированного в стену банного переговорника. Невидимый собеседник сообщил снявшему трубку Вадиму, что мулатке необходимо покинуть помещение № 3 через десять минут, потому что ее время вышло. Вадим поблагодарил и вернулся к Маринке. Она вновь всхлипывала. Точь-в-точь как маленький Ваня несколько часов назад. Юная, почти нагая...
Невольно потянула вверх простыню, прикрывая бессовестную левую грудь. Но выскочившая грудь так полностью и не спряталась. Зато показалась правая – соблазнительно проклюнулся, оперся о край врезавшейся в него простынки набухший, искушающий сосочек... Маринка порывисто вздохнула, сосочек подмигнул.
Вадим опять подошел к ней... Вплотную... Надрывался, как бешеный бык, кондиционер... Она отступила на полшага, чтобы Вадим не ткнулся в нее чувствительным местом... Вадим удивился, узрев, что так ревет аккуратный настенный блок... Продолжая плакать, на мгновение Маринка скосила глаза... На кушетку. Дорисованная в его сознании бесстыжая картинка взбудоражила мозг... Вадим придвинулся к Маринке совсем близко... Почувствовал, как вздымается в ладони ее маленькая грудь... Ладонь скользнула вниз... Над пропастью между желанием и возможностями вдруг появился мостик... Вадим подхватил Маринку на руки и понес на кушетку... Держась за его плечо, Маринка захлопала Вадима свободной рукой по спине... От сопротивления раскрылось и опало запахнутое на груди белое полотнище... Путь до новой постели оказался не тернист... И не длинен...
Вадим смотрел... И гладил... Плоский живот... Попу, твердую, как орех... Слаб голый человек... Потом человек сказал: «Не надо...».
Это, как все трудное, получилось легко.
Вадим наклонился – провисло килем брюшко... Маринка изогнулась... И живописно распласталась на облезлом кожаном ложе. Ее уступка его натиску сопровождалась вскриком. Она развела ноги шире, чтобы он проник в нее глубже.
«В позе мужа», – усмехнулся про себя Вадим. Мысль ему польстила. Он едва верил в свое везение. И с восторгом, следом за Маринкой, что пружинила под ним, как матрац «Венета», догонял наслаждение... Чем ближе Вадим к наслаждению подбирался, тем более жутким становилось его лицо.
Он тяжело, а она взволнованно задышали. И перестали. Как по команде доктора. Булькающе вздохнуло центральное отопление. После аккордных движений Вадима Маринка обессилела. Расслабила напряженные конечности. Вадим резко отвалился к стене, в конечное, опасное для девушки мгновение, освобождая хрупкую Маринку из плена своего тела.
Радостно вгляделся в неожиданные ямочки на Маринкиных щеках при улыбке. Ямочки заставили улыбнуться и его... Первый раз за много лет, сейчас, глядя на Маринку, он вдруг поймал забытое ощущение. Увидел иначе мир. И что-то воскресло вновь. Как в чудесные моменты детства.
Встав с кушетки, Маринка заметила торопливо одевающуюся мулатку – быстрые руки споро управлялись с одеждой. Мулатка, видно, слышала звонок или по-другому отследила время. Мулатка сама себе улыбалась. Маринка испугалась. Очень.
Маринка осмыслила, что едва оседланное, взбрыкнувшее изменой любимого счастье именно сейчас легко выскальзывает из-под нее. В ее лице угасала радость. Глаза оставлял свет. Принятая за бальзам эссенция начинала жечь...
– Все хорошо? Кайф не сломал? – весело спросил Маринку стоявший тут же Андрюшик, которого она не обнаружила. Обнаженную Маринку охватила паника. Маринка заметалась как загнанная лань в фильме про животных. Она судорожно искала простыню. – Видишь, а ты боялась! Если любишь подвернуть, люби и сани покатать!
Это была месть. Несмотря ни на что, Андрюшика больно задело увиденное. Теперь ревность и оскорбленное самолюбие жалили и его.
У Вадима же ощущение ничем не стесненной первоначальной радости подкачало напоследок. Он на кушетке сел. Мрачно окаменел. И только сейчас заметил, что передние зубы мулатки слегка загибались внутрь. Эта тонкость делала ее похожей на грызуна. Дискомфорт ужесточался.
Маринка нашла простыню. От обиды у нее задрожал белый пушок над верхней губой. Нежно и трогательно... Вместе с губой!
Одевшись, мулатка торопливо подтянула колготки, резко одернула юбку, пряча стрелку на бедре, и выбежала... Разгоряченная и целеустремленная... Местами влажная... Не попрощавшись.
– Смотри под ноги, чтобы не СПОТЫКНУТЬСЯ! – завизжала ей вслед Маринка.
Мелкая дробь каблучков смешивалась с бухающими звуками холла за неплотно прикрытой дверью. Мулатка не откликнулась. Судьба влекла ее дальше изломанными коридорами бани.
Ей не было стыдно. Или неприятно. Развратная атмосфера и специфический труд давно ее надломили. И опустошили неловко приютившуюся в этой жизни душу...
А за порядком перебранное время сутенер мог и оштрафовать!
– Отойди, не стеклянный, – грубо обратившись к Андрюшику, делая вид, что смотрит телевизор, как мог, помог Вадим Маринке.
Мир привычно искривился вновь.
– А почему так тихо? – Андрей отступил на шаг, устраняя повод для конфликта. – Пожалиться на жизнь не хочешь? А? Марина?
Он хотел еще раз больнее ударить Маринку словом, но она разрыдалась. Андрей прекратил пытку, отошел к входной двери и рывком захлопнул ее за мулаткой.
– Это ты виноват! Ты сам виноват! Все вы одинаковые! Тоже, зайчик мне! А-а-а-а-а-а! – сорвалась Маринка в пароксизме безысходности, когда словесный натиск иссяк.
Нарастающий звук ее голоса достиг своей вершины, сорвался с нее и в бессилии забился тонкой нотой.
– Так, началось, – досадливо сказал Андрей, когда изношенные чувства Марины напомнили о себе крупными слезами, что оставляли за собой едкие, как ее поступки, потеки.
Она размазывала слезы по лицу. Красному, как после бани. Она больше не кричала, лишь ее грудь тревожно вздымалась в такт тихим всхлипываниям. Повинуясь внезапному порыву запутанных чувств, вздрагивали робкие плечи. Потрескивали лампы дневного света в предбаннике.
«Вот он, слом ускорения успехов и торможение будней. День, что называется, удался», – подумал Вадим, глядя на опустившую голову Маринку.
– Да, я не зайчик. Но и ты – не пионерка. Так что, Марина, заканчивай! – не выдержал воцарившейся скорбной тишины Андрей.
В его тоне заговорили басы.
– Убитую горем будешь в следующий раз изображать. Ладно? – добавил он, помолчав.
Маринка подняла на него глаза со вспыхнувшей в них надеждой. На то, что все образуется, что он взглядом даст понять, подскажет нужные слова... Он взглянул якобы невозмутимо. На миг их глаза встретились. В них неожиданно проступила ненависть. Марина поняла, как ошиблась.
– Видел я таких! – не выдержал Андрей, зло бросив сквозь напускное спокойствие.
Маринка взвыла.
– Кочуешь, как зажигалка по карманам! – отчеканил Андрюшик и ушел в другую комнату.
От слов осталось эхо. Оно замещало надежду. Маринка поглощала его постепенно, как горы.
Теперь взялся утешать ее Вадим.
– А он сам? Просто зло берет! – сопереживание у Вадима прозвучало неискренне.
Он замолчал, потому что понял это и то, что написал некролог ее непорочности.
Маринка немного еще повздрагивала на плече Вадима и пошла в душ. Ей следовало хорошенько вымыться. Второй раз...
Горячей воды не было. Теплая быстро сбежала. Полилась холодная. Такая, какая бывает только зимой. Маринка не сразу это заметила...
– Мне пора, – с нажимом на последнем слове сказала она Вадиму, вернувшись.
Но ушла не сразу. Подсушила волосы под громадным колпаком-феном, как будто все еще надеялась увидеть Андрея, надеялась на потепление их отношений. Однако Андрей из другой комнаты так и не вышел.
Проводить Маринку вышел Вадим. Невзирая на поздний час, город не спал. Преобразования последних лет наложили вето на сон болезненно развивающегося мастодонта. Вадим повернулся лицом к спешащим автомобилям. Он прощупывал глазами их салоны, чтобы зря не поднимать руку, если машина окажется уже занята хотя бы одним пассажиром.
– А что родители? Поздно уже... – просто, чтобы не молчать, спросил он.
– Та!.. Не в первый раз... Приду, скажу: поняла, осознала... А сама – на своей волне. Как я выгляжу? – устало спросила Маринка, имея в виду, не размазана ли у нее где-нибудь на лице косметика.
– Нормально там все, – ответил Вадим, не понимая, зачем ей нужно было краситься, если она едет домой.
Марина пожевала губами, чтобы помада лучше улеглась.
– Помада тоже? – спросила она.
Вадим кивнул.
– Волшебно выглядишь, – обманул Маринку незадачливый любовник и подумал о том, что так далеко в своем лицемерии заходят молодожены, когда называют родителей своей половины «папа» и «мама».
Марина промолчала. Было видно, что горе ее придавило, как рюкзак «Ермак» хилого альпиниста.
Потянулись неестественно долгие неловкие мгновения. В конце концов Вадим поймал пустое такси. Маринка, споткнувшись, шагнула к такси с тротуара. В ее глазах заледенела тоска. Душераздирающая. От тоски потускнели глаза. Как кладбищенские фонари.
– В центр, – сказал Вадим шоферу.
– Какой? – спросил его шофер.
– В центр – это не «какой», в центр – это «куда». Ты бы задал еще вопрос: «Зачем в центр?» или «Кто такой центр?», – вспыхнул Вадим, найдя удобный внешний раздражитель.
– К Ботаническому саду, – тихим хриплым голосом объяснила Маринка на удивление бесстрастному водителю с лицом баяниста.
И Вадим остыл. Так же быстро, как и вскипел. Уже спокойно дал денег шоферу. Сказал, что запомнил номер. Поцеловал Маринку в опухшее от слез лицо.
– Ты пахнешь мандарином, – прошептал он.
Она чмокнула его в щеку. И слабо растянула губы в растерянной улыбке бедного человека...
И поежилась. Потому что их обдал холодом поднявшийся морозный ветерок. Застудил их такое разное, но одинаково продрогшее счастье...
Вадим вшивенько улыбнулся в ответ. Дрянной такой улыбочкой. Потому что казнил себя за совершенную гнусность. Такую желаемую... которую, если бы он не осуществил, то никогда бы себе не простил... Ведь если мужчина хочет и знает, что сможет, то не отпустит. Здесь уже не просто удовольствие от спорой охоты – здесь инстинкт.
– Ну люди! – сказал водитель и завел автомобиль.
Вадим помахал удаляющейся картине – лицу Марины в раме заднего стекла автомобиля. Подождал, пока автомобиль не скрылся за углом стеклянно-кирпичного здания бани, безликого и опрятного, куда Вадим заспешил с чувством выполненного долга...
«Вот и еще одной помогли освободиться от личинки. Выпустили в мир бабочкой. Темной», – тяжело подумалось Вадиму по дороге, и он тоже поежился. Запоздало...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Андрюшик сидел раздетый донага, как недавно Вадим. Он дремал, а кадры времени на электронном табло висящих прямо над ним часов безжалостно сменяли друг друга. Шел третий час ночи.
– А чего ты не одеваешься? Бабок же нету. Сейчас за баню как насчитают. Пора сматываться, – заволновался Вадим.
– Посадил? – спокойно осведомился Андрей. Вадим кивнул. – Да ладно, не парься. Есть у меня деньги. А вот настроения у тебя что-то совсем нет.
– Что? Настроения? Нет, настроение хорошее. По мне просто сейчас не видно, какое у меня настроение, – Вадим что-то обдумывал. Его взгляд диссонировал со словами. Вдруг он спросил: – Ты же говорил, что с деньгами – края, что все засадили?
– Ну правильно, говорил. Засадили, но мои деньги. А у меня есть еще чужие, – выкручивался Андрюшик. – Долг я хотел отдать. Думал, из кафе позвоню, чтоб знакомый подошел и забрал, но не судьба. Так что продолжаем наши танцы! Сейчас кастинг устроим. Я веселых вызвал. И баню продлил. И пива заказал.
Перечислив свои заслуги, Андрюшик внезапно обрадовался.
– Веселых, конечно, не угрюмых, – задумчиво сказал Вадим. – Но я даже не знаю, когда смогу отдать деньги. Здесь все изрядно стоит.
– Да? Ну и что? Кто ты мне, а я тебе? А? – упоение собственным великодушием загустевало на радостном лице Андрюшика. – Лавэ только за теток разделим пополам. Ну, поляна еще. И больше ты мне ничего не должен.
Вадим хотел возразить, но Андрюшик жестом попросил его помолчать и продолжил:
– Отдашь, когда сможешь, я тебя не тороплю. Хорошо, братан?
– Не знаю, дай подумаю, – вздохнул Вадим.
– Вадим, – Андрей смотрел другу прямо в глаза, – а ты не думай.
– Хорошо... – вяло согласился Вадим, по опыту зная, что Андрюшик и без бани найдет, за что насчитать: будет там и цифра за ликвидацию последствий дебоша в кафе, и еда по непонятной цене, и чаевые по близкой к ней, и мифические бонусы еще не выбранным теткам, кроме заплаченных им по тарифу денег. В итоге сумма за веселуху будет точно полоскаться за гранью его реальных расходов.
– А если тебе бабки нужны, так ты скажи! Помочь подняться товарищу – святое дело. До пятерки могу дать под вменяемые проценты. Просто чтобы на пропой себе заработать. Нужно беречь печень от подделки, – пошел дальше в своем благородстве Андрюшик.
– А на сколько ты баню продлил? – вдруг обеспокоенно спросил Вадим.
– На три часа.
– Три часа – это отрезок, – Вадим оставался серьезен.
– Точно! Если поторопиться, можно успеть, – Андрюшик принялся загибать пальцы, – выпить, закусить, помыться, насунуть кого-нибудь, поменяться и снова поеб...ся. Еще забыться, – он потряс кулаком, символизирующим загнутые удовольствия. – Уже без телки на верхней полке. В сауне. На двадцать минут. Прежде чем закончится проплаченное время. Ха-ха-ха.
Он поглядел на Вадима. Тот насупился и молчал. По виду Вадима нельзя было сказать, что перспектива оттянуться подобным образом его особенно вдохновляет. И общение с Андреем тоже. Андрей перемену в настроении и отношении к нему товарища заметил.
– А ну-ка, ну-ка! О, мы недовольные, да? А чем, Вадим? Это ведь ты, совестливый чувак, мою девушку трахнул, а не я твою. Так что вот этого мне не надо! Не надо этого мне! – громче, чем следовало, выкрикнул Андрей, почувствовал это и, сглаживая шероховатости общения, успокоил Вадима: – Ладно, ладно, не волнуйся ты за нее. Знаешь, есть такой тип – мужчины-отца. За Маринкой все эти папы в очередь выстроятся. Сама не останется. Есть в ней такое...
– Какое? – проявил неожиданный интерес к разговору Вадим.
– Ну, такое, защитить хочется. И приголубить. Ну, ты понимаешь, – после паузы серьезно сформулировал мысль Андрюшик.
– Вызревшая сексуальность и уязвленная юность?
– Точно, – обрадовался теплеющим отношениям Андрей. – И все из-за внешней мелкости.
Вадим пронзительно посмотрел на него. Но сказать ничего не успел. В дверь постучали.
– Входите, – развязно крикнул Андрюшик и набросил на плечи простыню.
Девчонок вошло восемь человек, и все они, как солдаты, выстроились возле стены. Знакомых друзьям, тех, что Вадим с Андреем видели на втором этаже, оказалось трое. Остальные или пришли на работу позже, или освободились, когда друзья уже в банное помещение № 3 загрузились.
Юность большинства нежных созданий не вызывала сомнений. Однако уже обветрилась похабством и утратила свежесть, потеряла вид. Как красивая, но застиранная вещь. Юность еще хранила женскую тайну, но была залежалой, низкосортной. Без товарного знака. Словно вторая молодость у прелестниц ухоженных, но перезрелых.
Де-юре девчонки были одеты. Де-факто всего лишь обуты. Если не считать предметами туалета трусы из веревок или кружевных лоскутов. Лифчики им заменяли маечки-сеточки и курьезные одежки, заслоняющие участок тела от груди до пупка. В пупках у многих красовалась какая-нибудь блестящая хрень.
Самая одетая девчонка была в комбинезоне. В похожих купаются арабские женщины на мировых курортах. Такой комбинезон прикрывает все тело женщины, кроме кистей, ступней и головы. Арабы, однако, не шьют их из тюля.
– Легко красивым – все к лицу! – пошутил Андрюшик, пройдясь мимо живой гордости банного комбината.
Ассортимент сексуального прилавка пришелся ему по вкусу. Вдобавок он сделал вывод, что одежки у всех обтягивали, что ценно. И подчеркивали, что важно. Все в нужных местах. Еще Андрюшик заметил, что знакомые ему девчонки сняли с себя кое-что лишнее. В цветнике они не были столь оголены.
Теперь Андрюшик мысленно оценил каждую половую ударницу. По пятибалльной шкале. С профессиональной взыскательностью. Даже отошел к противоположной стене помещения, чтобы лучше видеть всю витрину.
Улыбнулся двум знакомых из цветника. Сначала одной, а затем и другой. Двум твердым четверочкам. Исключительно по-мужски, то есть обегая полностью взглядом. В девчонках он безошибочно определил нимфоманок. Лишь у них такими жизнерадостными становятся лица от любых проявлений мужского внимания.
После Андрюшик посмотрел выразительно на Вадима, как бы спрашивая, согласен ли он с его выбором. Вадим с ответом замешкался. Он не сравнивал прелести знакомых и незнакомых шлюх, а разглядывал каждую девчонку в шеренге как диковинку. Так артисты со сцены всматриваются в лица зрителей: «Кто они? Нравлюсь ли?».
Вообще идентификация «свой–чужой» всегда происходит большей частью интуитивно. Вадима потянуло к угловатой, словно брусья, совсем молодой девчонке. Возможно, причиной такого его пристрастия каким-то образом послужила Маринка. Вадим исподтишка разглядел девчонку: острые плечики, впалая грудь, костистые конечности. Почти наглядный пример дистрофии. Замечательный, потому что редкий.
Такие попадали сюда преимущественно из Донбасса. Их семьи бросали там квартиры, которые ничего уже не стоили, и в поисках лучшей доли навсегда уезжали из обезлюдевших шахтерских поселков. Иногда родители и их подросшие дети разъезжались в разные стороны.
Девчонка поначалу дичилась. Затем осмотрелась и начала безразлично подергиваться всем истощенным бедностью – а возможно, и наркотиками – телом в такт доносящейся в предбанник музыке. Казалось, ее движения должны сопровождаться суставным хрустом. При этом ее большие, с полуопущенными веками, глаза на изможденном лице придавали ему сонливое выражение.
Вадим, стесняясь своего выбора, колебался. Да и верность другу требовала солидарности. Девчонка с присущим ее полу чутьем уловила не до конца осознаваемую и скрываемую Вадимом увлеченность ею. Поправила прямые, до плеч волосы. Перестала пританцовывать и удивленно, потому что хватало более выигрышных товарок, взглянула на него. Ее невинность утратила декоративность. Неуловимый, плавный поворот головы – и вот слезло притворное, выпукло показав беззащитную сущность недоумевающего подростка. Проблема была решена – Вадим не мог заниматься этим с ребенком. Даже если он ему нравился. И даже если нравился запредельно.
Он вздохнул и чуть заметно кивнул товарищу, позволив выбрать обеих нимфоманок. И расстался с начавшей обретать плоть иллюзией, которую давно, горячо и безуспешно лелеял – иллюзией пережить влюбленность: пусть здесь, пусть даже жалкую, пусть за деньги и только в течение отпущенного ему в помещении № 3 времени, но обязательно пережить – надышаться ею, наполниться до краев, чтобы на этом вдохе протянуть подольше, ведь невозможно, чтобы Анжела – это было все...
Андрей чужих терзаний не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Потому что сам любви не искал. Его устраивал ее заменитель. Ведь щемящую тоску одиночества, тоску по любви, можно не только растворить, ее ведь можно и забодяжить. С вожделением. И вот к нему Андрей подходил практично – ставил секс во главу угла.
Поэтому он снова по очереди улыбнулся обеим знакомым. И подал им знак. Выбранные выдвинулись вперед и прошли в основную комнату с телевизором.
Оставшихся же девиц Андрюшик продолжал рассматривать, и они не уходили. Считали, что его выбор неокончательный. Или неполный. И вели себя раскрепощенно. Нагибались и поправляли какую-нибудь завязку в обуви. Или невзначай принимали заманчивые позы. Или просто поворачивались – кто задом, кто боком. Выгибали спины и потягивались, давая возможность друзьям выборочно ознакомиться с самыми захватывающими особенностями женского организма. И изменить решение. Или дополнить.
Наибольшую активность, предлагая себя, проявляла малосимпатичная, невысокая, словно приплюснутая сверху, коротконогая девушка. Во всем ее облике угадывалось нечто неуловимо безумное. Приплюснутая использовала весь доступный ей арсенал соблазнения сразу. Подмигивала Вадиму. И тут же пританцовывала. И обнажала грудь. И оттягивала резинку трусов или даже ненадолго приспускала их. Еще исполняла языком непотребные вещи.
От такого самовыражения Вадим оторопел. А придя в себя, отвернулся от темпераментной и непропорционально сложенной девушки. Ему сделалось неловко.
– Ну что, славные, всем спасибо, все свободны! – сообщил невостребованным дамам Андрюшик, вдоволь налюбовавшись тем, что они ему показали.
Расцепил сомкнутые замком руки и развел их в стороны, давая понять, что взял бы всех, но нет такой возможности.
Теперь в позах девушек проступило пренебрежение. Они все как одна выпрямились и, стараясь не потерять напускного достоинства, развернулись. Самая красивая из оставшихся фыркнула. Самая опытная хмыкнула. Молча, как и зашли, подались они из апартаментов № 3. Заиграла, закачалась спелая гроздь из сочных попок... Низкорослое безрассудство Андрею к выходу пришлось подталкивать.
– Нет, ты видел? Полудемон! – высказал он Вадиму свое мнение о низкорослой, когда с трудом вытолкал ее в коридор и захлопнул за ней дверь.
– Да! Да! Да! – с готовностью согласился Вадим. К нему возвращалось хорошее настроение. – Бон-бон натуральный!
– Натуральный – не то слово. Типа телка-чувиха! А как зашли – группа захвата! – не мог успокоиться находившийся под впечатлением от увиденного Андрюшик.
– Да! Да! Да – хунта!
Друзья прошли к отобранным девицам. Те курили, сидя в креслах. Одна визуально была постарше, чем другая.
– О, мальчики, вы уже хорошо приняли, – сказала та, что помоложе, заметив под столиком бутылки.
– Кто празднику рад, тот пьян накануне. У нас ведь праздник? – сияя, осведомился Андрюшик. – Или как?
– Или как... – отозвалась та же девушка и, грациозно подавшись к нему, жеманно добавила: – Пока.
– Я вижу, вы тоже теплые, – предположил Андрюшик. – А знаете, как мы вас ждали, девчонки?
Девчонки заулыбались.
– И что, долго ждали? – спросила та, что помладше.
– Всю жизнь! – Андрюшик приложил руку к сердцу.
– Боже, бедные, – пожалела та, что постарше.
– В парную зайти не хотите? – предложил Вадим.
– Мы перед ней всегда медом мажемся, – пылко прошептала общительная и юная, поедая глазами обоих ребят.
– Пчелкой хочешь стать? – одернул ее Андрюшик, потому что ему больше нравилась та, что постарше.
В железную дверь, недавно закрывшуюся за забракованными барышнями, постучали. Точнее, стукнули. Один раз. После одинокого стука дверь распахнулась, и вошел тот же банщик с шестью бутылками пива и двумя бутылками прежнего вина на большом подносе. И четырьмя стаканами.
– Надо бы за все рассчитаться, – осторожно ставя поднос на столик, сказал он.
– Итого? – спросил Андрюшик и взял у банщика бумажку, где стоял total, так и было написано по-английски, за баню и пиво.
– Ну, и за остальное... – выделив «остальное» интонационно, банщик многозначительно помолчал, – вы знаете. Деньги я передам.
– На, возьми! – Андрюшик отсчитал нужную сумму, – сдачу оставь себе. А, секундочку! У вас плов не готовят? Я плов уважаю.
– Кухня закрыта, заказать можно что-то готовое, бутерброды, там, – сказал сонный банщик, беря протянутые ему деньги.
Было очевидно, что кулинарные пристрастия Андрея его не интересуют. Вовсе.
– Не, бутерброды не надо, – огорчился Андрей. – Ладно, давай сверим часы. На моих двадцать минут третьего. Будем считать, что начали в половину. И вы вскидываете девчонок в полпятого, не раньше. Так?
Андрюшик правой рукой зажал в кулаке оба конца простыни, чтобы она не слетала, и выставленным из кулака указательным пальцем выразительно постучал по циферблату позолоченных швейцарских часов на левой руке. Часы стоили четыреста долларов. Так он демонстрировал свое благополучие. Даже голый.
– Так, – согласился банщик, посмотрел на деньги у себя в руках и добавил: – Спасибо.
После этого одетый Вадим прошел за банщиком в коридор, который как шторой отделяли от комнаты деревянные висюльки, и закрыл дверь на задвижку. Вернулся в большую комнату. Девчонки там уже покурили и давили, словно вредных насекомых, бычки в пластмассовой, с черными отметинами пепельнице.
Андрюшик остановился посреди комнаты прямо перед девчонками. И сам себе похохатывал. Девчонки с любопытством следили за ним. Вернувшийся Вадим тоже присмотрелся к Андрюшику. Тот общее внимание заметил и расхохотался сильнее.
– Чего уставились, как на поца? Со мной все в порядке, – сказал Андрюшик, давясь смехом, и понял, что этим лишь подогрел интерес к себе.
– Да?.. Правда? – подражая манере Андрюшика общаться, задушевно спросил Вадим.
– Ну начинается. Ладно, сейчас объясню, – замахал руками Андрюшик, успокаивая зрителей.
– Неужели? – не отставал от него Вадим. – Ты уверен?
– Да, уверен, отстань! – Андрюшик справился со смехом и пролил свет на происходящее. – Я с год назад в Стамбул за барахлом летал. С Сергеем. Вон Вадим его знает, утром сегодня видел.
Андрюшик махнул рукой в сторону раздевающегося Вадима, и девчонки посмотрели туда, как будто до этого Вадима не видели. Раздевшийся по пояс Вадим глубоко вдохнул, поднял вверх руки и, напрягая, согнул их в локтях, как это делают культуристы. Повернулся влево-вправо, демонстрируя всем свои бицепсы.
– Я боюсь на самолете, – призналась молоденькая, вновь поворачиваясь к Андрею. – Тебе страшно было, да?
– Летать не страшно. Страшно, когда экипаж выходит в салон и пьет, – признался и он.
– Да ладно! – не поверила старшенькая.
– Туда не пили, – ответил Андрей. – А обратно, когда барахлом весь самолет забили и он еле от земли оторвался, – пили! Я когда только самолет увидел, мне уже душно стало. «Ан» задроченый. Лет – как моему папе, наверно. А его грузят и грузят перемотанными скотчем огромными тюками. Туркам ведь все равно. Они вообще у себя наши самолеты подолгу не держат. Типа грузите как хотите, только убирайтесь. А этот чартер час назад как прилетел.
– Но его ведь обслуживают? – выдохнул Вадим.
В глазах девчонок застыло любопытство. Подлинное. Особенно заворожило непонятное «чартер».
– Да, Вадим, я тебя прошу!.. Кто там его обслуживает? Заправили – и назад! – снизошел до объяснений Андрюшик. – Люди уже на это и внимания не обращают – так улететь хотят. Потому что несколько дней подряд, высунув язык, барахлом тарились, деньги из жопы доставали или кто там где их прятал. Боялись. А назад летят – стресс снимают. Так вот, сначала в салон одна стюардесса вышла. Ей все «смирновку» давай предлагать – ее в «дьюти фри» понабирали. Шумят, радуются, что домой летят. Она вроде отказывается, но треть пластикового стаканчика выпивает. Потом вторая стюардесса из-за шторки выплыла так, уточкой. У них у многих и на земле походка такая – ноги широко расставят, носки врозь, ходят, как будто все время равновесие ловят. Я эту стюардессу, кстати, и подколол, говорю, а что у тебя походка такая – утиная.
– А она? – спросила та из девчонок, что постарше.
– Она? Да ничего она – покраснела, – Андрюшик подмигнул спросившей, как вечером Маринке, и продолжил: – Ей тоже предложили выпить, но стало потише. Последним второй пилот вышел.
– И ему налили? – не поверил Вадим.
– И ему, – добавил Андрей. – Немного совсем, он даже сказал что-то насчет того, что пригубит символически, но тишина в салоне гробовая наступила. Знаешь, как в зале с началом концерта. Думают, сейчас еще командир экипажа мэкнет – и все, прилетели!
– А чего бояться? – не согласился Вадим. – По пути ГАИ нет!
Девчонки рассмеялись. Шепотом.
– Да, ГАИ нет, – улыбнулся шутке и Андрей. – Но я про Стамбул начинал. В Стамбуле зашли бухануть в какой-то ресторанчик. Пили, чтобы подешевле, их местную водку. Сплошной яд. Потом счет приносят, дают почему-то Сереге. А он по-английски ни в зуб толкнуть.
– Зато в проблемах государства хорошо, – заметил Вадим, – про казино опять же все знает!
– И лыка почти не вяжет, – продолжил Андрюшик, оставив это замечание без комментария. – Качается на стуле, но в счет смотрит внимательно. И вдруг на весь кабак как гаркнет: «Андрюха, нас здесь разводят, ты посмотри, чего творят, гниды!». А официант тут же стоит, не уходит. Из глубины зала еще один подтягивается, услышал, что буза какая-то. Я беру бумажку, тоже изучаю и тихо так ему говорю: «Угомонись, Серый, нормально все!». А он мне опять на всю забегаловку: «Да как нормально, ты че?». И показывает в счете: «Вот это водка – пили! Помню! Вот хавка ихняя, мудень еще варнякал: «Хароший пирзола». Ее мне брали. Ты шиш-баб взял, шашлык, значит. Потом снова водка идет и дальше вода, наверное. Еще чай пили, но сказали, что он бесплатный. Так?». Я кивнул, и он мне выдал: «Но здесь же ТОТАЛ какой-то! А мы ТОТАЛ не заказывали. А он, на х...й, самый дорогой. Совсем звери оборзели!». Хорошо, что турки плохо понимали, а то вломили бы нам, мало не показалось. Короче, я его успокоил, мы раскидались и поскорее свалили оттуда.
– У тебя еще есть? – спросила красавица постарше, четко вычислив собрата. – Много не надо. У нас девчонки тоже сегодня уже забивали. По одной хапке добрали б все вместе, и дело б веселее пошло. А?
Девушка распутно изогнувшись, подалась к нему.
– Нет, докурили, – вздохнул Андрей, не удивившись, что она его посчитала. – Может, крохи какие в карман просыпались, могу посмотреть.
Неискушенный наблюдатель действие наркотика скорее всего не заметил бы. Потому что курца может выкупить только курец. Или торчок.
– Да куда пыль эту на швах собирать. Ни в пиз...у, ни в Красную Армию! – сделала вывод девушка.
– Что, все докурили? – спросила Андрюшика девушка другая – младшенькая.
– Все, моя ты проводница! Все! – радостно сообщил и ей Андрей.
– Чего? – поразилась она.
– Проводница, говорю! В мир наслаждений. А ты что подумала? – Андрюшик потрепал ее за щеку. – Так, ладно, пора оголяться, красивые. Мы хоть и проплатили за два часа, но очень по вам соскучились, – посерьезнел он.
Девчонки вняли. И встали. Но повели себя буднично: привыкшие раздеваться, когда на них смотрят, они без ужимок обнажили не шибко захватанные, еще пригожие тела.
Избавиться от плавок на завязках старшенькой неожиданно помогли ребята. Перемигнувшись, они потянули за них с разных сторон. Листом осенним опал на пол купальный лоскут.
Обе рабочие девушки сделали вид, что ничего не произошло, и выложили из косметичек презервативы, беспечно оставив на столике и то, и другое. Андрей был уверен, что в косметичках не было денег, поэтому ухмыльнулся их показной легкомысленности. Он знал, что после заказа девчонки все деньги обязательно сдают, иногда их даже обыскивают, и спрятать деньги они могут лишь в одном месте. Точнее, в двух. И то в том случае, если баня не оснащена микрофонами и камерами – их помещают за вентиляционными решетками, зеркалами и в других не просматриваемых клиентами местах, которыми все подобные заведения начали пичкать повсеместно.
Девчонки отправились в душ. Дорогу, естественно, знали. По пути подхватили полотенца. Глядя голым движущимся девушкам вслед, Андрюшик с Вадимом переглянулись. Выяснилось, что у младшенькой с развал-схождением был непорядок. Небольшой. В створку ее худых ног хороший гандболист пробросил бы мячик для гольфа. А у старшенькой к филейной части подобрался целлюлит.
– Ну что ж, все стоит, сколько стоит, – вздохнул Вадим, прекрасно понимая, о чем думает чуточку сникший друг.
Сразу после их ухода Вадим уже по обыкновению разделся донага. И по обыкновению не стал заворачиваться в простыню, хотя взял ее. Чистые простыни аккуратной стопкой лежали вместе с полотенцами на комоде. На него же Вадим побросал и свои вещи. Сложил простыню вдвое и застелил ею кресло, в котором недавно сидела девушка помоложе.
Сзади что-то звонко ударилось о пол. Вадим резко обернулся. Это из штанов выпали его ключи. Оттуда они по идее не должны были выпасть. Вадим вспомнил о доме. И сыне. Проследил за протянувшейся до Анжелы мыслью. Ему показалось, что она незримо присутствует здесь в мелочах, неразрывно с ней связанных...
«Голубу мою! Голубу мою! Загуби-и-и-ли!!!» – пьяно завыл в черноте ночи далекий женский голос.
Вадим вздрогнул, а Андрюшик будто и не слышал ничего. Он открыл четыре бутылки пива и одну из них протянул Вадиму. Вадим взял у Андрея бутылку, стакан со столика и привычно залез в кресло с ногами. Налил пиво. Андрей приложился к своей бутылке, глотнув из горла. И остался стоять.
– Наркотик перекраивает пространство, – сказал Андрей в задумчивости. – Ты понимаешь, что ты уже не здесь – в другом месте. И первая сторона... от новизны тебе классно. Вторая... она тебя пугает!
– А с третьей стороны? – подставил подножку чужой теории Вадим.
Поднявшаяся пена грозила залить стакан. Вадим поторопился отпить.
– С какой третьей? У медали всего две стороны, – не поддался на провокацию Андрей. – Случай прикольный рассказать? Недавно было.
– Ну давай.
– Ехал из Одессы месяца два назад. За Уманью остановился пообедать. Сижу на летней площадке в азербайджанском кафе, ем борщ.
– В азербайджанском кафе?
– Именно в нем, и именно борщ, да. Доедаю. Должны принести шашлык. За соседним столом четверо мужиков, видимо, дальнобойщиков, потому что у дороги две фуры, и с ними телка. Лет четырнадцати. Слышу такую беседу. Старший говорит телке: «Ты не поняла, нас четверо. И двадцать. В жопу!». Она, подумав: «А может, минет?». Старший из них снова: «Ты не поняла. Нас четверо. И двадцать. В жопу!». Она: «Подождите, я схожу за подружкой». Ей кто-то из них типа: «Иди». Она уходит. Приходит с такой... ну, гейша. Из страшных снов. А, и старший этих дальнобойщиков пьяный. Готовый просто. Смотрит так на девок, покачиваясь за столом, потом пальцем на гейшу показывает и говорит: «Вот это – не надо!». Обиженная гейша уходит, старший задумывается и говорит: «Ладно, двадцать пять баксов!». Телка такая: «Ну так бы и сразу!». Старший: «Официант, водки!», – Андрюшик небрежно махнул рукой, повторив жест «старшего», которым тот привлек внимание официанта, и обнял Вадима за плечи. – Вот что я тебе скажу, братан: животные они все. Просто все. Без исключения.
Вадиму сальный рассказ друга не понравился, но сам рассказ его странным образом встревожил. Точнее, взбудоражил. А последнее высказывание даже задело...

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Омывшись, вернулись девицы. Без полотенец. Их они могли «забыть» только в душе. В этот период жизни они могли еще позволить себе быть ветреными. Могли еще разбрасываться... По пути из парной девицы прихватили по простынке из стопки.
Рассмотрев девиц и спереди, и сзади, Вадим заключил, что они красивы. Но одноразовой, утрированной красотой похотливых старшеклассниц: подведенные брови, крашенные губки, прически и глазки с одинаковым нездоровым блеском, делающим их занятными.
Вдвоем ветреные красавицы сели в свободное кресло. Поместились там боком. Зашептались.
– Пересядь! Это мое место, – потребовал Андрюшик, обращаясь к более молодой.
– Твое место дома, – беззлобно огрызнулась она.
– Не груби мне, славная. А то замуж не выйдешь, – нашелся Андрюшик и сильнее, чем можно было ожидать, потрепал ее по загривку.
– Че, перемкнуло? – подскочила она в кресле, несколько недовольная тем, что ей не давали договорить с подругой.
– Давай-давай, пересаживайся, – поторопил Андрюшик.
– Ты – как моя двоюродная сеструха: если что не по ее, психи устраивает! – возмутилась девчонка, но освободила ему место.
Вадим поднялся, предлагая ей свое кресло, и она расселась там: низко опустилась и картинно вытянула далеко вперед стройные юные ноги. Гладкие, как у взрослой фотомодели после эпиляции.
Однако фотомодели ноги так не вытягивают. И в креслах так не сидят. Потому что в такой богатой позе вульгарное подавляет аристократичное. Полностью.
Друзья примостились на подлокотниках. Каждый возле своей девушки. Сформировались пары: Андрюшик со старшенькой, Вадим с младшенькой.
– На эту боковину не садись, она играет, – предупредила Вадима его девушка, указав на подлокотник кресла, который под весом Вадима мог отломиться.
– Что опечалилась, Несмеяна? – попробовал наладить контакт со своей девушкой Вадим, сев на подлокотник кресла с другой стороны.
– Кто? – поморщилась она.
– А, ну да... – Вадим на секунду растерялся. – Царевна одна в сказке.
– Такой умный, куда твое дело! – выплеснула эмоции молодая.
Подружки переглянулись. Младшенькая насмешливо покачала головой, давая ответ на как бы незаданный старшенькой вслух вопрос: «Здесь что, библиотека?».
Обменявшись таким образом мнениями, девчонки синхронно, экономя друзьям время, встали. Потянули мальчиков за руки и пересадили в кресла на свои места. Приступили к вопросу быстро, по-деловому. Изящно сбросили простынки и запрыгнули к парням на коленки. Стали ластиться. С выдумкой...
Андрюшика притягивала выразительная пышность форм своей распутницы. А вероломные припухлости двух щедрых женских складочек между бедрами, какими обладает большинство полногрудых девушек, нравились ему больше, чем аккуратненькая «пилоточка» негрудастой и более молодой ее подруги. На «пилоточку», впрочем, он тоже поглядывал.
Желание подсматривать жило в нем с детства. Например, он не пропускал телевизионные трансляции популярных в советское время соревнований по фигурному катанию. Каждый раз взволнованно следил, как пара выполняет поддержку. В этот момент у фигуристки часто задиралась куцая юбчонка. Смотреть соревнования Андрюшик перестал лишь тогда, когда в них появились участники младше него.
Потому что девичьи индивидуальности стали доступными. И укрупненные они привлекали его больше, чем миниатюрные. Почему – Андрей не задумывался. Это происходило безотчетно. Возможно, даже на генном уровне. И было точно связано с его собственным важным габаритом.
– О! Где нужно – гладко, где нужно – шерсть, – восхищался Андрюшик, бесцеремонно воззрившись на нежную завязь временной подруги. – Я вижу, ты из прически на главном месте сделала культ!
– А вы знаете, девчонки, что бывает стиль голливудский и латиноамериканский, – подключился Вадим. – Я не помню, какой из них какой, но у вас оба – факт. Вы знали?
Девчонки угодливо захохотали. Рассмотрев стыдное у своей подруги, Андрюшик переключился на младшенькую. Ее лобок был лысым.
– Мандавошкам – нет! – рассмеялся и он. И обратился к Вадиму. – Ярко, да?
– Да, свеженько, – согласился тот.
– Живот надорвешь, хохотун! – надулась та, у которой волосы ниже живота отсутствовали.
– Не слушай его, он глупости морозит. Твой побритый лобочек – это прелесть! Я и так и сяк тебя разглядываю... – исправил положение Вадим.
– Девчонки, да вы с понятием! Вы просто супер. Королевы! – насладившись зрелищем, восхищенно похвалил и Андрюшик.
Отношения снова наладились. Андрюшик давно на собственном опыте убедился, что чем комплимент неожиданнее и неправдоподобнее, тем он приятнее.
– Да!!! – закокетничали одновременно девчонки, радуясь тому, что они королевы, и тому, что представилась возможность поговорить о понятных им, занимательных вещах.
– Ну, давайте знакомиться, – предложил Вадим.
Более молодую из девчонок это рассмешило.
– Ты чего? – спросила ее старшая подружка.
– Помнишь стишок: «Парень девушку е...т, хочет познакомиться», – процитировала первая, самая общительная громким шепотом, чтобы, кроме подруги, никто не слышал.
И ей стало еще веселее.
– Мы тоже его знаем, – не выдержал Андрюшик, понемногу заводясь.
– И что? – дернула головой старшенькая, защищая веселящуюся младшенькую.
– Ничего! – ответил, успокоившись, Андрюшик и подался к ней, а она в знак взаимопонимания потерлась о него своим масштабным бюстом. – Девчонки, а вы сестрички или подружки?
– Сестрички, – продолжала веселиться младшенькая. – Шо, не похожи?
– Да нет, похожи. И что, вы родные сестры? – спросил Вадим.
– А то! – засмеялась младшенькая.
– Да, сестры они такие, особенно родные, – улыбнулся Андрюшик понимая, что девчонки врут, и весело спросил грудастую: – Или все-таки сестры?
– Подружки, – проворковала грудастая, продолжая тереться об Андрюшика.
– А вы какие подружки – такие? – Андрюшик начал быстро сгибать и разгибать по два пальца, выставленные буквой V на обеих руках.
Вадим не понял, что Андрюшик хотел этим сказать, но девчонкам выходка понравилась.
– И что ты смотришь на меня без интересу?! – запела веселая и самая юная подружка и замолчала.
– А дальше? – воодушевился Вадим, обратившись к ней.
– А дальше за деньги в концертном зале! – отрезала за нее старшая подружка.
Теперь хихикали обе девчонки. Они прекрасно понимали друг друга, а то обстоятельство, что они сидели на руках у мальчишек, их абсолютно не смущало.
– Но как вас все-таки зовут? – теперь предпринял попытку познакомиться Андрей.
Девчонки не ответили, продолжая смеяться.
– Странно, вроде не курили, – удивился Вадим.
– М-а-ш-а, – продавливая звуки сквозь смех, представилась младшенькая хохотушка. – И Наташа! – унявшись, показала она на подружку.
Непонятно почему, но Маша и Наташа прыснули снова. Вадим разглядел их повнимательнее. Разница между ними все-таки была. Как между простыней, высохшей на балконе и в квартире. Маша была значительно свежее.
– Маша, глянь, у меня вот здесь что-то, – девушка, которую звали Наташа, показала подружке покраснение чуть выше груди. – Вот елы-палы, а я и не видела!
– Японцы все вылечат! – забавлялся теперь Андрей.
– Точно! – подтвердила подозрение подруги Маша, рассмотрев красное пятно у нее на теле. Взглянула на Андрея, и в ее глазах тоже сверкнул озорной огонек. Она хлопнула себя по внутренней стороне голого бедра, будто что-то вспомнив. – Слушай, может, краснуха? Или?.. Тогда никакая поликлиника не поможет. Я одну тетку на Борщаговке знаю – родинки и все такое выводит. Заговорами лечит. Давай сходим! Только попроще одеться нужно! Тетка хитрая, все выспрашивает: где живешь, чего делаешь? И если видит, что бабки есть, то с богатых больше лупит.
– По-христиански живет женщина, – отметил Вадим едко, потому что Наташа утратила для него часть своего очарования. Так ковыряющаяся в носу красивая девушка, которую бы он рассматривал в театральный бинокль во время спектакля, тоже понравилась бы ему меньше. Смущали Вадима не столько пятна как таковые, сколько удручали вызываемые ими ассоциации. Красные разводы на теле девушки напоминали те, что залили лицо приятного мальчика в холле после того, как ревнивый босяк послал его на х... Только в Наташу, показалось Вадиму, яркая пакость въелась...
– Давай! – согласилась Наташа с Машей, даже не посмотрев на Вадима. – Если за пару дней не сойдет, съездим.
– Вы что, высаживаете? – сосредоточился на услышанном Андрюшик, не до конца понимая логику чужого диалога.
– Моя ты буся! – пожалела его Наташа и заговорила проникновенно: – Прикололись! А пятна – аллергия на температуру. Всегда после сауны так. А минут через двадцать сходят. Так что не волнуйся. Хотя... – Наташа вдруг серьезно о чем-то задумалась, – может, схавала чего... А бабка такая есть. Мне Машка еще раньше про нее говорила. И точно, что разное выводит. Так что если тебе надо – адрес дадим.
Наташа, глядя на Андрея, прыснула смехом, потому что, пошутив, снова запутала парня.
Андрей демонстративно отвернулся к Маше, и та, пользуясь случаем, страстным шепотом спросила его:
– А писички наши понравились? – в этом вопросе она не могла опереться на подружку.
При этом Маша разглядывала Андрея ниже пояса. В ее томном взгляде на его выразительное богатство притаилось пламя. Вадим, как и в случае с мулаткой, заметил это и почувствовал укол ревности. И собственной неполноценности.
– Еще как! – оправдал ожидания своей обожательницы Андрюшик, понимая, что такие комплименты Маша может выслушивать сутками. Без перерыва на сон. – Ваши пипы – это нечто! Настоящие сокровища!
Вадим, чтобы скрыть смущение, прикурил, но неудачно, и огонек сигареты упал на подлокотник их с Машей кресла.
– Смотрите, смотрите, – заверещала Маша в мнимом испуге, сразу же вскочив у Вадима с колен. – Он нас спалить хочет!
Вадим запрыгал в кресле, потому что упавший огонек не потух, а, скатившись с подлокотника, распался на искорки, которые бы обожгли его голые ноги, если бы он вовремя их не убрал.
Он лихорадочно искал, оглядываясь по сторонам, чем бы искорки погасить. С поспешной готовностью помочь Андрей бросил Вадиму салфетку. Вадим ей тут же воспользовался, и из искр не разгорелось пламя. Однако на обшивке кресла из плотной ткани остались следы от игры с огнем.
Вадим прикурил снова, и снова от сигареты отломился огонек. Вадим вовремя подался вперед, и огонек упал на пол.
– Да е-мое! – в сердцах бросил он. – Б...ь!
– Где б...ь? – рассмеялась Наташа и, поднявшись, прикурила сигарету от лежавшей на журнальном столике зажигалки. – А ну гони ее на х...!
– Ай молодчинка! – обрадовался Андрюшик. – Иди, я тебя приятно потрогаю.
– Ага, щас! Возьму разгон с Бессарабки, – ломалась Наташа, но как только Андрей протянул к ней руки, она тут же села к нему на колени.
Руку с сигаретой отвела подальше в сторону, чтобы никого не зацепить. Из второй ее руки Андрей вынул зажигалку, чтобы она смогла его обнять.
– Заберите у него спички, он здесь пожар устроит! – еще громче запричитала Маша, наблюдая, как, подобрав на полу ту же салфетку, Вадим подавляет на нем другие опасные огоньки.
Маша взяла в рот сигарету и скомандовала Андрею, вращавшему в пальцах зажигалку:
– Дай огня!
– Огня – это к Прометею, – Андрей указал зажигалкой на Вадима. – Могу зажигалку.
– Давай уже, – Маша выхватила зажигалку из его рук, не дожидаясь, пока Андрей даст ей прикурить.
Фантасмагория продолжалась.
– А старички к вам подкрадываются? – вдруг доверительно справился Андрюшик уже у Наташи, и его ладонь скрылась у нее между ног. – Трогают за здесь?
Наташа сжала его руку ногами и промолчала.
– Оно тебе надо? – вступилась за Наташу Маша.
– Колись, быстренько, – не обращая на нее ровным счетом никакого внимания, продолжал приставать к Наташе Андрюшик.
– Ну что ты все выспрашиваешь? Выспрашивает и выспрашивает! – раздосадованно воскликнула Маша.
– Все тебе надо знать! – проявляя единодушие с Машей, замурлыкала Наташа, отзываясь больше на движение Андрюшиной руки у себя в недрах, чем на его просьбу.
– Вот так, хорошо, – похвалил ее Андрюшик. – Давай, подвигай своим... манжентом художественно подбритым.
– Какой ты грубый, – вяло возмутилась Наташа.
– Точно! – активно согласилась Маша.
И обе девчонки рассмеялись.
– А чего, рассказали б что-нибудь интересненькое, – поддержал в свою очередь товарища Вадим и погладил белый Машин бархатистый зад, который она вновь устроила у него на коленях. Контраст мулатки и Маши ему нравился.
– Ты приходи почаще, я тебе, как Шахерезада, про Васей до утра рассказывать буду, – заверила Вадима Маша, оснастив речь нужным словом. – На свои годы я повидала – ты книжки читать перестанешь! – похвасталась она и развратно засмеялась. Прижала его лицо к своей груди. Так же, как недавно жена Вадима прижимала к своей груди голову его сына.
Не скрывающий глупости примитивный хохот Маши и то, как она прижала его голову к себе, были приятны Вадиму. А Маша, словно закипающий вулкан, с головой Вадима на груди, расходилась все сильнее и сильнее.
– Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! – все быстрее вылетало из нее.
– Любят потрогать, да? – не отставал от Наташи Андрюшик, продолжая поигрывать зажатой между ее ног рукой. Эта пара уже жила своей собственной жизнью.
– Ох уж эти мне ручонки шаловливые, – откликнулась на игру Наташа, изображая слабую попытку извлечь из своего интимного места углубившиеся в него Андрюшины пальцы. – Да Васи разные бывают!
– Их бывает клинит – стоп-кран отдыхает! – вставила ни к месту Маша, имея в виду клиентов, которых она с Наташей называла Васями. – «Выходи за меня замуж», – один мне говорит. А я ему: «Ты посмотри на себя, тебе лет сколько?». Мне еще не хватало, чтобы дедушка на мне умер. Объясняй потом детям и внукам! А самые противные такие, знаешь, что целоваться лезут, а у них из-под коронок воняет. И до денег такие...
Маша запнулась, не находя подходящего слова.
– Какие? – расшатывал ее самоуверенность Вадим.
С точки зрения женской притягательности Наташа и Маша для него опять оказались на одной ступеньке. Той, что была ниже первоначальной, на которой обе девушки стояли, когда он с ними познакомился.
– Тугие! – бросила ему в лицо Маша, отыскав-таки нужное слово.
– Что ты морозишь? Какие коронки? Кого это чешет вообще? – шикнула на подругу Наташа, едва сумев усмирить ощущения от орудующей у нее внизу руки Андрюшика. Та поглаживала, потрагивала и пошаривала. Маша виновато прикрыла ладонью рот, а Наташа – глаза. Блаженно. И снова повернулась к Андрюшику. Подвигала низом живота, добиваясь необходимого трения с копошащимися в ней пальцами и сказала ему: – Да мы и не целуемся. Правило у нас. Только если сами захотим. Подай мне пиво!
Андрюшик освободил руку, лишив Наташу ласки.
– А что тебе еще подать? – спросил он.
– Ты можешь дать мне пиво? – разозлилась она.
– О, раскомандовалась, это что-то новенькое, – дразнил ее Андрей. – Нет, не могу.
– А что ты можешь? – Наташа смерила его насмешливым взглядом.
– Могу только трахнуть! Я ведь мужчина, а не официант, – сказал Андрей спокойно, а Вадим подумал, что вся перепалка просто из-за того, что Андрею было далеко тянуться за бутылкой.
– Так ты проказник? – Наташа взяла со столика две бутылки пива и, не спрашивая, будет ли Маша, протянула одну ей. Пользуясь возней, Андрюшик лизнул палец на той руке, что прятал в Наташиных недрах, и вернул руку обратно. С еще большим усердием принялся терзать смоченным пальцем наливающуюся желанием девичью пуговку.
– Когда речь идет о сексуальных фантазиях – я на высоте, – конфиденциально сообщил он Наташе на ушко.
– Помнишь Нинку? – обратилась Маша к Наташе.
– Ну, – откликнулась та.
– Я думала, она такая вся офигенная, а недавно узнала, что за полтинник на ночь ездит. Ей одна сказала, что за полтинник еще подумала бы, ехать или нет, так она аж попустилась.
– К клиентам ездит, что ли? – проявил гибкость ума Вадим.
– Нет! – подчеркнуто серьезно съязвила Маша, отвечая Вадиму. – На ткацкую фабрику! В ночную смену!
– А что тебя удивляет? Ей же годов и годов! – продолжала обнаруживать недюжинный интерес к мифической Нинке Наташа. – Девчонки рассказывали, что она сначала диспетчером была и с каким-то бандитом подживала, который развозку по адресам замутил.
– Подожди, – опять не сообразил Вадим, – каким диспетчером?
– На телефоне она сидела. Девчонок по вызовам отправляла, пока менты хахаля не закрыли, – отрывисто пролила свет на судьбу Нинки Наташа, втискивая целую тему в две емкие торопливые фразы. Ей хотелось успеть рассказать о Нинке побольше, чтобы унизить ее отменно, чтобы хотя бы и в узком, случайном кругу, насладиться своей к ней неприязнью. Неприязнью к более удачливой, чем сама Наташа, и заносчивой девчонке. Чтобы хоть в собственном Наташином воображении горделивая Нинка не просто наклонилась до их общего полового уровня, а растянулась на нем, словно тряпка. Распласталась так, как это уже давно сделала Наташа. – Потом понтов поубавилось. Сразу платьице покороче, личико попроще – и в путь. Оказалось, не забыла, сучка, привычное занятие. Мастерство, как говорится, не пропьешь.
Наташа сделала паузу, довольно хмыкнув. О том, что более взрослая Нинка никогда не сидела рядом с ней в этой бане, а напротив, брала отсюда к своим клиентам кого-нибудь из знакомых девчонок, если у тех получалось поехать, Наташа умолчала. О том, что с Нинкой девчонки всегда хорошо зарабатывали, – тоже.
Вадим подумал, что шлюхи не только профессионально грешат, но и завидуют.
– Да-а, в путь в коротком платьице и с простым личиком – это... – Андрей как будто вспоминал увильнувшую от него мысль, и было неясно, то ли его потихоньку припирает, то ли он просто гонит. – А вдруг простудится?
– Я как-то с ней ездила. Ребята попались молодые, но такие, мурчащие, – продолжила рассказ Наташа. Андрей поощрительно ей кивнул, давая понять, что догадался: речь идет о блатных. – А Нинка ж – царица. Чувак что-то про жену сказал, что не живет с ней, что ли... Эта фыркнула. Уже не помню, как там точно было. А он ей и говорит: «Слышь, ты, пенсионерка! Прыгай в окно». Прикинь?
– Честно, что ли? – засомневался Вадим.
– Честнее может быть только правда, – успокоил его Андрей.
Наташа посмотрела на Андрея, потом на Машу, и они с ней рассмеялись непонятно чему.
– Ну и как, прыгнула? – рассмеялся вслед за ними и Андрей.
– Да нет. Он в нее колбасой кинул. Докторской. Пожалел. Видит, что и так чуть не усралась, – закончила Наташа. – А она обиделась типа и ушла. Даже деньги не забрала. Думала, что он ее догонять будет.
– А ты постаралась за обеих, да? – спросил Вадим.
– Нет! – ответила Наташа, зло на него глянув.
– Да, тему жен лучше не поднимать, – сделала вывод Маша. – У меня подружка раз нарвалась...
– На маньяка? – подражая разболтанно-ласковой манере товарища говорить, перебил ее Вадим.
Маша отдаленно и каким-то странным образом, но все больше напоминала ему его жену.
Эта общая, присущая Маше и его жене, одновременно и внешностная, и поведенческая тонкость его даже злила.
– А х... его знает! – не окрашенное эмоциями ругательство прозвучало для проформы. Маша вновь рассмеялась собственной шутке. И успокоившись, потому что никто ее в этом не поддержал, продолжила: – Может, белочка прихватила. Начал ее избивать. За то, что у нее имя, как у его жены. Его жену так же звали. Говорил, что она имя ее позорит. А подруга ему в ответ: «Если ты ее так любишь, то что здесь делаешь?». Он ее еще сильнее метелить стал. Так подруга голая в шубе и сапогах оттуда и подорвалась. В кустах сидела, пока он ее искал.
Вадиму показалось, что определенно есть нечто символическое в том, о чем рассказала Маша, и в том, о чем сам он только что подумал – о ее сходстве со своей женой.
– А было с Люськой похожее, помнишь? – обратилась к Маше Наташа. – Когда еще за нее Ирка вступилась.
– Ирка? – оживилась, вспоминая, Маша. – А, да! Помню.
– У нас подруга с Машкой есть, Ира, – принялась за рассказ Наташа. – Мы, там, праздники вместе и все такое. Она первый день на работу вышла. Ну, ей на фирме перед выездом говорят: все нормально будет, с опытной девочкой едешь, она в курсе к кому, не волнуйся. Поехала. Приезжают, а там не то что баня, а офис, ну и зона отдыха специальная. Круто так все, красиво. Люся этих людей знает, они серьезные, всегда рассчитываются без проблем. Но с такими людьми надо аккуратно. Сделать тихо, что просят, и свалить, когда скажут. Они пьют, короче, разговоры у них свои. Люська, не в первый раз, расслабилась и нажралась. И начала пьяная выделываться. Вроде в шутку, но одному из гостей что-то обидное ляпнула. Их вообще к двум мужчинам вызывали, а там были еще люди, но не при делах, ПАРИЛИСЯ, свое что-то решали. А у этих бандитов, они с виду спокойные, потому что богатые, разговор короткий. Сразу ответка. Он ей тарелкой с помидорами в лицо зарядил. А она до этого говорила, что хочет в бассейн. Он ее в бассейн и повел. За волосы поволок и давай топить. Уже Люся пузыри пускает. Ира высадилась на измену, на коленях ползает и просит этого парня: «Не убивайте». Люську отпустили. На улицу голую выкинули. Пинка дали и следом – вещи. А Ирке говорят: «Раз ты за нее мазу потянула – отрабатывай». И все, кто там был, по кругу ее пустили. Но это еще не все. Посадили в машину и повезли куда-то за город. Ирка говорит, еду и думаю – все. И Богу помолилась. А тут – раз! И сразу колесо пробили. Ставить они не умеют, ходят вокруг этого джипа. Ну, она и выскользнула из машины. И бегом в посадку, что возле дороги. Потом уже вышла, и таксист ее довез.
– И что с той Люсей было? Она хоть спасибо сказала вашей Ирке? – спросил Андрей.
– Ага, щас! Она с фирмы ушла, а Ирку еще на х... послала. Ну, Ирка ей говорит: «Я тебе считай что жизнь спасла и из-за тебя пострадала», а та ей: «А я тебя не просила!».
– Если ты сделал доброе дело и не получил по еб...лу – значит, Бог его не заметил, – разрубил противоречие Андрюшик.
Девчонки его поддержали, закивали.
– А помнишь, как мы с тобой в один из разов шестой РОП искали? – совершенно окосев, пьяно засмеялась Маша, обращаясь к Наташе.
До этого она побывала в банном помещении с меньшей цифрой и там тоже пила с клиентами. Наташа кивнула.
– Чего искали? – не понял Андрюшик.
– Да станция такая лодочная, правильно? – Вадим смотрел на Машу.
– Точно! – подтвердила она. – Таксист не знал, у всех спрашивал, но привез. Темень хоть глаз коли, ни один фонарь не горит. Смотрим – проходная какая-то. Стучим. Там два Васи, выходят. Повели на территорию, в домик, дали деньги, мы потрахались, больше не лезут, но не отпускают. Пьют и пьют, болтают, пургой какой-то засыпают. Тут к ним еще подтягиваются. Прикинь? – Маша посмотрела на Вадима. – А мы оделись, такие стоим, короче, на них смотрим. Они к нам – мы на улицу, там две собаки у входа, с меня ростом. Бежим, вокруг забор – сетка высокая, не перелезешь. Скипнуть можно только по воде. Васи за нами, поймали и протирают, что у них деньги пропали.
– Та! – махнула рукой Наташа, – столько разного было...
– Мама рассказывала, ей дедушка мой говорил: «Запомни, дочка: люди говно». А ну, расскажи еще чего-нибудь, – попросил Наташу Вадим, догадавшись, что на прошлом вызове одинаково осоловелые девчонки тоже были вместе.
– Еще? – криво усмехнулась Наташа и вздохнула. – Еще меня один с точки забрал, я тогда на улице стояла, на жирном «мерсе», лет пятьдесят такой. Ничего еще. Полташку залистал, на хату привез, а там – восемь малолеток, – как бы через силу, как будто ей и сейчас больно вспоминать об этом, начала Наташа с видом, с каким ночью в пионерлагере когда-то рассказывала страшилки.
– Почему не десять? – ухмыльнулся Андрюшик, не столько потому, что Наташа привирала, сколько потому, что, приукрашивая свои страдания, она, как плохая актриса, пыталась вызвать к себе жалость.
– Может, меньше, я их не считала! – вызывающе бросила она, полагая, что именно так и должна вести себя девушка, над которой (это уже было очевидно) поглумились подонки.
– Подожди, какие малолетки? – удивился Вадим.
– Такие, лет по семнадцать, – обнажила голую правду жизни Наташа, которой не давали закончить грустную историю. И рвала сердце дальше: – «Так, – говорит, – пацаны, я вам телку привез – занимайтесь». Я раз по сторонам – обступили, не убежишь, только с балкона прыгай. А там девятый этаж. Три дня держали. Один слазит, а другой уже с надроченным стоит.
– А помнишь, как тебя один снял, сказал, что на Жмеринскую в гостиницу поедете? – чувствуя, что Наташа не вызвала в парнях сострадания, принялась за дело Маша. Наташа кивнула, надеясь, что подруга укрепит ее пошатнувшийся имидж страдалицы. – Привозит он ее, короче, в какой-то гараж. Закрыл его, а ключ на шею повесил.
– Кому? – перебил совершенно серьезно Вадим.
Его апоплексическая простота на время парализовала собеседников.
– Тебе! – съехидничала Маша. – Ключ повесил и давай всякую ху...ню предлагать, пописять там на него, что ли, да? – обратилась, уточняя, Маша к подруге.
– Я сегодня узнал, что это «золотой дождь» называется, – заметил Вадим.
– Молодец, – похвалила Наташа и уже сама продолжила трудную, полную печали историю. – Да! Но что такие предлагают, уже не важно, если бы пописять, и все – я бы пописяла. А у него руки трусились. Понимаешь, даже до того, как мы нормально все сделали.
– А, так вы все-таки сделали? – отследил Андрюшик непредвиденный поворот событий.
– Да, сделали, – уже не рисуясь, без модной гнусавой интонации в голосе, будучи собой, удивилась Наташа. – А что тут такого?
– Да ничего. Маша просто об этом не сказала, – успокоил ее Вадим.
– Ну вот. Я и так, и так съезжаю, мне денег не надо, говорю, только отпусти, – включилась снова Наташа, и Маша уже не пыталась ей помогать. – А он ни в какую, за волосы схватил, тянет, глаза бешеные. Ну, думаю, не уйти мне отсюда. В этом гараже и зароет. Терять нечего, не выдержала и бутылкой его по голове. Там еще вино оставалось, он меня сначала вином угощал. Ключ уже не помню, как у него с шеи сорвала, – и ноги оттуда. Всю ночь по лесу ходила – дорогу искала. Потом неделю валерьянку пила.
– А после малолеток не пила? – нашелся Андрюшик.
Вадим выкатил глаза, показывая товарищу, что это лишнее.
– После малолеток тоже пила, – огрызнулась Наташа.
– Ну и как, помогло? – не сдержался Андрюшик и тут же, не дожидаясь Наташиной реакции, примирительно сказал: – Ладно, ладно, извини.
– Я вот все слушал и очень хочу вмешаться, – подал голос Вадим.
– Да что ты? – воскликнул Андрюшик злорадно-сочувственно. – Нельзя. Научись сдерживаться.
– Любая девчонка, что на улице год отстояла, хотя бы раз, но с такими придурками сталкивалась, – подвела итог Наташиному рассказу Маша. И коротко рассмеялась.
– Чего ты? – спросил Андрюшик.
– Да вспомнила тоже. Мы как-то здесь, в этой же бане, с Наташкой тоже вместе на вызове к одним были. Двое ребят – друзья, вот как вы. Все чин-чинарем, ну и я в конце уже со вторым. Он мне обещал доплатить, но потом у него денег не оказалось. Ну понятно, короче. Так я ему жвачку разжевала и сильно растянула. Помнишь? – обратилась она к Наташе. Та кивнула и засмеялась. Маша захохотала тоже. – Прилипла жвачка у него там к волосам тонкой змейкой. Ну, и он пошел. На следующий день снова сюда приходит. Меня не было, он Наташку увидел. Говорит: «Зачем она это сделала? Я до сих пор в этих трусах хожу, при жене не получилось переодеться. И чем чаще снимаю – тем больше волос вырываю. Буду, наверно, выстригать там».
Андрюшика история не заинтересовала, он поднялся и принялся разливать вино по четырем принесенным банщиком чистым стаканам. Наташе лил от души. Или ради прикола, или сработала привычка – обязательно напоить девушку, которую хочешь проводить до постели.
– Много, – подала Андрюшику сигнал Наташа. – Много, я говорю! Или я много говорю?!
Девчонки разразились привычным хохотом. Андрюшик всем раздал, кроме Наташи, по полстакана вина. Наташа взяла протянутый ей полный.
Андрюшик занял посередине комнаты торжественную позу. Выставил вперед правую ногу и поднял вверх свой стакан. Покачивался его выдающийся отросток. Моталась из стороны в сторону мошонка. В ней угадывалось движение больших яиц: одно было опущено значительно ниже другого.
– Родился тост. Этим маленьким бокалом, но с большой душой... – Андрюшик посмотрел на журнальный столик, где до этого глубоко ночного времени дожили лишь мандарины, покачал головой и продолжил: – За полурастерзанным столом.
Девчонки рассмеялись, Вадим захохотал. Улыбнулся и Андрей.
– Сам придумал? – хохоча, спросил Вадим.
– Нет, дедушка четырнадцатого года рождения, – ответил Андрюшик так, как будто год рождения родственника объяснял нечто важное, но не высказанное им. – Десять лет норильских лагерей! – почти прокричал он и разразился громким хохотом вместе со всеми. Подождав, пока все успокоятся, он все-таки досказал тост:
– Девчонки, я хочу выпить за исполнение ваших желаний. Сокровенных. Чтобы не оставалось даже повода для маструбации.
Вопреки его ожиданиям новый взрыв хохота не сотряс помещение № 3, но все охотно за это выпили.
– Правильно – мастурбация, – заметил, опустив на столик стакан, Вадим.
– Слышишь, ты, лингвист! – Андрюшик уже и сам покачивался отдельно от своих яиц – они качались навстречу колебаниям его тела. – А какая в х... разница?
– Одна дает, другая дразнится! – опередила с ответом Вадима Маша и, заливаясь от смеха, закончила: – Вот какая разница!
– На х...! – тоже громко веселясь, придав мысли подруги необходимую пикантность, поставила жирную точку в этой шутке Наташа и спросила Андрея: – А что ты как этот?
– Как кто он? – тут же оживился Вадим.
– Та-а, ты тоже... – Наташа отмахнулась от Вадима пьяной рукой, но вдруг резко повернулась к нему и объяснила: – Как здрасьте.
– Почему «здрасьте»? – спросил Вадим.
– Потому что! – ответила ему за Наташу Маша, и девчонки вновь расхохотались.
В своей веселой безнравственности они казались парням притягательными. А парни казались притягательными безнравственным хохочущим девчонкам. Особенно Андрюшик. Его они рассматривали с волнением, потому что в движении Андрюшиных придатков находили очарование. Вызывающее. Вместе с искривленным от природы большим членом, размеры которого подчеркивались общей худобой Андрюшика, очарование от худощавого покачивающегося перед ними мальчика было полным – восхищающее девчонок очарование самца.
– Тебе пенис не мешает? – спросила Наташа.
– Не больше, чем тебе грудь, – сходу ответил Андрюшик.
– На такую бы грудь да медаль! – добавил Вадим.
– Да, победителя соцсоревнования, – сказал Андрюшик, и теперь от души рассмеялись друзья.
– Кого? – то ли не поняла, то ли не расслышала, о чем речь, Маша.
– Никого, не забивай себе голову, – посоветовал ей Вадим и засмеялся сильнее.
– А у тебя что было такого? – отвлек Машу Андрей, подавив смех и полностью разлил остатки в бутылке на четверых.
– У меня такого не было, у меня другое было, но тебе это знать не обязательно, – отрезала она.
– Ладно, – не стал настаивать Андрей, – тогда я хочу сообщить, что вы самые красивые девчонки, которых мы встретили за сегодняшний вечер.
Теперь хохотали они с Вадимом.
– А как ты... вообще... – Вадим забуксовал, обращаясь к Маше.
– Что? – не поняла Маша.
– Докатилась? – выдохнул Вадим, подавляя рвотные позывы.
– Ой, прямо «докатилась»! – передразнила Маша. – Я тебе вот что скажу. Я сама из Умани. Лет пятнадцать мне где-то было. Уже мальчики вовсю за мной бегали. И как-то лежу я на диване. Такая на расслабоне. А мама мне говорит: «Посуду помой!». А мне лом. Так я могу не только посуду помыть, но и убрать в доме. Даже просить не надо. Но тут делать ну ничего не хочется. Я лежу такая и ей говорю: «Мама, я рождена для любви!». Она и офигела.
Маша вновь зашлась в пьяном хохоте. Отсмеявшись, сказала:
– Это все-таки шутки, но для меня это серьезно, – и чуть погодя добавила: – малолеткой хорошо было. Раньше...
– Почему? – Вадим нежно коснулся руки Маши.
– Да так... – дернула она плечиком. – Лучше было, и все. Замесы если и были, то не страшные. Помню, ко мне опер ходил...
– Мент? – преувеличенно брезгливо выкрикнул Андрюшик.
– Да, мент, – спокойно посмотрела на него Маша, и Андрюшик замолчал, как школьник, сказавший что-то невпопад на уроке. – Неженатый. Одного Васю прямо с меня снял. «Тебе, – он ему говорит, – за малолетку столько дадут, сколько ты не проживешь. Давай сейчас жене позвоним, скажем, за что тебя задержали, и чтоб она знала, в какое РОВД пожрать принести, голод твой утолить! Завтра выходные – вот мы тебя на них и закроем, в понедельник на работу сообщим». Вася высадился, побелел весь. Все бабки, что были, отдал и еще рад был, что свалил.
– Моя милиция меня бережет. Теперь понятно, как ты дошла до жизни такой, – Андрей зевнул, прикрыв рот рукой.
– Меня еще в детстве изнасиловали, – выложила Маша.
– О-о! Сейчас скажет: отчим. Спорим, Вадим?! – предложил пари Андрюшик.
– Почти угадал, – Маша прикрыла один глаз и заглянула через горлышко внутрь бутылки. – Сожитель мамин. Мама раз на работу ушла, хахаль дома. И я здесь с простудой... Я еще не в ПТУ, в школе училась. Ну, что дальше рассказывать? И так понятно... – приуныла Маша, давая понять, что одно из светлых пятен ее жизни было замарано давно.
– Все по взрос-с-слому! – Вадим непроизвольно басовито икнул.
– Понятно-то понятно, но может, и не только он виноват, а? Лолита ты наша, – подколол ее Андрюшик. – Чего молчишь? Или не понимаешь?
– Все она понимает, но сказать не хочет, – ответила за подругу Наташа.
– Вот и у меня собака была. Так тоже, – Андрей показал рукой на Машу, – понимала, а сказать не могла.
Маша показала ему язык. В ответ он открыл рот и, указав на нее пальцем, исторг утробный, грубый звук.
– А сколько вам лет? – Вадим заерзал в кресле, устраиваясь поудобнее.
– А что? – насторожилась Наташа.
– Да так, – Вадим пожал плечами. – Интересно.
– А сколько дашь? – вмешалась Маша.
– Тебе восемнадцать.
– Тю, – единственно и сказала Маша.
– А мне? – захотела узнать и Наташа.
– Тебе – двадцать, – определил и ее возраст Вадим.
– Двадцать два, – высказал свое мнение Андрей.
– На самом деле двадцать пять, – положила она конец прениям. – А Машке – двадцать.
– У меня раз прокурор был, – Маша опять рассмеялась. – С утра меня подняли к нему. А он мне и говорит: «Мне еще сегодня на суд, а тут что-то секса захотелось. Ну-ка расслабь меня быстренько». Потом, когда уходил, сказал: «Смотрите, девчонки, менты могут скоро на вас выйти».
– Позаботился, – прокомментировал Вадим.
– Ага! – согласилась Маша.
– Хотел спросить, – начал Вадим, – я смотрел, у вас не все телки приятные. Кто берет пингвинов? Они что, здесь для количества, или их забирают, когда уже совсем никого не остается?
– Их? Ну да, меньше берут. Но в принципе, это кому какие нравятся. Я тут в соседней бане на вызове была. У нас один хозяин. Нас три девчонки приехало. Одна метр шестьдесят ростом. Грудь – четвертого размера. Но жопа – как две мои... попочки, – Маша жеманно улыбнулась обоим мальчикам. – Но на лицо – так ничего. Так молодой парень ее выбрал. Мне еще так обидно стало. Я такая красивая...
– Ну что, мальчишки, так и будем болтать, вы ведь торопились? – не отставая от подруги, манерно потянулась Наташа, завидуя вниманию, оказываемому Маше.
– Девки текут, как Днепр, – улучив момент, шепнул Вадиму Андрюшик.
– Это как? – громко, зная, что, кроме Андрея, никто не поймет, о чем речь, задорно спросил Вадим.
– О-биль-но! – выкрикнул Андрюшик, и девчонки уже по одному лишь его довольному лицу заподозрили подвох.
– Больше двух говорят вслух, – укорила Маша.
– Да ради Бога! – отшутился Андрюшик и запел: – Сегодня праздник у ребят – у славных пуговки горят.
– Ой, – Маша потянулась, – поживу, пока молодая. Дома НАМЫКАЛАСЯ, хватит.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Вторую бутылку с вином разлили поровну. Все приняли и стали добрей и отзывчивей.
– С кем я только ни гуляла последнее время, но так весело не было, – соврала Маша и прижалась к Вадиму.
И он ее приобнял. Тогда она прижалась сильнее.
– Хорошо сказано, мне вообще нравятся девушки, которые любят погулять. А это что? – Вадим показал на поперечный шрам у нее на запястье. – Живое напоминание о прошлой жизни?
– Где наш мальчик? – не отвечая на его вопрос, задала Маша свой.
И пошарила обеими руками у Вадима между ног.
– Ох какой славненький мальчик! – с придыханием, закатив глаза, неубедительно умилилась. Вадим затрепетал, ее дотошные пальцы нащупали его слабое место – добрались до затвердевшей интимной части тела. – Что ты разволновался, как девушка перед абортом? – довольно зашептала Маша и освободила одну руку.
Пересела сразу на оба подлокотника сдвинутых кресел. Оказалась между двумя парнями и, не мешая прикрывшей глаза Наташе, грудь которой целовал Андрюшик, аккуратно взяла и ее мальчика за готовое к бою орудие сексуальной борьбы. Счастливо вздохнула и вдохновенно сжала оба сокровища. Маша наслаждалась: большие ноздри ее маленького носа подрагивали и раздувались, раздувались и подрагивали.
Вадим прислушался: тишина, легкое поскрипывание подлокотников кресел от неуловимых требовательных движений Машиных ягодиц. Мерцание лампы. «Кап-кап-кап», – сплевывал где-то кран. За окном громыхнуло, зазвенело и смолкло.
Через минуту Вадим пересадил Машу снова к себе на колени, и она вынужденно отпустила одно из сокровищ. Принялась неистово целовать Вадиму живот, опускаясь все ниже к тому трофею, что удержала...
Ритуал необязательный, но устоявшийся. Один раз Маша прервалась, почувствовав легкую дрожь Вадима. Приняла дрожь за неловкое наслаждение – ее бессовестные глазки заблестели; на самом деле Вадиму было щекотно. Она прощебетала: «Что ты хочешь?».
Заигрывания Маши побуждали Вадима начать. Он потянул ее к кушетке. И сделал куртуазный ход. Дал возможность даме выбрать позу самой. Дама так и поступила. Ее сезам открылся... Кровь в жилах Вадима потекла быстрее. Машино желание вырывалось из нее вместе с порывистым дыханием и читалось по глазам, которые она изредка приоткрывала. А когда Маша ощутила прикосновения горячих губ Вадима к своему лицу, то из нее вырвался первый, полный наслаждения радостный вздох. Вздох повторился: он стал длиннее, потому что был тесно связан с тесными ощущениями счастья между ее широко раскрытых вперед ног.
Затем Вадим доказал не словом, а делом, что такое галантный кавалер. При зрителях, на той же кушетке, где успел уже побывать с мулаткой и Маринкой.
– Давай здесь, – предложила Андрею начавшая заводиться Наташа, не в силах оторваться от мелькающей задницы Вадима и искаженного удовольствием лица старательно подмахивающей ему Маши, которая, несмотря на молодость, в отношениях с мужчинами умело пользовалась своими обширными прикладными знаниями. Сексуальный опыт этой двадцатилетней дал бы фору многим сорокалетним.
Однако и Вадим не отставал. С самого начала он задавал тон, словно камертон. Поэтому единичные хаотичные колебания Машиного тела почти моментально совпали с его основной мужской частотой.
Волны их удовольствий интерферировали. Любовники даже дышали и покрикивали в ритм, но все-таки в том, как Вадим с Машей делали это, была какая-то театральность, как будто они старались для публики, чье внимание в свою очередь подстегивало актеров.
Вадим не щадил себя. Проникал в Машу так далеко, насколько это было возможно. Потихоньку отступал и врывался в ее расщелину, как горная речка, вновь. Поток желания креп и растворял в себе частичку Вадима.
Маша разошлась тоже. Не на шутку. Просто этого ей было уже недостаточно. И она яростно помогала себе рукой внизу.
Выразительно задумчивая Наташа по-киношному прикрыла глаза и выпучила губы для поцелуя. От свойственного девушкам комплекса, что они ведут себя в постели как-то не так, девчонки избавились давно. И бесповоротно. Еще до того, как подвизались в бане.
– Да? – Андрюшик с сомнением взглянул на тесноватую для четверых кушетку. И на уже присевшую на ее край распаленную Наташу. Взялся за свой либидный отросток. Упрашивая, помахал им у нее перед лицом. Нетерпеливо прохрипел: – Ну, давай!
– Что? – Наташа решила отомстить за отсутствие поцелуя и за то, что она никак не могла дождаться, когда же он наконец начнет так, как это сделал Вадим.
– А ты не знаешь? – Андрюшик схватил ее за руку и заставил подержать его за мошонку.
– Да что такое? – для виду возмутилась она.
– То такое! Ладно. Не бери в голову, – порывисто зашептал Андрюшик. И лукаво добавил: – Возьми в рот!
Он выпучил щеку дерзко-неприличным движением языка во рту. Похожие вещи показывало недавно приплюснутое «чудо» из забракованных им девушек, которое из помещения № 3 Андрюшику пришлось выгонять.
– Хочешь по быстрячку? – исходя из увиденного, спросила Наташа.
Андрей промолчал. Наташа взяла у него из рук презерватив и попробовала надеть на бугристый член губами. Из-за анатомической деформации его мужского достоинства сделать ей это было несколько труднее, чем обычно. К тому же ей мешало волнение. Желание подстегивало ее настолько, что сама она мелко вздрагивала всем телом, а ее несдержанная грудь мощно вздымалась в жажде близкого, но еще не оседланного удовольствия.
– Тьфу! – Наташа освободила рот, едва начав. Презерватив показался ей очень горьким. – Ты его сам пробовал?
– Я?! – поразился Андрей. – Нет, не пробовал. Ты что, с ума сошла? Зачем мне пробовать?
– Возьми вон мои, – Наташа показала на презервативы возле одной из косметичек, – на столике лежат.
Выброшенный ею горький полетел под кушетку.
– Ты тоже? – Андрюшик протянул Наташе новое предохраняющее средство и показал глазами на помогающую себе рукой Машу.
– Что? – не поняла Наташа.
– Хватаешься за пульс любви.
Наташа не ответила. Потому что она уже надела новый презерватив и была занята делом, готовая при малейшем намеке хозяина понравившегося ей органа ухватиться за этот указующий перст нужным образом, нанизаться на него, сняться, снова нанизаться и забиться... Умопомрачительно... Истерично... Счастливо...
Андрей это понимал, поэтому с оральным сексом покончили быстро. Однако чувствуя в себе недюжинную потенцию, он довел дело до конца. В какой-то момент Наташа испугалась, что Андрею понадобится отдых, но вполне успокоилась, сжав в своей руке его твердый и уже намного более желанный член. Использованный презерватив она заменила на новый еще быстрее, чем раньше.
– Может, свет погасить? – предложил Андрей.
– Зачем? Я люблю свет. И секс. Поэтому трахаюсь при свете, – горячо зашептала Наташа.
Лютым усилием воли и благодаря отборным Наташиным ласкам Андрей погнал кровь в нужное место. Придерживая рукой, направил... Настежь распахнутые и обильно смазанные нектаром страсти ставни Наташиных гениталий обняли желанный фаллос. Андрей подхватил Наташу под ягодицы и с чувством сдавил их. Протолкнул ЕГО глубже, очень глубоко затолкал...
Больное, несдержанное Наташино наслаждение исторглось воплем. Жаркие, вспотевшие ягодицы сначала боязливо, а затем все увереннее задвигались, заходили в его руках – раз от раза сильнее, решительнее. Если бы вскоре Андрей не удовлетворил своего внутреннего зверя и Наташу этим более естественным для женщины способом полностью, а их измотавшиеся чресла не получили совершенно необходимый им – чреслам – отдых, Наташа бы обезумела. А так лишь невольно, обессиленно вскрикнула. Отозвалось на блаженство и ее солнечное место, когда Андрей освободил его от своего в нем присутствия. Место громко, окончательно чавкнуло.
На высоте оказался и Вадим. Сделав это раз, практически без перерыва попробовал сделать еще. Долго пыхтел. Устал, несмотря на то, что тело Маши отзывалось даже на такие однообразные вялые ласки грубыми восторгами, которые подстегивали его пыл.
Вадим подождал, пока удовольствие захлестнуло партнершу, и сымитировал оргазм. Наигранно застонал, когда вынимал. Маша украдкой взглянула на пустой кончик презерватива. От Вадима не укрылся ее беглый взгляд, и ему стало совестно за свой немужской поступок. Однако Маша одарила его теплым признательным взглядом.
– Хор-р-рошо! – проворковала она, едва к ней вернулась речь.
Так что мальчишки выполнили все как надо. И когда надо. Потому что закончили примерно в одно время. Андрюшик чуть позже, потому что ничего не имитировал и трудился кропотливо. Чем произвел чарующее впечатление на обеих девушек.
Все отдохнули. И вскоре девчонки были готовы сравнить сексуальные достоинства друзей. Маша развратно и грациозно забросила левую ногу на правую. Потом наоборот, уже медленнее, глядя не мигая на Андрюшика и вызывая у него ощущения на порядок сильнее, чем момент из фильма «Основной инстинкт» у большинства мужской части зрителей. Однако хотел Андрюшик пока лишь глазами. Восстанавливался.
Наташа поглядывала на Вадима. У обеих кудесниц глаза выдавали намерения.
– Давно забытые ощущения, – поделился впечатлениями Вадим и, чувствуя себя виноватым перед Машей за то, что не до конца доказал ей свою значимость самца, похвалил: – Она – умничка!
Умничка его показной похвалы не оценила. Она заметила под задравшейся простыней на шкуре кушетки жирно нанесенную спермой подсыхающую татуировку. Маша деловито плюнула на кожаную обивку совместного ложа. И быстро вытерла любовный помет подогнутым концом общей постельки.
– А ты женись на ней, тогда будешь ощущать чаще, – предложила Наташа, не придавая значения манипуляциям подружки.
– Да что ты говоришь? – взвилась Маша, испепеляя взглядом не ожидавшую от нее такой реакции подругу.
– У тебя сестры-братья есть? – спросил Машу Вадим, чтобы увести разговор в сторону от неприятностей.
– Да, брат. Огрызок кайфа – так говорит о нем папа. Он еще маленький. – Маша почесала носик. – Мальчики, а чем вы занимаетесь?
– Туризмом, – почему-то ляпнул Андрей. – Сейчас им выгодно заниматься. Там все цифры хорошие поднимают.
– Это ты – туризмом, – напомнил Вадим. – А я так, чем придется.
Вадим не хотел напрягаться, рассказывая небылицы.
– А куда люди ездят? – не отставала от Андрея Маша.
– Ну, в разные места: в Крым, за границу, – выкручивался он.
– Ну, куда за границу? В Польшу с баулами же не ездят? – вмешалась в разговор более продвинутая Наташа.
– В Польшу тоже ездят, но меньше, и водку в сумках, как раньше, не таскают. Но мы барыжные туры не устраиваем – мы отдых организовываем. Бизнес, как и размножение, подхода требует. И вливаний! – Андрюшик улыбнулся и закончил: – Сейчас модно в Египет летать.
– Ну, и как Египет? – задала свой вопрос Маша.
– А что тебя интересует? Пирамиды? Цены? – последнее слово Андреем произнесено было так, что стало ясно – оно точно имело не общее, а факультутивное приложение. В узкой, специфической сфере услуг.
– Ой, дорого, наверно, – всплеснула руками Наташа, а Вадим с интересом на нее посмотрел. – И то, и другое!
– Пирамиды посмотреть – да, – в Андрее заговорил бизнесмен. – Хорошее дешевым не бывает! За другое точно не скажу, не знаю. Египет страна особенная – арабская. Но, думаю, спрос на это тебя бы порадовал. Потому что многие мужчины там до сорока лет дрочат – быт налаживают, без этого жениться – никак! Только если с бэлий ишачка, – Андрюшик захохотал, – поджениться!
– Чего? – не поняла Маша.
– Ишачка – это ослица, – объяснил Андрюшик.
– Боже, с животными! – ужаснулась Маша.
– Это шутка такая, – успокоил ее Вадим.
– Наши еще только привыкают, что за качественный отдых нужно нарядно отлистывать, – продолжил Андрюшик. – Да и тех, у кого действительно есть деньги, не так много. А вот в Москве турагентства раскрутились. Если здесь зарабатывается сотня, то в Москве – штука.
Вадим подумал, что последнюю фразу Андрей услышал от какого-нибудь своего знакомого, возможно, недавно побывавшего в Москве. Подумал, что фраза Андрею нравится и поэтому он ее будет клеить в беседах с разными людьми, пока фраза ему не наскучит, как заигранная пластинка.
– Да, – позавидовала Маша, – в туризме большие деньги крутятся!
– Ясное дело! – согласилась Наташа.
– Так ты и по-английски сечешь? – Маша сидела с приоткрытым ртом.
– Ну как-то, как-то, – скромничал Андрей, зная язык на школьном уровне, плохом.
– Вот бы мне так. Я бы давно отсюда свалила, – позавидовала Наташа.
– Слышь, Андрюха! А куда бы еще можно было махнуть? В Египет неохота, арабы эти... – Вадим вытянулся в кресле, заложив руки за голову, и зажмурился. – Сколько вот по-настоящему классное место стоит? И какое бы ты посоветовал?
– Есть хороший тур в Сибирь, – не растерялся Андрюшик. – Самолет не обещаю, но ж/д – недорого. В товарном вагоне. Но зато прямо к морю. На чаек посмотришь. Тебе тоже на плече наколют. А захочешь – на груди. Там умеют! Номер – на солнечную сторону! Вид на океан – Ледовитый.
Всех, кроме Вадима, разбирал смех.
– Не открывай так широко рот – заболеешь! – посоветовал Маше Вадим, когда она, отсмеявшись, зевнула.
– А в Германию нельзя поехать? – спросила она Андрея. – Я вот знаю в Риге, так они могут.
– В Риге, может, и могут, а мы в резервации живем, – буркнул Вадим.
– Да, – согласился Андрей, – в Германию с визой тяжело, вот если как Польше въезд упростят, мы же тоже Европа типа.
– Типа, Андрей, вот именно, что типа! – Вадим разволновался. – Кто индейцам что упрощает? Погляди на наших верхних ублюдков. Европа десятилетиями еще будет от нас отгораживаться.
– Ой, мальчики, а скоро ж эти повыдают... Как их?.. Ну, в Москве уже давали людям, – получив нужный импульс, заработал мозг Наташи.
– Ваучеры? – спросил ее Вадим.
– Разве? – Наташа растерянно повернулась к Маше, но та не знала, что это такое. – Ну, они именные еще у нас.
– Правильно, приватизационные сертификаты они называются, – сказал Андрей.
– Во-во! – выразила согласие Наташа. – Их же не продашь, говорят, вкладывать куда-то надо. Заводы какие-то.
– Да куда ты его вложишь? Продай, а то совсем ничего не получишь, – посоветовал Вадим.
– Нельзя же?! – удивилась Наташа. – Их же не покупает никто.
– Кто тебе сказал? – улыбнулся Андрюшик и пояснил: – Если бы их не покупали, их бы не выпускали. Все так и было задумано. В Киеве уже выдают, и люди продают. Пять баксов где-то стоит. Это у тебя на родине еще не продают. Там ублюдки скорее всего захотят через какие-нибудь инвесткомпании у тебя ваучер на шару выманить. Так что не ведись.
– Ага, пять баксов, и ты говоришь, это в ихнем интересе, – продолжала ворочать мозгами Наташа.
Вадим прикурил по просьбе Маши сразу две сигареты. Протянул одну ей и, чтобы не мешать беседе, поднялся и отошел на фарфоровое гнездо, где хотел комфортно покурить.
Там и уснул. В калейдоскопе событий их мозаика приняла причудливую форму. Ему снились море, солнце и усеянное чайками побережье. Андрей позже попробовал разбудить Вадима. «А телки где?» – не открывая глаз, отреагировал Вадим на тормошившего его друга. И напрочь выпал из действительности.
Чайки в его сне при внимательном рассмотрении оборачивались девчонками. Вадим бросился к тем, что были ближе к нему и купались в море. В сладком забытьи барахтался он среди слившихся воедино волн и пляжных тел.
Андрей прекратил бесполезные попытки и вернулся к реальным девушкам.
Обе незастенчивые нимфы сразу напали на отзывчивого в ласках Андрюшика и нашли с ним общий язык. А точнее и не искали – все были одной крови!
Помещение № 3 закипело от набравшего силу сладострастия: поддавшиеся зову плоти участники подбирали ключи к сильным удовольствиям... Удачно... ОН, ОНИ, их половые органы и эрогенные зоны устроили оргию. Каждый раз, когда девчонки испытывали оргазм, их мозг сжимался до размеров мозга пресмыкающегося, а отрешение от окружающей действительности было наиболее полным.
Нимфы ощущали позывы в промежности и какое-то внутреннее тепло, чрезвычайную истому, что овладевала их трепещущими телами и не позволяла остановиться на достигнутом... Гнала дальше, доводила... до грани помешательства...
Андрюшику нравилось за ними наблюдать. Даже во вред собственному упоению кайфом... Не стеснительный в желаниях, он с воодушевлением устремился к новым границам порочности: за умеренную доплату наяды разврата сдали ему задние форпосты... и в горячке полового освобождения сами ублажили друг друга...
Так и кружил развратный хоровод, извлекая удовлетворения из всех, а силы из Андрюшика!.. Он чутко улавливал любые изменения сексуального фона той из девчонок, которую в этот момент любил, и моментально подхватывал необходимую тональность этой общей половой музыки движений. Если нужно, он давал возможность девчонке самой довести конечную партию, удовлетворялся, содрогаясь, вместе с ней и выскальзывал из нее лишь после того, когда это у нее проходило.
Утомившись, он мог завалиться на девчонку, чтобы отдышаться перед вторым подходом к ее подружке. Или откидывался на спину, сгибал ноги в коленях, обхватывал их руками и подтягивал к голове. Лодырничал, выставив для сексуальной игры попу, к углублению в которой, выполняя психологически сложный трюк, припадала без каких-либо проблем то Маша, то Наташа и у, казалось, выдохшегося спринтера второе дыхание открывалось еще быстрее...
Это была уже не просто оргия, а вдохновенная гармония разврата с масштабным творческим самовыражением, поэтому и протекала играючи.
Так дети звонят соседям в дверь и убегают.
Постепенно уставать от сексуального напряжения начали и валькирии. Но, благополучно преодолев эту ступень изнеможения, что есть мочи старались дальше, на втором дыхании, приятно истязаемые Андрюшиком и друг другом. Покоряли особую, не доступную ранее вершину...
Финишная трель переговорника, задержавшаяся минут на пятнадцать по непонятным причинам, положила конец смелому и динамичному «де-труа». Подстегнул общий взрывной оргазм и надрывный, скручивающийся в созвучие крик сначала одной, а затем и другой девчонки. Порочный драйв достиг своего предела.
– Ты нас продлеваешь или нет? – отдышавшись, торопливо спросила первой оправившаяся от потрясений Наташа.
– Нет, – Андрей не удосужился ничего объяснить.
– Почему? – сделала большие глаза Маша.
– Я не могу вас оставить, денег нет, – ответил Андрюшик.
И взялся за причинное место. Темно-бурая уставшая головка оставалась безжизненной, как увядшая хризантема. Феерия нравственного падения для него окончательно утратила свой накал.
Тогда Маша, как снявшаяся с сучка птица, размахивая руками, словно крыльями, полетела к переговорнику, споткнулась, упала и к незамолкавшему прибору подползла. Встав на колени, она сорвала трубку, но трубка выскользнула из ее вспотевших ладоней и повисла на проводе.
– Вот сатана, не дается! – пожаловалась Маша.
Однако справилась и сказала в трубку нужные слова. Держала она ее обеими руками.
Затем девчонки засобирались. И заметались в поисках своих вещей, наскакивали друг на друга, собирая одежду. Обменивались тихими, короткими репликами, сдабривая ядовитыми эмоциями «дружеский» шепот.
Наташа оделась первой и порывисто написала свой телефон на пустой пачке из-под «Парламента».
– Так, быстрее нюх наводи! – прикрикнула она на Машу и протянула пустую пачку Андрею.
– Чего делай? – не понял он.
– Нюх наводи! – Наташа улыбнулась. – У меня мама так говорила. Это значит в порядок себя привести. Ну, чтобы мужчинкам нравится.
Наташа развратно стрельнула в Андрюшика глазками.
А у него внутреннее горение сегодняшнего дня отозвалось аритмией сердца. Разомлев в нирване на прокаленной сексом кушетке он не спеша, смакуя это знакомое качество жизни, наблюдал за мелькающими перед ним великолепными образами. Он выложился, словно кобель, и теперь лениво созерцал происходящее, постепенно теряя к нему интерес. Подобная медлительность возникает обычно в самые торопливые минуты. Например, когда, выкроив время и летя в магазин или парикмахерскую, мы вспоминаем, что там обеденный перерыв. Кому-то в такой ситуации станет просто грустно, Андрюшику же стало грустно приятно.
Так тоже бывает. Приятно ему было оттого, что он в очередной раз самоутвердился, улучшив свои спортивные достижения: Маринка стала двести восемнадцатой галочкой в цепи его побед над женщинами и, что важно, «по любви», а продажные девчонки, их имена он вряд ли запомнит, номерами 219 и 220; а грустно потому, что стервозная похожесть разнузданных шлюх приелась, затуманив скукой однообразия сильные впечатления. Душа требовала перемен...
Наспех одевшись, девчонки не сговариваясь расцеловали Андрюшика за приятно проведенное время с поспешной, свойственной молодости, благодарностью. И парой устремились к выходу.
– Ну как вы? – спросил он.
– У меня соседка, – Наташа остановилась и обернулась, – в ЦУМе работает. Как-то приходит и говорит: «Представляешь, выходной, вроде ничего не делала, а утром встала – ноги болят!».
– А я как эта, Шапокляк: иду, а колени гуляют, – ожидавшая Наташу Маша развязно и недвусмысленно рассмеялась.
В упор глядя на Андрюшика и улыбаясь ему, поправила волосы. Андрюшик улыбнулся в ответ. Девчонки заспешили к выходу, а Андрюшик не без гордости отметил, что подружки выполнили свою женскую роль на ура: Маша не могла обрести твердость ног, и ее шаги смахивали на восьмерки, а подрагивающая походка Наташи западала то вправо, то влево...
В дверном проеме энтузиастки сексуальных игрищ послали понравившемуся им клиенту воздушные поцелуи. А закрывая дверь, коротко пошептавшись, крикнули: «Озорник, мы тебя любим!». И многозначительно закатили глаза, сияющие глаза игривых проституток. Пустые.

Слово «любим», произнесенное особенно громко, в устах молодых и наглых дарований прозвучало вызывающе бесстыже...
И пошло гулять по длинным гулким коридорам.
Наркотики, а к ним относится и алкоголь, вне зависимости от того, хорошо тебе от них или плохо, насилуют психику. Психика в отместку отшибает на время чувства. Вот и расслабленный Андрюшик, заложник удовольствий, с обреченностью приговоренного вновь отправился тормошить девяностокилограммового товарища. Достигнув отхожего места с тягучей наркотической навязчивостью, обессиленно залопотал:
– Вадюша, вставай, дорогой, нам давно пора домой. Освободи гнездо. Вадюша, ты слышишь меня? Просыпайся! Вставай, дорогой, пора домой. Слезь с очка, я...
То ли оттого, что ему надоел бубнеж, то ли он просто выспался, но Вадик открыл глаза.
– А... – сказал обновленный человек.
– Бэ, – обрадовался тому, что воскрес товарищ, Андрюшик. – Проснулся? Молодец! А чего у тебя глаза навыкате? Слабишься? Если тяжело – здесь есть аптека. Знаешь же: хочешь пукнуть – съешь таблетку. Фу-у! Ты что здесь, покакал?
– Да? – лаконично выразил товарищ свое настороженно-сдержанное отношение к произошедшему.
– Ну Вадим!
– Ну что? Если я не буду какать, куда же мне девать говно? И вообще, что ты гонишь, Андрей? Где телки? – осознанно начал задавать он вопросы.
– Девчонок нет, – Андрей хмыкнул, ответив эвфемизмом на грубость товарища.
– Чего? – Вадим задвигался на унитазе.
Запах стал насыщеннее.
– Следи за губами: телок нет! – последние два слова Андрей произнес с безупречной артикуляцией. – Время вышло, и они ушли.
Андрей поморщился, потому что он не отличался низким порогом обоняния.
– Понятно! Ну и как? Вы спели в три голоса гимн любви и разврату? – брызнул сарказмом Вадим.
– Спасибо, хорошо. Заканчивай здесь и вылазь, я пойду пока ополоснусь. Потом пиво допьем, я расскажу. Здесь, честно, находиться невозможно, – Андрюшик старался держаться непринужденно, но в глаза Вадиму не смотрел, чувствуя себя виноватым. Уходя, остановился в дверях: – Ладно, что я должен был делать, если член квартета усоп на очке. Тебя с унитаза было не снять, ясно?
– Да, да, иди, не гунди! – тихо сказал Вадим и потянулся за туалетной бумагой.
– Чего? – Андрюшик не расслышал последнее слово.
– Ничего. Я устал!
– От чего? – Андрюшик ухмыльнулся. – Бесчинств с телками или ругани с женой?
«От всего», – признался себе Вадим. И попытался встать, когда за Андреем закрылась дверь.
Обездвиженные надолго ноги затекли. И взорвались щекотливыми покалываниями. От неожиданной игольчатой атаки Вадим рухнул обратно на унитаз. Привык к новым ощущениям и поднялся вновь. С минуту постоял, пока ноги не отошли от щекотливой боли.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

– Неужели, чтобы заработать много, надо умным особенно быть? – хлебнув живительной, потому что сушило, пивной влаги, спросил об актуальном Андрюшик.
Бутылку он взял с журнального столика. Кроме еще одной бутылки пива, на столике лежала белая жирная коробка от пиццы, хранившая ее остатки и разбросанные по ней шкурки от мандаринов, подсыхающие в пролитом на них пиве. С утра остатки пищи на праздничном столе напоминали свалку по виду и запаху.
– Джим Керри, вон, научился кривляться, что, ему обязательно умным быть? – внес свою лепту в рассуждения Вадим и сокрушенно посмотрел на Андрея. – А ты знаешь, что за свою жизнь мужчина кончает всего примерно пять тысяч раз?
– Нет. Сюда входят и шаровые спуски? – Вадим кивнул. В глазах Андрея вспыхнуло любопытство. А по лицу разлилось удовольствие. – Блин, пиво – эквалайзер для всего организма. Повернись спиной! – без перехода скомандовал Андрюшик.
– Лизать будешь? – не удивился просьбе товарища Вадим.
– Ты в побелке сзади весь, идиот!
– О-о! Когда спал в параше, вымазался, – разъяснил Вадим. – Сигарета нету?
– Что, до сих пор плющит, что ли? – лениво удивился Андрюшик.
– Да нет. Оговорился я. Хотел сначала спросить «сигарета есть?», спрашивая, захотел задать вопрос иначе «сигарет нету?», ну и получилось...
– Одиннадцать раз! – перебил Андрюшик.
– Что одиннадцать раз? Кончил, что ли? Да ладно. Так не бывает! – Вадим только махнул рукой. – Мой рекорд – восемь. Сразу после армии. И то яйца три дня болели, не говоря уже про член в ссадинах.
– Накрывало одиннадцать раз – я считал.
– Меня в кафе прибило знатно. Я «мама» сказать не мог, – Вадим подтянул к себе журнальный столик так, чтобы положить на него ноги, что, вытянувшись в кресле, и сделал.
– Я тоже не мог, но чувствовал себя прекрасно.
– Это хорошо, а что такой довольный? Под гузочку кому-то дал?
– Да! – объявил Андрюшик.
– Неужели обеим? – воскликнул Вадим.
– Представь себе! До боли в члене! Да еще очко полирнули! – Андрюшик одновременно выглядел гордым и озабоченным, во всем его облике угадывалась важная недосказанность.
Он глотнул из открытой бутылки выдохшегося невкусного пива.
– Так, а что же тебя тогда гложет? Подожди, я понял: ты давал им в рот без презика! – Вадим убрал ноги со столика и развернулся к товарищу, чтобы удобнее было с ним разговаривать.
– Да. Но это как раз фигня. Сначала, кстати, в презике, а дальше, знаешь, «закружило, понесло».
– Знаю: «меня на БАМ, ее в валютный бар».
– Ну, с одной смотрю, а у меня французская розочка болтается.
– Какая розочка? Сегодня уже была розочка. Снова гонишь, что ли? – Вадим смотрел в полном недоумении.
– Французская розочка – это когда вместо презерватива у тебя на члене резиновый цветочек, – объяснил устало Андрей.
– А почему французская? – не отставал Вадим.
– Откуда я знаю! Гондон порвался, короче, и дальше я ее так шпарил.
– Остановиться не мог, – не сдержался Вадим. – А кого ты шпарил?
– Наташу! – простонал Андрюшик.
– На-та-шу?! Наташу плохо!.. Она же еще про пятна какие-то рассказывала. Но ничего – японцы все вылечат! – Андрюшик посерел, и Вадим сжалился, удовлетворенный реакцией на свои слова. – Ладно, шучу, да не будет ничего! Я вон Маринку тоже без презерватива чесал, а мне грустнее – я женат. И домой приеду – жена мартен устроит. Или ты СПИДа боишься?
– Нет. СПИДа или сифилиса, не знаю почему, но не боюсь. А трепак или трихоманаду намотаю. Чуйка у меня, что не пронесет.
– Ну что ж? Задуши бля...ство железной рукой онанизма! – Вадим похлопал товарища по плечу. – У тебя шляпа большая, поэтому гондоны рвутся. Купи в аптеке дорогие презервативы, вроде есть какие-то большие. Специально для таких, как ты. Таскай их с собой все время.
– Знал бы, где упал... Блин! Только всю эту дрянь позалечивал, антибиотики жрал – печенка выпадала! Две недели даже пива не пил. Теперь опять х... на узел завязывай. И снова «сулико».
– Что это такое?
– То, что ждет и тебя! – теперь Андрей похлопал Вадима по плечу.
– Почему?
– Потому что рано или поздно и ты придешь к «плохому» доктору. Мы ведь чем друг от друга отличаемся? Тем, что одни болели триппером, а другие еще заболеют!
– Ладно, где-то я уже это слышал, философ ты, блин. А что же такое все-таки «сулико»?
– Анализ. Когда сок простаты берут.
– О! И это припоминаю, а ну напомни, как делается?
– Как делается? Да просто делается. Сзади подходит доктор. Плохой. Ты снимаешь штаны. Он кладет правую руку на правое бедро, левую руку на левое бедро... – Андрей задумчиво замолчал, а Вадим, даже зная об устроенной ему каверзе, на миг изменился в лице, бросив на товарища пытливый взгляд. Тот захохотал: – Вот так педерастами и становятся!
– Я тебя серьезно спрашивал.
– Да так и делается. Палец в перчатке тебе в анус засовывают. И берут аккуратно за писю. Потом одновременно массируют тебе в попе железу и выдавливают из писи сок. Полученную жидкость – на анализ. Из нее, кстати, сперма на девяносто процентов состоит. Еще врач посмотрит, нет ли у тебя простатита, то есть воспаления простаты. Если есть – назначит массажи. Я думал, у меня от них очко на немецкий крест разойдется. Особенно сначала, пока воспаление не спадет. Всего – десять процедур. Врач мне говорит: «С каждым разом будет все легче и легче. Сначала больно, потом привыкаешь, смотришь, и уже приятно». И действительно...
– Неужели? – Вадим в ложной панике поспешно отодвинулся от друга.
– Боль потихоньку от раза к разу спадала, – Андрюшик тем не менее продолжил, и Вадим снова придвинулся. – Но самый последний массаж все равно чувствительный. Я ему говорю: «Что-то мне больно немного, доктор». А он мне палец показывает размером с сардельку, сам килограмм сто пятьдесят весит, и говорит: «А что ты хотел, Андрей? Такой палец не в каждую жопу засунешь!».
– Да ничего страшного. Не нагнетай. Сейчас какие-то таблетки появились, пару штук съел – и здоров.
– Слышал! Они забивают. Сколько ни глотай – до конца не вылечивают.
– Не знаю. Выделений нет – значит вылечивают! – Андрей хотел возразить, и Вадим скорей замахал рукой, соглашаясь: – Хорошо-хорошо, не вылечивают! Ну а как с двумя-то?
– Классно, труба! Просто труба! Обе кончают, как стреляют. Два раза думал, что иссяк, а они оближут всего, хоп, и еще разок отвонзаешь. – Андрей допил свою бутылку и поставил ее под столик. – А Наташа – дура конкретная. У такой попроси в метро билетик, типа, контролер, она и не отдуплится сразу.
– Маша, по-моему, еще менее одаренная.
– Не скажи, не скажи. Моложе просто. А Наташа именно идиотка.
– Да у них у обоих мозгов, как у синичек – на два перелета.
– Может, у них вся тусовка таких?
– Каких? – сдавленным голосом спросил Вадим, судорожно проглотив почти все остававшееся в бутылке пиво.
– Дебильных! Конкретно слабоумных.
– Другой бы спорил, а я нет.
– Анекдот про конкретный знаешь?
– Нет.
– Приходит, короче, жлоб домой: «Мамо, мени у школи сказалы, шо я жлоб». «Який жлоб?» «Сказалы, шо конкрэтный». А Маринка-то, недотрога, по факту с двумя выступила. – без видимой связи с анекдотом, сверля глазами Вадима, сказал Андрюшик.
– Чего уставился? Если хочешь спросить меня, чем она думала, то я не знаю.
– Не хочу! Потому что такие не думают. Им мозги заменяют половые органы, – Андрей злился, не признаваясь даже самому себе, что легкодоступная на поверку официантка как бы там ни было, но посрамила его мужское достоинство. – А как ты ей пистон поставил? Долго уговаривал? Горы, что ли, какие наобещал?
– Да, Гималаи, – Вадим скрытно посмотрел на возмущенного товарища и подсластил пилюлю: – Ей обещать ничего не надо было – она тебе просто мстила.
Сказал он об этом Андрею не так, как ему хотелось бы сказать этому Казанове...
– Может, мстила, а может, и нет. Сказано ведь: пьяная девка – п... не хозяйка. Мулаточка! – Андрюшик вдруг причмокнул, оттаяв. – Раритет в моей коллекции. А рот какой, а?
– Да, знатный рот, – нехотя согласился Вадим. – Как окошко в театральной кассе.
– Да в такой рот два х... влезет! – не успокаивался Андрюшик.
– Такой, как твой, – один, – решил прояснить ситуацию Вадим, – но ее минет – да! Целая история.
– Интересно, какая у нее пиз...енка?
– Ну, если судить по рту... – Вадим замолчал.
– Что, думаешь, лоханка?
– Не знаю, – Вадим пожал плечами.
– Ладно, Маринка – тоже хорошо. Я ее, кстати, тоже без гондона. Даже кончил в нее. Ну, а как ты дал этой мелкой белке в стрелку?
– Да ничего так. Дырочка маленькая, туго так, хорошо, – Вадим был сам себе противен. – Я ее, правда, не осеменял. Слышишь, Андрей! Ты ж у нас по телкам профессор.
– Бери выше!
– Ну хорошо, академик. Тогда скажи мне, что такое вензеля.
– Какие вензеля? Что, ты не знаешь, что такое вензеля?
– Нет, что такое вензеля я, конечно, знаю, – язык у Вадима слегка заплетался. – Дело не в этом... Просто во время близости мне девушка Маринка и говорит... Сначала: «Не кончай в меня», а потом, когда я сказал, что не буду, попросила: «Только вензель не ставь». Что это за байда?
– Ну, это она попросила тебя на живот ей не кончать. Типа, ты ее этим унижаешь. Расписываешься, там, или что-то типа того.
– Где она про эти вензеля нахвататься успела? – Вадим в недоумении развел руками.
– Не грузись. Она ж соплячка еще. А у них, у сосок у этих, там свое, – Андрей нахмурился. Разговоры про вензеля оптимизма ему не добавили, поэтому Вадим обрадовался, когда друг заговорил о другом: – Элтэдэшку хочу зарегистрировать. Траст. Чтобы тоже в приватизации поучаствовать. Не все ж сильные мира сего схватят. Может, какие крохи и я подберу.
– Тоже хочешь людей облапошивать?
– Не наеб...шь – не проживешь. У нас только так. «ТНТ» траст хочу назвать.
– Что такое ТНТ?
– Тринитротолуол.
– Люди не поймут. И в траст твой ничего не принесут. Нужно что-то другое придумать.
– Ага, вот! Трудовое народное товарищество! – возвестил Андрюшик под доносящийся из-за двери шум. Начиналось рабочее утро, и в бане уже в такую рань уборщицы гремели тазами и перекликались как в лесу. – Ну что, почалили, дружище!

За дверьми заведения, на улице, в такую рань почему-то снова дежурил прежний даун. Даун пристально смотрел на Вадима, а Вадим, словно в зеркало, смотрелся в витринное стекло холла. Приглаживал торчащие на голове волосы. С утра двери и весь стеклянный фасад здания выглядели иначе, чем накануне вечером. В них больше не было загадки. И мир вокруг из влекущего сделался пошлым. Не разочаровывал только даун.
Он сменил легкую шапочку-петушок на потертый, подбитый мехом летный шлем пилота-полярника. Но у прежнего владельца голова была поменьше. Поэтому нахлобученный головной убор даун то и дело тянул вниз за свободно болтающиеся ремешки, что, по-хорошему, должны были затягиваться у него под подбородком. Маловатый ему шлем при этом так и не садился глубже на голову. Даун усилий не оставлял.
Теперь он не улыбался, озираясь по сторонам, как прежде, а, покусываемый морозцем, прикольно перетаптывался в старинных ботах. Куртку он сменил на теплый тулуп. Тоже древний.
Едва тронутое разумом лицо не выражало эмоций оболтуса, а отражало состояние окружающего мира. Было холодно – и лицо замерзало, потеплело бы – и лицо, наверное, отогрелось. В этом смысле даун пребывал в гармонии с природой, не теряя с ней первозданной связи.
– Мам-мам-ка просила х-хлеба купить, – заикаясь, объяснил дефективный свое присутствие здесь и неожиданно поделился наблюдением: – Музыка у них уже не бомбаить.
От того, что придурок неожиданно заговорил, когда они проходил мимо, Вадим чуть не попятился. Андрюшик, напротив, не удивился и ответил, хотя в принципе обормот его ни о чем не спрашивал.
– В следующий раз дадим, Чкалов. Сейчас самим не хватает! – и, отойдя подальше, зачем-то сказал Вадиму: – Он долгожитель среди таких же.
Из-за спин друзей выпорхнула какая-то «моль». Девица была вся в сером. Она быстро фланировала вниз по ступенькам в снежную мглу. Друзья на нее внимания не обращали, пока она не поровнялась с дауном: он мешал ей лететь. Тогда даун протянул к ней ладонь, сняв варежку, так, как протягивала ладонь недавно женщина к Вадиму, когда они с Андреем поднимали безногого. Девица в протянутую к ней руку плюнула: уродство моральное не приемлет физического. Даун одернул руку и быстро вытер ее о тулуп. Молча посторонился. У основания лестницы «моль» стала не видна, слилась с ночной чернотой зимнего утра.
– Посмотри, как он тепло одет. Папанин, е-мое! – Вадим, оглянувшись, неожиданно разозлился на дурака, а не на девицу, – покоритель льдов! Герой-полярник, на фиг, маузер ему в жопу!
Андрей ничего не сказал. Он знал, что даун не повод, а именно основа всей этой цепи тропов, бичующих в первую очередь собственное эго друга.
– Гранд Чероки – верхний автомобиль! – Андрей оглянулся на продиравшийся с включенными фарами сквозь снежно-туманное утро джип.
– А мне такие вагоны не нравятся, – не согласился Вадим.
– Да не, нормальный катер. У него еще слоган интересный: «И на ранчо, и в театр», или что-то такое. Просто это не твой автомобиль. Собственный автомобиль – подвижная часть твоего дома. Как и настоящее жилище, он должен нравиться.
Вадим не спорил, смотрел, как размашистые снежинки, засыпая на ходу, лениво, но непрерывно покрывали оживающую городскую окраину, отбеливали снегом городскую гнойную нору, придавая ей почти природную стерильность, прятали под пушистым снежным покрывалом и подвижной снежной занавесью пораженное болезнью место – гнилостное. На этом фоне миазматическое дыхание окраины, к которому привыкли живущие здесь люди, ощущалось Вадимом особенно остро. Так за стерильностью стоматологического кабинета кроется грязный изъян – отсутствие брезгливости врача к запаху изо рта.
По всему микрорайону депрессивно вглядывались в улицы желтые окна. А через площадь, на которую вышли друзья, понуро тащились первые заводские затюканные люди с отпечатком экологического бедствия на лицах. Холодный ветер пробирал их худые одежды, а они, словно рабы, брели дальше на свои дымящие мощными трубами химические предприятия – хорошие, потому что работающие.
Катастрофически неблагополучный, удручающий индустриальный пейзаж, бутафорский в своей нереальности. Все усекло, усреднило, уравняло уныние...
От основного потока рабочих струились ручейки. Подтекали к ведущим в разные стороны дорогам. Накапливались там, пропуская сонный ранний транспорт, и переливались на другие стороны улиц.
Вдалеке завыли уцелевшие производственные гиганты. Захлебывались лаем собаки.
Андрюшик обернулся, чтобы с теплой тоской окинуть взором не лишенный пошлости приют наслаждения. Среди окружавшего его уродства домик выглядел на удивление презентабельно. Как винно-водочный магазин в рабочем поселке из просмотренного Андреем когда-то фильма Говорухина «Так жить нельзя». Андрей вспомнил показанное в фильме всеобщее вырождение вокруг центра притяжения – магазина. Вспомнил пропитые лица, беззубые рты, различные увечья, неопрятные одежды и жизни...
Вадим тоже оглянулся на оазис удовольствий... и ему захотелось домой, в семейное лоно. Да!.. Именно так, в лоно ... Знаете, где оно у семьи?
Банный таксомотор, стоявший на стоянке у домика, где в первую очередь друзья решили поискать такси, оказался дорог. «Ну, я же бандитам плачу», – пояснил цену водитель.
Однако машину поймали. В пику пешим труженикам. Драндулет был моложе, чем тот, что доставил друзей сюда. Но гораздо хуже. Потому что наш, то есть сделанный без любви к людям. За рулем гордости нашего машиностроения, естественно, жлоб.
Не спрашивая, сколько будет стоить поездка, друзья плюхнулись на заднее сидение автомобиля.
– Куды едем? – спросил жлоб.
– Пока прямо давай! – ответил Андрюшик.
– Куда ты ему закомандовал? – уточнил у друга Вадим, не расслышав того, что было сказано водителю.
– Пока прямо сказал. Что к чему – по пути разберемся, – объяснил Андрюшик.
Задрожав, драндулет плавно начал набирать скорость. За стеклом заднего вида отдалялся пролетарский авангард. И отставал приятный банный комбинат...
У грачевателя с периферии Андрей выяснил стоимость услуги. Для того чтобы развести по домам обоих, денег не хватало. Андрею нужно было к вокзалу. Там он жил, встроившись в подвижную ауру находящегося в непосредственной близости от его дома места. А Вадиму – в спальный район, что находился в стороне от вокзала. И поскольку платил Андрюшик, Вадим сказал, что выйдет возле той станции метро, что по пути окажется ближе к его дому.
Вася – так про себя окрестил Вадим человека за рулем под впечатлением от образов из рассказов девчонок, – как все водилы-лимитчики, что-то без конца гнал. Вадим никогда не понимал, зачем такие, как он, так много говорят. Ведь видят, что их болтовню слушать никто не хочет. Тем более цена поездки определена. Частник ведь не официант, чтобы ему давать чаевые за проявленное к тебе внимание. «Видимо, развлекаются», – решил Вадим.
И всю дорогу молчал. Андрей спал. Жлоб подгружал.
– О, вон одна голосуе. Визьму, – сказал водила, заметив впереди машущую рукой женщину.
– Тогда давай и цену пересмотрим. Если бы мы хотели ехать не одни, то сели б в автобус, – высказался, не открывая глаз, Андрей.
Это подействовало. Попутчицу Вася не взял.
– О, ты пан який, – нехотя возмутился жлоб. – В компании ж вэсэлишэ. И чего человека нэ пидвэзты, якшо по дорози? А бува тьолка молода попадэться – йийи надо дьорнуть? Колы воно з бабою часто, то и болячок отых нэмае – аденома и такэ иншэ.
– Если ты других болячек не схватишь, – насмешливо проговорил Андрюшик, неожиданно проснувшись.
– Бачыш, колгоспныки запрудылы проезжу часть, – легко сменил тему умник, обрадовавшись тому, что ему есть с кем поговорить. Он показал на выгружающих из грузовиков на дорогу мешки людей. – Это так з утра. А ввэчори инша картына. Кожен прыйизжае на рынок и хоче у ряды вйихать.
Общительный водитель махнул рукой назад, показывая, где именно приезжающим на рынок людям следует оставлять машины.
– На самом деле они не хотят вообще из машин выходить, – заметил Андрей.
– Цэ точно. И нэ выходылы б, якшо такэ б прыдумалы, – водитель сильно крутанул руль, и друзьям стал заметен у него на мизинце перстень с большим черным камнем. Дешевым.
– До свидания, – устало попрощался Вадим с Андреем, когда водила притормозил возле метро.
– До него, – равнодушно согласился Андрюшик, и Вадим захлопнул дверку драндулета.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В метро Вадим протянул в окошко деньги на один жетон невыспавшейся кассирше, довольно молодой. Кассирша ненавидела возникающих в окошке людей, и поэтому без нужды туда не смотрела. Она смотрела на деньги. Исключительно.
Взяв протянутые ей деньги, она небрежно выдернула из кучи жетонов перед собой один. И уже хотела, словно одолжение, бросить его в блюдечко под окошком, но уловила исходившую от Вадима жалобную усталость. Взглянула за стекло, заметила, что за ним молодой парень, и передала жетон Вадиму из рук в руки.
Спустившись на платформу, Вадим опоздал на поезд. Поезд уж чересчур быстро разродился одними и забеременел другими людьми. Двери налетели друг на друга прямо перед носом Вадима. В другой раз он бы поторопился и, подставив ногу, втиснулся в вагон, но сейчас дышал через раз и решил не бегать за поездом: «Ладно, через две минуты будет следующий. А, блин, у них рано утром интервалы большие. Зато сяду. Ехать минут пятнадцать, не меньше».
Вадим отступил к колонне. Напротив нее все еще находилась одна из дверей вагона, закрытая. Он облокотился на колонну, чтобы вновь оказаться напротив дверей, когда придет следующий поезд.
В нескольких шагах от него работница метрополитена в мешковатом форменном пальто взмахнула странным предметом, похожим на ракетку для настольного тенниса. Как только ракетка с красным пятном по центру опустилась, Вадим проводил взглядом хвост уходящего поезда.
В том, как вагоны суставчатой синей гусеницей вползали в тоннель, угадывалось нечто земное. А в грузном, разъедающем нервную систему грохоте, угасающем в преисподней тоннеля – хтоническое.
Вадим взглянул на станционное табло. Было УЖЕ уже без пятнадцати шесть, если представить, что ожидало Вадима дома. И было ВСЕГО пять сорок пять, если говорить о том, как перрон заполнялся людьми. Вадим подумал о том и о другом. Совместил в полушариях все виды времени и расстроился... Потому что долго не было поезда. И люди уже не просто прибывали, а хлестали через турникеты. Видимо, к метро начал активно подъезжать наземный транспорт. Вадим рассеянно оглядывался вокруг, волновался, поскольку мог не сесть и всю дорогу проболтаться на поручне.
Но вот долгожданный гудок неприятно резанул слух. Из глубины тоннеля, усиливаясь, выбирался свет – сначала по рельсам, а затем и по стене тоннеля. Толпа на перроне оживилась. Поезд остановился; двери оказались на этот раз немного в стороне от колонны. «О, почти!» – воскликнул впереди человек в спецовке, обращаясь к товарищу, тоже в робе, стоявшему рядом с ним. Угадать положение входа в вагон у парней получилось лучше, чем у Вадима, поэтому он протолкнулся лишь вслед за ними в вагон.
На длинном спаренном сиденье в вагоне метро может разместиться шесть среднестатистических человек. Летом, если на лавке окажется пару худых, усесться сможет семеро. Однако зимой в теплой одежде места может хватить лишь пятерым.
Правда, вопреки опасениям Вадима, на сиденьях устроились все, кто вошел на станции. Нашла себе место даже замешкавшаяся в дверях тучная женщина. Заметила небольшой просвет на скамейке между двумя пассажирами и втиснула в него седалище, неудобно устроившись на краю сиденья. Посидела так несколько секунд и после того, как поезд перестал ускоряться, подхватилась. Вадим подумал, что из-за неудобства.
Он проследил за женщиной, чтобы увидеть, куда она пересядет. Точнее, хотел посмотреть на того, кто уступит ей место. Женщина устремилась в глубь вагона. Но дело оказалось не в тесноте. Она просто подошла к одному из окон, чтобы рассмотреть рекламу над ним. Такие рекламные наклейки на стенах вагонов лишь недавно стали появляться в метро.
Поскольку догадка оказалась неверной, Вадим несколько огорчился и потянулся к большому карману в куртке, куда обычно клал «pocket book». Вспомнил, что детектива у него с собой нет, и отдернул руку на полпути к карману.
Поискал другой объект для изучения. Выбрал сидевшего напротив мужчину, который вынул из потрепанного портфеля коробку и принялся ногтем большого пальца соскабливать с нее ценник. Коробка оказалась детским конструктором. Когда мужчине удалось удалить бумажку, Вадим потерял к нему интерес.
На следующей станции на освободившееся рядом с Вадимом место присела интеллигентного вида женщина и раскрыла газету. Другие, неинтеллигентные, пассажиры рассматривали: свои отражения в темных зеркалах больших окон, бегущие по подземелью канаты кабелей в зазеркалье и сидящих напротив таких же бедолаг. Друг друга пассажиры рассматривали исподтишка: их притягивали знакомые штампы жизни на чужих лицах.
Вадима же притягивали просто эти люди. Он увлекся своими исследованиями людей и заглянул даже через плечо сидящей рядом с ним женщины. Хотел посмотреть, какая статья в газете ее заинтересовала, хотя сам подобных подглядываний не любил.
Обдирая глазами заголовки, Вадим пробежал взглядом по газетному развороту. Его внимание привлекла заметка «Милосердие», где была фотография знаменитой в советском прошлом артистки, носящей необычное имя, и импозантного мужчины. В нем Вадим узнал известного в настоящем криминального авторитета, на благотворительный зов которого и откликнулась заслуженная. Сумев прославиться раньше, она блистала и сейчас.
Выглядело это так: нравственная молодящаяся бабушка, помогая отмыться от грехов доброму пацану, вместе с ним в детдоме перед фото и теле, пугая своим комплексным величием сирый персонал приюта, в светлый праздник по-христиански радовала перепуганных голодных детишек конфетками. Недорогими... И понемногу... Как раз по совести...
Рассматривая фотографию, Вадим вспомнил одно из определений милосердия, что это – не кость, брошенная собаке, а кость, которую ты разделил с ней, потому что сам голоден не меньше собаки.
«Ну что поделать, – подумал Вадим, – так же как прижимистость – отличительная черта избранного народа, так и определенная продажность – черта, свойственная касте артистов. Интересный симбиоз родственных качеств мы и наблюдаем у чудесной драматической актрисы».
Вадим присмотрелся к фотографии и заметил, что на ней актриса выглядит моложе, чем в передаче, которую он с месяц назад видел по телевизору, где известная женщина тоже хвалила криминального мецената. Возможно, за его деньги она и смогла поправить себе лицо, чтобы продлить судьбу, женскую и творческую: гармошку морщин ей растянули до мягкого места, глаз нормально не сомкнуть.
Не оправившийся окончательно от действия допинга, уставший, но наэлектризованный мозг Вадима начал работать в этом направлении. Чуть ли не против собственной воли, буквально преодолевая головную боль, Вадим припомнил рассказ знакомого журналиста. Тот когда-то заверял Вадима, что эта же актриса, готовясь к премьере в отшлифованном под нее спектакле, делала этому журналисту авансы, требуя его присутствия на всех репетициях. Съехать журналист не мог, так как скандально известный и столь же посредственный, сколь и эпатажный, режиссер выдал ему лишь задаток за целую серию публикаций, поэтому журналист и терпел навязчивое внимание ВЕЛИКОЙ. На фоне декораций – огромных человеческих гениталий – полуобнаженная дама, демонстрируя жилистость стареющего худого тела, тяжело порхала по сцене, клацала костями и зубами, но жгла дальше, соблазняя молодого журналиста, которого черт дернул ляпнуть, что он страстный поклонник ее таланта. Парень уже думал, что мощно попал, и готов был отказаться от еще не выплаченных ему денег, если это тоже входило в прейскурант. Однако спас случай. Тучный, похожий на жабу режиссер увидел, как его молодая и красивая жена целовалась с кем-то младше его лет на пятнадцать. Возможно, со своим одногодком. За что и была бита мужем на глазах у всей труппы. К чести прославленной, возмутились только она и еще один замечательный и не менее именитый актер, которому – журналист это ясно видел – было стыдно за режиссера, артистов и спектакль. И за свое в спектакле участие, где он в одном обтягивающем трико составлял пару этой актрисе. Непотребная выходка режиссера разделила творческий террариум. За необходимыми всем дрязгами внимание дамы рассеялось, и журналист сумел отбиться от допремьерных посещений театра.
«Артистки стареют болезненно, – среагировал на воспоминание воспаленный разум Вадима. – Находят неискренний отклик на свой призыв в глазах зависимых от них мальчиков, и им становится легче. Они на время выздоравливают. Это лекарство такое».
Женщина оторвалась от газеты и порывисто посмотрела в сторону Вадима, будто подслушав его мысли. Вадим поторопился отвести взгляд в сторону.
– Боже, боже! – закачала головой соседка. Оказалось, она глядела не на Вадима, а, как и оставившая свое место тучная женщина, на рекламное новшество – широкую наклейку на стенке вагона у него за спиной. Вадим тоже обернулся, чтобы узнать, что так может поразить человека. – Ну надо же! – не успокаивалась женщина.
Вадиму было неудобно смотреть под таким углом, но он увидел на пестрой картинке то, что могло заинтересовать соседку, – девушку и обувь. Все ширпотреб.
Оторвавшись от созерцания рекламки, он встретил напряженный взгляд женщины и расточительно улыбнулся ей. Судя по реакции, соседка ожидала чего-то другого. Видимо, ее последняя реплика являлась приглашением к живой дискуссии о том, о чем Вадим не подозревал.
– Да, эти туфли не очень, – вторично улыбнувшись и кивнув на картинку, попытался он задобрить своей приветливостью странную особу.
– При чем здесь туфли? Вы сюда посмотрите, – женщина показала на выпростанную ногу спорной красавицы с картинки.
Вадим рассмотрел ногу, девушку и в изобилии расставленную возле девушки женскую обувь. Заметил только, что обувная девушка босая. Растерянно взглянул на собеседницу.
– Да это же Муся Донская! – разъяснила та.
– Да? – Вадим взглянул на фото внимательно, как только мог. После Ваниного попугая предложение посмотреть его настораживало. Собственная тупость злила. С трудом, потому что видел Мусю лишь в одном идиотском фильме, вспомнил, что она из актерской семьи. Побродил по ней глазами. Не заметил и не почувствовал ничего, кроме умеренного уважения к труду не слишком способного человека. – Ну и что? Хорошая актриса?
Женщина молчала, чего-то ожидая. Невольно Вадиму стало не на шутку любопытно докопаться до секрета заключенного в картинке, и если эта тайна окажется ерундой (он так загадал), то и с ним все не так уж плохо... В поисках истины Вадим бросил пробный шар:
– Показывает себе Донская, какая у нее большая нога, в смысле длинная, – поправился Вадим. – Ну и пусть показывает!
– Вот именно! Вы правы! Большая нога! – просияла женщина, уцепившись за разорительную мысль, и победно ткнула указательным пальцем в ступню актрисы на картинке. – А называя вещи своими именами – ЛАСТА! А хорошая ли она актриса?.. Вы знаете, молодой человек, члены любой династии, пусть даже и актерской, – это мастеровые! Ну, кроме ее основателя, возможно...
«А ведь она права, у меня сорок первый размер, а у Муси-Маруси подошва больше, но это мелочь. А что она актриса с натяжкой... я знал! Хотя да – ступни большие. И широкие. Верно – ласты. А может, у нее ноги преют? Или обувь тесновата? Лапти, что на картинке, ей точно маловаты будут. А может, ее ноги сильно преют в тесной обуви? Вопрос... Почему-то же она босая? А может, все дело в короткой юбке? В мини. Которое, когда она сидит, уже и не мини, а дополнение к трусам. А еще – где же я это слышал... ладно, – Вадим понимал, что его забирает шиза, что мозг распирает какая-то дичь, но у него не получалось, не хватало сил выставить заслон последним волнующим сознание наркотическим бурунам и Донская-человек сильнее открывалась в забытых подробностях. – А! Ей черножопый нувориш предложил близость за сто штук. Но она, храня верность (ха-ха-ха) супругу, отказала. А на всю страну не стесняясь рассказала. Донская и верность – антонимы. Ясно, что таких денег набоб ей не давал. А если давал, то из рук не выпускал. Просто гнал пьяный, например. Это как в газете: «Интим не предлагать». Для загадочности пишут именно те, кто его ждет. И предложат сами, если ты забудешь. Обязательно. Это игра такая. Половая (ха-ха-ха). Неху...вый каламбур. А чем, если разобраться, Донская от банных девок отличается? Одета так же... Но рафинированнее. Да, рафинированнее – это аргумент. Однако рафинированнее – значит и дороже. Вон как подсолнечное масло в магазине. Так что за стошку «скромница» Муся притерпелась бы даже к бурому медведю».
После такого неожиданного вывода у Вадима поднялось настроение. У женщины рядом – тоже. Торжествующая, она встала и прошла к одной из дверей вагона тормозящего перед станцией поезда.
В вагоне стало посвободнее. Рядом с Вадимом никто не сел, и он удобнее устроился на сиденье. Прямо перед ним девочка обнажила в счастливой улыбке желтые молочные зубки. Через силу Вадим тоже улыбнулся ребенку. Вдруг девочка подняла правую ручку с вытянутым вверх указательным пальчиком и медленно, наискосок рассекла воздух, прикоснувшись в результате этой манипуляции к большому пальчику другой руки, выглядывавшему из расцарапанного, вероятно, кошкой кулачка. Такую комбинацию пальцев еще называют кукиш. Чтобы Вадим лучше его разглядел, правую ручку девочка завела за спину. На какое-то мгновение Вадим оторопел. Он не мог определить, что ему больше действует на нервы – выходка девочки или траурная каемка под ногтиком высунутого из сотворенной ею фиги пальчика. В любом случае на сегодня это было слишком.
Мама девочки, дремавшая от станции к станции, плохо одетая изможденная женщина, наконец заметила, что ее ребенок шалит, и молча дернула ее за руку – кукиш распался на пальцы. «Извините, это ее старший брат научил. Дети как обезьяны, просто устала бороться!» – пожаловалась она и, считая инцидент исчерпанным, снова для острастки грубо потеребила дочку и сомкнула веки. Девочка ненадолго успокоилась, а затем принялась кукситься и хлопать себя по коленкам.
«Что это было? Почему? И куда они такие едут?» – задал Вадим себе вопросы. Заметил, что мама девочки даже во сне не отпускает ручку народного транспортного средства – видавшей виды груженой тележки «кравчучки», – и ответил на последний: «На вокзал! Причем на электричку», – после чего поднялся и, пошатываясь в такт покачиваниям состава, побрел в другой конец вагона, желая остаток пути провести спокойно.
Возле самой дальней от странной девочки двери он удобно встал – прислонился плечом к рельефной обшивке вагона. И оперся спиной о сверкающий стальной поручень боковины сиденья. Позу выбрал не случайно. В определенных местах люди любят принимать определенные позы – так, лежа на кровати, многие, например, поворачиваются лицом к стене.
В вагон вошла девушка с маленьким ребенком на руках. И встала прямо возле Вадима на колени. Вадим рассмотрел девушку (с этого места ему было удобно это сделать) и удивился. На вид девчонка была русская. Второй мыслью было, что она молдаванка и сейчас заведет песню о том, что ее ограбили и она собирает деньги на обратный билет, но, подтверждая его первое предположение, девушка заговорила на чистом русском.
Рассказала молодая мама историю о болезни девочки, которая спала у нее на руках, словно напичканная снотворным. Необычность ситуации заключалась в том, что женщины, бьющие на жалость таким образом, ни о чем пассажирам не рассказывали, а просто ходили по проходу с табличкой, где об их душераздирающих горестях было изложено лаконично. С грамматическими ошибками в скупых трагических словах. Подобные таблички, только с надписью «поджигатель», можно увидеть в советских фильмах: их фашисты вешали на шеи партизан. И Вадиму захотелось узнать, ее ли это ребенок. Однако сделать этого он, понятно, не мог, и после слов девушки «помогите кто сколько может» потерял к ней интерес.
Чтобы отвлечься, он принялся рассматривать станцию, на которой поезд надолго замер с открытыми дверьми. Вадиму почудилось, что кто-то даже сказал, как в цирке: «але!» перед тем, как двери разъехались. Но забыл сказать «ап!».
Эту станцию он рассмотрел особенно хорошо. Оказалось, что, десятки раз не только проезжая мимо, но и бывая на ней, он не замечал ни удивительной керамической плитки в стиле постмодернизма, ни красивого орнамента, ни прекрасной лепки. Не обращал внимания на монументальность огромных сводов и колоссальность кованых люстр с объемными хрустальными подвесками. А сказочных арочных консолей, отделанных красочной мозаикой, вообще не видел в упор.
Раньше Вадим не отмечал харизматичности метрополитена, а видел большей частью советскую символику или хари вождей на станциях. Еще обращал внимание на мускулистых тружеников с опасными предметами наперевес, что угрожали мировому империализму неминуемой расправой. Сегодня серьезность таких намерений казалась парадоксальной. Да и вождей с тружениками поубавилось. За сгинувшей мишурой проступило главное – долговечное.
Вадим переводил восторженный взгляд с одного шедевра на другой, пока невзначай не наткнулся на низкую деревянную лавку. На ней неправдоподобно ровно сидела божественная девушка, вытянув в сторону от себя поджатые к скамейке и сведенные вместе ноги. Безупречные. Утвердившиеся в юном лице черты восхищали. Необычность места и чистота девушки подчеркивали аристократичность позы и ее сексуальный подтекст. Необъяснимое сочетание осанки и положения ног выражали силу взлета и нежность падения...
Девушка привлекала внимание. Вадим определил это по взглядам других мужчин. И женщин. Однако девушка не казалась вызывающей, то есть она не была похожа на тех девчонок, на которых обычно смотрят мужчины и осуждают женщины. Потому что вызывающей бывает пошлость, а красота – всегда изысканна.
Мысль о том, что вот так, просто в метро, можно встретить подобное волшебство, щекотала воображение Вадима. А что в такой час – будировала его сознание... Даже пресыщенное впечатлениями.
Что-то влекущее заполняло пустоту между вагоном и скамейкой. Девушка непостижимым образом являлась центром окружающего ее великолепия. Не случайным...
«Вот бы... Да куда такому помятому! – одернул себя Вадим. – А жаль...»
На мгновение волшебную девушку закрыла собой женщина с синюшным лицом и большой сумкой в руке. Вадим заволновался. Женщина, косолапо передвигая венозные ноги, отошла, вновь открыв Вадиму обзор скамейки: девушка на ней бросила мимолетный взгляд в сторону Вадима и как будто заметила его.
«Ап!» – почудилось ему вновь. Слабые объятия грусти сжали сердце. Двери со стуком съехались. Тронулась скамейка. Проплыла девушка. Промелькнула станция...
И в этот момент Вадим пожалел, что не вышел. Он вдруг отчетливо понял, что девушка и станция пребывали в гармонии – единение постоянного и изменчивого, слияние физики и метафизики, эксцентричный отголосок прекрасного, что-то самобытное... От первоосновы.
Отрешенность Вадима была столь велика, что он полностью потерялся в пространстве. Потому и не заметил, как поезд прибыл на очередную станцию. И не понял, что это за станция.
Потерялся Вадим и во времени. Потому что забыл, где ему следует выходить. И что ему вообще необходимо выйти. Подобное состояние, видимо, и есть цель медитации. Нечто похожее люди ощущают, расслабляясь после сильной усталости или глубоко задумавшись.
Людей в вагоне прибывало, и он все сильнее покачивался от ротации пассажиров в своем чреве на станциях. «Убери сраку, баран!» – услышал Вадим на самой многолюдной из них. В дверях вагона происходила опасная возня. Застрявший в них мужчина ввинчивался в вагон и уплотнял и так спрессованных возле дверей людей, чем и вызвал недовольство одного из них. Двери вновь открылись. «Если не можешь всунуть – выйди. Не задержуй поезд!» – снова заговорил недовольный. «Да пошел ты, козел!» – ответил недовольному мужику влезший наконец в вагон парень, когда за ним сшиблись двери. «Хто козел? Слышишь, ты? Хто козел?» – оскорбился недовольный пассажир и попытался вытащить наверх прижатую к телу в тесноте руку, чтобы кулаком разрешить возникшее противоречие. «Тихо там! Всем нужно ехать!» – вмешался в спор третий крепкий голос. Чей – Вадим не видел.
«Видпустить двэри!» – зашипело в динамике, как будто невидимый машинист тоже слышал ругающихся. «Отпустите двери», – устало повторил он по-русски. Двери с трудом захлопнулись. Люди успокоились.
Вадима толкнули. Ощущения уснули. Мысли блистательно разбежались. Разлад с миропониманием происходил быстро. Снова моральное одиночество и жизнь в предвкушении... В привычном...
– Ты помнишь меня, Серега?! – толкнул Вадима радостный краснолицый мужчина.
– Нет, не помню, и я не Серега, – уверенность Вадима в том, что он не Серега, не смутила краснолицего.
Сам будучи пьяным, Вадим тем не менее различил исходящий от мужика стойкий перегар.
– Ну ладно, дорогой ты мой! – мужик потрепал Вадима по плечу. – Мира тебе и ласки!
Вадим не стал бороться с фамильярностью, и мужик отстал. Он весело осматривался в поисках еще какого-нибудь знакомого.
Поезд качнуло. Какая-то женщина, чтобы не упасть, ухватила Вадима за плечо. Это стало возможным после того, как она выпустила из рук одну из двух сумок плотного полосатого, напоминавшего клеенку материала. Сумка, набитая доверху так, что не закрывалась, упала Вадиму на ногу, но вреда не причинила, несмотря на приличный объем, потому что в нее были утрамбованы половички. Такие коврики хорошо уходили на рынках города. Их нарезали из обрезков толстого модного сейчас ковролина, которые по дешевке можно было приобрести в торгующих напольными покрытиями фирмах. Края заготовок обметывались на специальной машинке толстой ниткой – и коврик готов.
– Извините, – сказала женщина.
– Ничего, – проявил благородство Вадим: это было не самое страшное.
Хуже был едкий дух от краснолицего мужика и других обступивших Вадима пассажиров, при толчках вагона наваливавшихся на него. Вадима будто заставляли с утра нюхать пепельницу со вчерашними окурками. Или дышать воздухом Днепродзержинска. Как все после настоящего перепоя, он особенно остро чувствовал запахи.
Поэтому облегченно вздохнул, освободившись от них, когда его бегущая за окном станция наконец остановилась и отделяющие Вадима от нее двери убрались.
«Куда ты щимися, не нагулялся»? – синхронно с голосом машиниста, объявлявшим следующую остановку, донеслось до него сзади. Наконец Вадим выбрался на перрон.
Из вагона он вышел вовремя. Уставший после ночной кутерьмы организм мог не выдержать саднящего в желудке насилия. Влекомый людским потоком, Вадим поплыл по течению, торопящаяся девушка плавно обогнала его, какое-то время двигаясь рядом с ним боком, приставным шагом, а протискивающемуся к вагону сквозь выплеснувшихся из поезда людей парню Вадим уступил дорогу, прижавшись к стене арки, ведущей с платформы на станцию.
На станции, словно на островке безопасности шоссе, без мешавших ему пассажиров, Вадим приостановился, чтобы навести в голове резкость. Несмотря на то что он прожил в городе всю жизнь, иногда ему следовало определить, где нужный выход из метро.
В нескольких шагах от него, не замечая торопившихся на работу людей, скандалила парочка. Точнее, ОН на НЕЕ истошно орал трезвеющим голосом и грубо отталкивал, когда замолкал и порывался уйти. Однако с уходом медлил, давал возможность девушке уцепиться то за полу своего пальто, то за свою руку, поворачивался к ней и начинал все по новой. ОНА рыдала и качала головой, соглашаясь с тем, что ей говорили. Интуитивно ОНА понимала, что унижение – кратчайший путь к примирению, но, возможно, не знала, что и самый длинный к прощению. Не думала ОНА и о том, что скорее всего своего унижения и его презрения не забудет – отомстит позже. В другой, более осторожный раз.
Вадим не разбирал слов, но ощущал, как слова, будто оторвавшиеся от вершины горы камни, долго катились вниз, бороздя ЕЕ чувства. Их падение нарастало – рыдания ужесточались. И вот уже невозможно, казалось Вадиму, остановить грохочущую стихию. Лавину. Рык ЕЕ горя... Страшный в своем полете рев.
Вадим почувствовал с этими людьми какую-то особую, тонкую связь. И был убежден, что недавно девушка изменила парню. По какой-то пьяной причине. С кем-то из гулявших с ними в одной компании. И теперь оправдывалась – подвывала в истерике, вместившей переплетенное в канат животно-жалобное и поруганно-человеческое. Призывала к сочувствию внешними муками.
Смотреть на эту пару было больно. Вадим отвернулся и поспешил прочь, преследуемый скрещенным – ЕЕ жалким и ЕГО обличительным – криком. Абсолютно избавиться от сливавшихся в вой голосов получилось лишь, когда подвижные ступени эскалатора сложились в выпускающую Вадима из подземелья дорожку.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

За стеклянной шатающейся в обе стороны дверью уже в переходе Вадим выхватил взглядом старушку, продающую пиво.
– Почем, мать? – Вадим указал рукой на одну из бутылок светлого пива.
Бабка назвала цену и, скрипя по полу пластиковым ящиком, на котором сидела, пододвинулась вместе с ним ближе к товару – батарее выстроенных перед ней бутылок с пивом.
– До свидания, – Вадим мог наскрести эти деньги, и цена была нормальной, точнее наценка умеренной, но лаконичность, с которой ему ответила старуха, и что-то в ее тоне разозлили его.
– Что стоит бутылка пива? – он повернулся к стоявшему тут же перед своими бутылками старику, возможно даже, мужу старухи.
– Боюсь, что вы со мной попрощаетесь, – старик опустил глаза.
Вадим купил у него пиво за ту же цену. Точно такое же.
Пока Вадим покупал пиво, люди, их было немного, что вышли из поезда вместе с ним, схлынули и подземный переход опустел. На выходе из него возле ведер с цветами Вадим замедлил шаг, наблюдая за разыгрывавшейся на его глазах очередной сценой.
– Я работаю! Вот этими вот руками, даже в выходные! – низкорослый крепыш на обеих ладонях расставил в стороны короткие пальцы, чтобы опрятно одетый парень, к которому он обращался, мог лучше рассмотреть, чем именно он работает, и продолжал надрываться в праведном гневе старожила этого перехода: – А ты мешаешь – торчишь здесь!
– Я здесь на барабане играю! – громко уточнил парень, перенимая манеру общения крепыша. – А ты иди туда, где ты работаешь!
Парень указал рукой туда, куда должен идти крепыш – в цветочный ряд.
Симпатии Вадима были на стороне барабанщика. Во-первых, потому что парень был полной противоположностью плотно сбитому наглому крикуну, а во-вторых, потому что его способ зарабатывания денег был благороднее, что ли, и, самое главное, парень был с сыном, примерно возраста Вани, что заочно сближало его с Вадимом.
Еще Вадим понял, что музыкальная судьба только-только загнала парня в переход и тот пока не догадывается, насколько трудно отсюда ему будет вновь дотянуться до своей прежней жизни.
«Ребенка, – подумал Вадим, – он с собой брать больше не будет». После чего посмотрел на необычный барабан музыканта – похожие он видел лишь по телевизору в «Клубе кинопутешествий».
Рассмотреть барабан как следует Вадиму, который для этого даже остановился, не удалось. Ему мешали мелькающие ноги – крепко сбитый продавец цветов порывался барабан пнуть, а хозяин инструмента не позволял ему это сделать. Происходила отвратительная, потому что на глазах у ребенка, возня.
– Я каждую неделю... Исправно... Выдаю за место... И ментам, и бандитам... А ты хочешь на дурняк... – шипел крепыш в боевых, между толчками, паузах.
Вадиму захотелось помочь парню в борьбе с подземным горлопаном. Он даже сделал шаг в сторону толкающихся, но тут же отступил от них и, боясь увидеть реакцию ребенка на происходящее, не оглядываясь, быстро пошел прочь.
Потому что он устал. И потому что тревожился. Тем сильнее, чем ближе подбирался к дому. А как следствие – торопился. Однако утро выдалось особенное и, казалось, должно было доконать Вадима. Замешкавшийся по какой-то причине в пустом переходе сутулый мужчина, что шел впереди Вадима нетвердой, пошатывающейся походкой, неожиданно выпрямился и запел: «Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой, он трудный самый, а я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму», – слово «Россию» мужчина протянул с болью в пьяном голосе, а слово «маму» горестно прошептал. Громко вздохнул, сильно качнулся и пошел быстрее. На лестнице он почти бежал, перескакивая сразу через две ступеньки, а колебания его неустойчивой походки вызывали серьезные опасения: Вадим слышал, что мужчина тяжело дышит, и видел, что он рискует покатиться с лестницы. Но мужчина с каким-то безумным упрямством, свойственным только нашим, прорывался вперед так, будто защищал Родину или даже брал с боем важную высоту. Здесь был его рубеж, его линия обороны. Преодолев последнюю ступеньку, мужчина споткнулся и упал. Растянувшись на улице, он лежал не шевелясь, сливаясь с окружающей утренней тишиной. Вадим обязательно помог бы мужику подняться, если бы не знал точно, что тому это не нужно...
Вадим пошел короткой дорогой через огороженный забором строительный пустырь. Его влекла зубчатая кромка каменного леса вдалеке, хотя шел он к близкой уже трамвайной остановке. Обходил по дороге припорошенные снегом кучи битого кирпича и прочей дряни. Значительная часть строительного мусора к стройплощадке отношения не имела, а вывозилась сюда ушлыми водителями грузовиков из ремонтируемых в округе квартир. Мусор сбрасывался здесь либо поздно вечером, либо рано утром – так водители экономили на плате, взимаемой на городской свалке.
По пути Вадим выпил пиво. Приблизилась, стала четче темная стена зданий. Теперь можно было разглядеть на ней штанги телевизионных антенн с уродливыми поперечинами. Да и сама панельная глыба начала распадаться, словно в камнедробилке, – на отдельные фракции. Вадиму даже показалось, что один из обломков – его дом, хотя его дом находился значительно дальше, в следующих за этим каменных рядах.
Совсем рядом с трамвайной остановкой Вадим сбавил шаг и пошел не спеша, чтобы не поскользнуться. Сыпучий от мороза снег пел под ногами тугим скрипом. В проплешинах белого тротуара он рассматривал потрескавшийся ледок; тот напоминал ему морщинистую кожу торгующей пивом старухи.
Время от времени Вадим отрывался от подножного зрелища и поднимал голову вверх. Глядел на белые ветви деревьев, прогибающиеся под тяжестью налипшего на них снега. Ждал, пока с ветвей не срывалась снежная гирлянда, и смотрел вниз. Уже на ее бесформенную массу...
Вадим, еще не видя трамвая, услышал, как загудели рельсы, и обрадовался. Показавшийся из-за поворота покачивавшийся вагон высек из проводов искры и лениво, словно через силу, громко просигналил своим ни на что не похожим перезвоном. Разъехались в стороны, словно женские ноги, двери. Зазывая внутрь, громко хлопнули. В открывшемся зеве закопошились люди. Поскольку трамвай ехал от метро, а не наоборот, то был лишь наполовину заполнен людьми. Древний, редкий и пузатый, он Вадиму нравился. Такие уходившие в историю «киевляне» обладали самобытными, каждый своим, голосами. Трамваи чешские – более поздние, похудевшие и давно заполонившие город, – все звенели одинаково.
Вадим в числе первых подошел к дверям. Ему следовало проехать несколько остановок. Над дверьми при входе было написано «вход». Вадим поднялся по ступенькам. Обратил внимание, что при выходе из трамвая было написано «выход». Эта стратегическая тонкость, связанная, вероятно, с нормальным функционированием всего трамвайного парка, озадачила Вадима. Он даже начал перебирать в памяти знакомых на предмет их отношения к трамвайному депо или принадлежности к транспортному миру столицы. Таких знакомых у него не оказалось.
Вадим осмотрелся, ища подсказку для решения задачи в салоне. Увидел, как какая-то женщина спросила у какого-то мужчины:
– А где закомпостировать? – и показала тому талончик.
– Не знаю. Сейчас волка позовем – клацнет! – почему-то весело ответил какой-то мужчина какой-то женщине.
Этот идиотский ответ довольного шуткой пассажира сразу убедил Вадима, что трамвайные люди ничем не отличались от людей метрополитеновских. Ну, еще напрашивался вывод, что и те, и другие оболванены судьбой в равной степени. Из всего вместе взятого следовало, что городские жители увязли в рутине повседневности. Поразмыслив еще немного, Вадим растянул умозаключение до обобщения, что людей пугают трудности, даже те, которые они легко могли бы преодолеть. «Допустим, вместо того чтобы ждать выборов, – продолжал рассуждать Вадим, – при таком собачьем существовании выйти на улицы. Но, – возражал он сам себе, – проблема в том, что от вросшей в их жизни нищеты люди почти разучились делать то, что и раньше-то плохо умели, – думать. И бунтовать. Да-а, украинцы – терпеливая нация», – резюмировал Вадим. Однако занимавший его ребус это не объясняло.
Тогда Вадим обратил внимание, что за окном природа убрана в холодное, а люди в трамвае – в теплое и что в нем почти не осталось целых мягких сидений. Многие сиденья варварски ободрали не известные Вадиму земляки. До досок.
Среди сидений выделялись и новые – наспех сколоченные из толстой фанеры. Тоже голые, без обивки. Как деревянные лавки в парках. И такие же неудобные. Их изготовили взамен сидений, разбитых вдребезги.
Внезапно Вадим что-то почувствовал. Вернее, понял, что разрозненные трамвайные впечатления упорядочились. Надписи над дверьми – внутри и снаружи – больше не казались странными. И даже сам старый трамвай выглядел не просто знакомым, а близким. Почти родным.
– Извините! – услышал Вадим.
Обращались не к нему, а к кому-то в глубине салона. Тот, а точнее та, к кому обращались, что-то ответила, но Вадим не расслышал.
– Извините! – вновь услыхал Вадим.
Теперь он видел, что пыталась оправдаться женщина. Контролер. Вадим билета не имел. Однако не испугался, потому что женщина-контролер была одна и вряд ли способна была доставить Вадиму неприятности. Мордоворотов, которые обычно вытряхивали штрафы из людей, рядом с ней не было. А вероятно, и не могло быть, потому что расплодившиеся в транспорте крепкие молодцы, проверяющие билеты, скорее всего контролерами-то и не были. Просто кормились здесь. Только вот безбилетным пассажирам, которых они обычно вытаскивали из транспорта, а на тротуаре толкали, унижали и угрожали, выяснять это не хотелось. Да и не могли они. К молодцам, на удивление, люди привыкли.
Вопреки, казалось бы, здравому смыслу безбилетный Вадим подошел ближе к контролеру, выяснявшей отношения с женщиной. «Все равно скоро выходить», – подумал он.
– Что мне ваше извините! – возмущалась сидящая возле окна полная дама в песцовой шапке.
– Убила взяла! Два раза извинилась! – не выдержала контролер. Она была помоложе. И в потертом пальтишке. Трамвай сильно качнуло, и контролер, крепко ухватившись за поручень и стараясь оставить за собой последнее слово в перебранке, переключилась на какого-то льготника. – Давайте, мужчина, ваше удостоверение, а то я сейчас в кабине буду.
– Не убили, но испугали. Откуда я знаю, что на меня летит, – не успокаивалась песцовая шапка, но сердилась сдержаннее, чем оправдывалась женщина-контролер.
– Муж успокоит, – вернув мужчине удостоверение, дающее право на льготный проезд, зло бросила последняя, и стало ясно: либо она не замужем, либо разведена.
Допущение, что контролер бы замуж вышла с радостью вновь, тоже выглядело реалистично.
– Она стаканчик растоптанный на полу подняла и выбросила, – объяснил Вадиму мужик, который хотел позвать волка.
Мужик показал пальцем на приоткрытое над женщиной в песцовой шапке окошко.
Вадиму показалось, что мужик сам чем-то похож на волка, а женщина в песцовой шапке на лису. Еще он догадался, что легкий картонный стаканчик, который выбросила в окошко контролер, на ходу задуло ветром назад, и он попал в песцовую женщину. Вероятно, ей в лицо. Или в новую шапку у нее на голове, что вполне могло обидеть женщину еще больше.
– А вы дальше будете бросать? – поддела контролера пострадавшая.
– Нет, ну вы посмотрите! – контролер апеллировала к общественному мнению. – Загадят здесь все, и только что не так – начинают!
– Я, что ли, загадила?! – праведный гнев пострадавшей был вызван смещаемыми контролером акцентами произошедшего.
– А вы знаете, как здесь двенадцать часов на ногах?! – выкрикнула контролер.
– Вам одной тяжело! – поддела ее пострадавшая и поправила на голове песцовую шапку.
– Это мои дела, вы мне на хлеб давать не будете! – ответила контролер с достоинством. – Шо за люди, токо б наругаться с утра, завести человека, а ты работай потом! – сказала она уже в дверях и вышла из трамвая.
– Что такое «зупинка»? – услышал Вадим и повернулся к двум мужчинам с сумками, что, глядя в окно, рассматривали надпись на табличке остановки трамвая.
– Это значит «остановка», – пояснил он гостям из России. Объяснять им, что на самом деле слово читается «зупынка», он не стал.
На следующей остановке в едва открывшиеся средние двери трамвая буквально ворвался подросток и потянул на себя двухметровую, без стекол, раму, что лишь немного была уже проема этих дверей, которую ему подали двое его товарищей. Заблокировав таким образом один из выходов, подростки, что остались на улице, как по полозьям переправили в салон к другу трое дверных полотен и еще две оконные рамы размером поменьше. После чего зашли внутрь вагона сами и затянули туда большую раму окончательно, облокотив ее на поручень для рук вверху. Вадим знал, что они украли эту столярку на одной из многих замороженных строек, уже не охраняемых, но не осуждал, как и все в трамвае.
Самый младший из ребят стоял, придерживая руками раздобытый ими товар, а двое других сели боком к спинкам своих одинарных сидений и закурили дорогие сигареты «Dunhill». Этот способ самовыражения вызвал у Вадима улыбку. Ее не спугнул даже дерзкий взгляд одного из курящих, вероятно, вожака, совершенно точно гордившегося собой. Вадим присмотрелся ко всем троим внимательнее. Подростки были в одинаковых китайских или вьетнамских серых двусторонних пуховиках. Двусторонними куртки шили потому, что их нельзя было стирать. Это Вадим знал, потому что когда-то у него была похожая. Когда обе стороны куртки залоснились на рукавах и воротнике от грязи так, что ее стыдно было носить, Вадим пуховик постирал, и весь пух в нем сбился вниз.
Вожак засунул руку за пазуху и извлек оттуда бутылку «Амаретто». Гордость за себя и товарищей переполнила его еще больше. Он жестом предложил Вадиму выпить. Вадим, отказываясь, вежливо помотал головой. Тогда лидер «преступной группы» сделал большой глоток и передал бутылку сидящему рядом корешу. Трамвай остановился на остановке Вадима, и он вышел.
Чтобы попасть к дому, ему необходимо было перейти дорогу. Тащиться до зебры не хватало сил, поэтому Вадим подошел к краю тротуара. И сразу отступил от него: противные машины подлых водителей отвратительно разбрызгивали омерзительные лужи. Оставалось ждать, пока им запретит это делать светофор. Стоявший рядом и желавший перейти здесь дорогу пенсионер тоже подошел к краю тротуара и длинно сплюнул на проезжую часть в след промчавшимся автомобилям.
Перед домом – панельной девятиэтажкой, подпиравшей низкое хмурое небо, – появился рекламный щит. С него радостно просвещали, что должны пить люди другого измерения. Холеная женщина и прилизанный мужчина. Их бутылка газированного белого вина в ведерке со льдом выглядела заманчиво. Лучше, чем на самом деле. Как все на рекламных плакатах.
На заднем плане уютно покачивалась на слабых волнах яхта. Особенно вызывающе она смотрелась с троллейбусно-автобусной остановки, где в часы пик мерзли толпы, ожидавшие редко ходивший и переполненный сверх всякой меры транспорт. Вот и сейчас, несмотря на ранний час, к остановке подполз забитый пассажирами автобус. Тяжело вздохнул и замер на ней. Поскольку время было еще не вполне критичное для пассажиропотока, все стоявшие на остановке люди втиснулись в него.
А Вадим вновь взглянул на щит. На сам диво-продукт – бутылку вина – он, на удивление, взирал спокойно, а вот слащавые рекламные мордашки на плакате усиливали его тревогу. Делали ее сосущей из-за напрашивающегося сравнения ИХ процветания с ЕГО, Вадима, прозябанием. Таким индивидуально-тяжелым и одновременно валово-похожим на прозябание людей на остановке. «Что хуже: форма или содержание этой рекламы?» – рефлексировал Вадим, пока более сильное впечатление не перебило хребет его умственному поиску – в окне своей кухни он заметил свет. И зловеще задернутые шторы. Затем разглядел свет и в чужих окнах дома. За ними ему мерещились задумчивые лица соседей, а под светильником, освещающим вход в подъезд, привиделись две следящие за ним бдительные старушки. Последнее оказалось реальностью, досадной, потому что было совершенно непонятно, что старухи обсуждают под фонарем в столь ранний час.
Еще Вадим отметил, что ко всем особенностям утра можно отнести висящую на доме новую табличку. Название улицы на ней теперь написали большими буквами. И Вадим впервые увязал название улицы с деятельностью человека, по фамилии которого она была названа, хотя сама улица называлась не просто улица «М...», а именно «маршала М...».
Тема захватила Вадима, и, чтобы не думать о том, что его ждет дома, он размышлял. Пришел к заключению, что большинство граждан проживают жизнь, так и не узнав, почему их улицы носят те или иные названия. И что это нормально. Как номерные авеню в Америке. Потому что название – просто способ идентификации положения в городе.
Ну, возможно, за исключением улиц в центре. И то тех, которые сохранили не искусственные, коммунистические, а настоящие, проверенные временем исторические названия. А что до М..., то бишь маршала М... Но ведь все великие полководцы и правители – великие душегубы. И когда мы перестанем ими восхищаться – ВЕЛИКИХ станет меньше, а ЛЮДЕЙ больше.
На свой этаж пришлось подниматься пешком. Один из вечно пьяных соседей, живущий высоко, разбомбил обшивку двери лифта. Он припозднился, а диспетчер ЖЭКа, экономя электроэнергию, отключила лифт после одиннадцати. Историю поведали дневалившие у парадного старушки. Новость, вероятно, им сообщили подруги, сдавшие вахту. Соседа бабушки осуждали вяло. «Вин гарный мужик, всегда здоровкается», – сказала одна из них. Сами старушки жили на первом этаже.
На своей площадке, забыв, в каком кармане штанов ключи, Вадим похлопал по обоим. В одном цокнуло. Он отворил дверь квартиры под телевизионный аккомпанемент современного клона позабытой передачи «Утренняя зорька». Или как она там называлась во времена отстоя?
Завизжали половицы, засвистели дверные петли, и в прихожую выглянула жена. С боязливой яростью во взгляде и майкой на голое тело. Или из-за проступающих сосков (Вадим осознал свое больное место) волнующейся под майкой груди, или из-за рисунка на майке в эстетике пролетарского экстремизма – дурацко-традиционные серп и молот, или из-за неизбежности скандала, но Вадим застыл в замешательстве. Оба молчали. Питаясь молчаливой слабостью мужа, Анжела обрастала уверенностью: недовольно сломалась бровь, заострилось горделиво лицо; она, конечно, чувствовала трещину в отношениях, но наглела, не догадываясь о фатальности разлома...
– Извини, – нарушил молчание больным голосом Вадим. Нигде так не проявляется мужская слабохарактерность, как в обыденной жизни. – Поговорим позже, ладно?
Он стыдился своей липкой трусости и не смотрел на Анжелу. А она часто заморгала, прогоняя слезу с подкрашенных глазок. Ожидала, пока он заметит, КАКАЯ ОНА СЕЙЧАС. Но Вадиму не обязательно было на нее смотреть. Он прекрасно знал, как она выкатывает глаза, когда хочет что-то проморгнуть, как кривит рот, будто хочет что-то сказать, и как по-щенячьи жалостливо смотрит на него сквозь слезы. Знал он и то, что пожалей он ее, и слезы польются ручьями. И жена при этом надуется. Как индюшка. Зобом.
Еще он сегодня узнал, что плачущим женщинам верить нельзя. И смеющимся тоже.
«Когда я ее первый раз раздел?.. – раскладывала на составляющие животрепещущую мысль нежная, чувственная часть его натуры. – Никогда долго без нее не мог... Неземной была... Где разминулись?.. и почему?..»
«Это я без пиз...енки ее не мог. Другой такой удобной потому что не было! Именно ею она и взяла. И загадка здесь ее женская ни при чем! – возражала ей часть циничная, рассудочная. – Четыре года, словно в тумане. «Плохо чувствую» бесконечное. Если удавалось трахнуть – праздник. Будто спал... И лишь иногда просыпался...»
«А может, мне провидение глаза закрывало? – здесь обе части слились и заговорили в унисон. – Не искал же я в детстве ответ на вопрос, как появился на свет? Или – когда папа с мамой делают это? Есть же вещи, в которые ты непонятно почему, но глубоко не вникаешь. Вот дети знают, что есть прокладки, но для чего они маме – не понимают, а прокладки не трогают».
«Нет, не вяжется, – внесла разлад в стройный тезисный ряд часть неудобная, сомневающаяся. Всколыхнулись мысли, пробежала рябь здравых рассуждений. – Не спрашивал я о чем-то, пока не подрос. И дети не интересуются чем-то только до поры до времени. А сон – это мой сознательный выбор».
Анжела тоже была занята своими мыслями. Но не анализировала – вспоминала. Ее память хранила его нежелание жениться. Твердое. Не забыла Анжела, и сколько сил приложила, чтобы его каменное намерение расколоть. Изнутри.
Клином, под которым треснул монолит, стала ее беременность. Сознательная. И отказ от аборта. Рисковый и непоколебимый. К этому моменту Анжела уже придумала себе новую красивую подпись – производную от его фамилии.
«Кто хочет – тот добьется!» – распевала Анжела в детстве. И верила в это в юности. В итоге получила. И разочаровалась.
Он женился. Но как-то не по-людски. Безответственно. Почти понарошку, несмотря на однокомнатную квартиру. Квартиру молодой семье его родители выдали практически сразу после свадьбы.
Потекли будни. Его душевная отстраненность уживалась с желанием физической близости и отсутствием стремления помочь ей по дому. А между тем его невнимание размывало в ней женщину. Стирало ее. Расточало...
Тем больше, чем сильнее он утверждался в мысли, что предоставленное его родителями гнездо – его вклад в их быт. Разовый. И все окупающий. Красиво дополненный заверениями в том, что он ее не бросит. Никогда.
В этом Анжела и не сомневалась. Но до семейной жизни уже напахалась. Еще в родительском доме. А оказалось, что отдохнуть-то и не получалось. Отношения разбавлялись. Разжижалась их чувственная плотность. А главное, не было в Вадиме чего-то важного, трепетно ожидаемого... Надежности, что ли, на которую Анжела так рассчитывала. Опоры. Несмотря ни на что, отсутствовала в нем некая обязательность постоянства. Он, да, мог Анжелу и не бросать, но влюбиться и изменять. И даже честно ей об этом рассказать.
И полились рекой необоснованные упреки. И туманные ее придирки. Ей начали трепать нервы вечная его апатия, черствые домогания, отсутствие понимания и то, как он смотрит на девок. И как девки смотрят на него. В том, что она изменяет мужу, Анжела, конечно, Вадиму признаться боялась. Однако чуть ли не хотела, чтобы он догадался, понял, почему она так с ним, чтобы терзался и изменился. И потом обязательно простил. На сострадание в этом она очень рассчитывала.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Вадим, так и не посмотрев на Анжелу, разделся и прошел на кухню. В кухне его ждал сюрприз – родители, которых сентиментальная дебоширка не постеснялась дернуть сюда спозаранку, забыв про антагонизм.
Родители настороженно разглядывали сына. Внешне папа напоминал военрука, а мама – завуча школы.
– Вадим, Вадим, Вадим, – еле слышно повторяла мать.
И пристально глядела.
– Что? – удивился Вадим.
То, что мать тихо произносила его имя, казалось странным.
– Ты слышишь меня? – удивилась мать.
– Ну конечно слышу! – до Вадима стало доходить, что мама старается определить, адекватно ли он реагирует на происходящее. Вообще, вменяем ли он. И стоит ли обращаться за медицинской помощью.
Вадиму стало совершенно ясно, что супруга времени зря не теряла.
– Папа и ма-ма, – Вадим запнулся, заметив влагу, собравшуюся в уголке маминого глаза. – Все нормально, я цел и невредим, у меня, говоря откровенно, не все в порядке в семье, но здесь вы мне вряд ли сможете помочь...
– Вадим, Анжела утверждает, что ты употребляешь наркотики, это правда? – сухо, как репродуктор, перебил отец.
Вадим впервые за все годы осмысленно, как на табличку на доме, посмотрел на кухонную занавеску. Разведал, какой на ней рисунок и как рождающийся утренний свет боязливо сочится сквозь посеревший тюль.
– Нет. Я не ширяюсь и не нюхаю клей, если ты об этом, папа, – устало ответил он, прекрасно слыша, о чем его спрашивают, и думая о холодной белизне снежных узоров за окном.
– Перестань паясничать, – взвилась мать. – Своими выходками ты нас в гроб загонишь.
Раньше во время творческих застоев она спасала мужа от запоев. Втянулась и теперь боролась с пьянством сына. На очереди был внук.
Вадим отвлекся от белого зрелища и уловил шевеление возле неплотно прикрытой в кухню двери.
– Я не наркоман! – твердо, чтобы слышала и прячущаяся за дверью Анжела, сказал он. – А теперь уйдите, пожалуйста. Я правда очень устал.
– А шляться ты не устал, шляться ты не устал? А? Я кого спрашиваю?! – заскочившая в кухню подвижно-стремительная Анжела не выдержала взятого тона и привычно уже закричала так, что завибрировали стекла в старинном, подаренном Вадиму бабушкой, буфете. Утраченную скромность Анжеле заменила вновь обретенная упрощенность. Начисто.
– Он себе поел вчера и бросил! – Анжела подошла к мойке, достала из раковины грязные вилку с ложкой и швырнула их назад. Столовые приборы звякнули о тарелки. – Служанка должна прибежать в фартучке и все убрать, да?
Анжела выложилась – разве что пена на губах не выступила. А Вадим не просто тупо не отвечал, но даже и не смотрел на нее. Тогда Анжела схватила его за лицо, пытаясь заставить повернуть голову к ней. За прошедшую ночь у нее привился вкус к подобным поступкам. Проявилась теплившаяся на дне души пробивная сила лимитчицы.
Отец скривился от визга и непроизвольно взялся рукой за сердце. Вадим грубо оторвал руку жены от своего лица и вышел вон из кухни. Стекла буфета зазвенели вновь, потому что Вадим ударился о него плечом.
– Вадим!!! – в сердцах крикнула мать.
– Синяки останутся, – тряся рукой, жалобно простонала Анжела в смятении, так и не сумев заплакать.
В такой момент она раздумывала – и это ее пугало – о том, почему, несмотря на ее атаки, Вадим упрямо не соглашается продать буфет, массивное и на удивление дорогое старье, взамен которого всю их квартирку можно было бы обставить новой стильной меблишкой.
Невдомек было Анжеле, что дорог буфет был Вадиму не столько как память о бабушке, которую он, безусловно, любил, а потому еще, что подростком, глядя на антикварную мебель в их доме, от которой до сих времен дожил лишь этот исполин, Вадим ловил себя на мысли, что ему не то чтобы нравятся старинные вещи, они ему странным образом знакомы. Близки как-то были ему окружавшие его вещи, понятны. Со своим внутренним содержанием – живые.
«Надо же, а такая славная застенчивая девушка была, – подумала мама Вадима, заторможенно посмотрев сначала на Анжелину руку, а затем и на саму Анжелу. – Несмело тянулась за салатом. Брала горячего меньше, чем могла съесть. Бутерброд с икрой намазывала тонким слоем. Очень тонким. С таким видом, что могла бы обойтись и куском черного хлеба. Робела, когда к ней обращались. Просто скромница в гостях... Да-а, скромница умилительная», – вспомнила свекровь и не выдержала:
– Ай-я-я-я-яй!!! – попеняла она обоим детям. – У вас же ребенок растет. Ванечку, внучика пожалейте!
Вадим в тихом бешенстве закрыл дверь в комнату на ключ изнутри. Умноженные на мучительные разборки и головную боль, трава и водка уже не освобождали – душили. От дурмана подобного угара, словно от иллюзии, – хорошо вначале и убийственно в конце. Яркая палитра наслоившихся удовольствий выцветала в отталкивающую картинку. Сил не осталось...
– Панику, пожалуйста, не наводите, мама, – донеслось до него из кухни. Вадим представил, как распустила наконец нюни Анжела. – Это не меня, а охламона вашего нужно в чувства приводить. Я свою лямку, как ломовая лошадь...
Вадим знал, что писклявое Анжелино откровение захлестнули обильные слезы.

Родители ушли. В кроватке блаженно посапывал Ваня. Пляшущие сумрачные тени на стене над его головой вместе с узорами на обоях образовывали пугающие движущиеся картинки.
– Вадим, – ожил за комнатной дверью виноватый и взволнованный голос.
«Я тя, бля», – подумал Вадим и промямлил:
– Оставь меня в покое.
Обвел взглядом комнату. Уютные домашние предметы насмехались над ним.
Анжела в покое не оставила – поскреблась с робкой настойчивостью любимого человека... Вадим открыл...
Она посмотрела на него пристально и жалостливо, считая, что на ее лице ералаш из сложных чувств. «Уходила заносчивой – возвращается жалкой», – подумал Вадим, жалея жену по привычке.
Анжела подумала, что благодаря ее стараниям достигнут и положительный результат. Штурвал семейного суденышка перешел в надежные руки настоящего капитана. Наконец-то! О том, правда, что суденышко утлое и потрепанное, Анжела не думала.
А чтобы закрепить победу, сделала шаг навстречу. Поступила умно. Это выразилось в позе. Не вполне приличной. И для нее неудобной. Однако необходимой.
Анжела нагнулась расстелить постель. Вытянула из-под одеяла подушку и, подбрасывая, взбила ее. Она успела избавиться от прежней одежды и была в очень открытом, коротеньком халатике. Только в нем. Это был знак. Руководство к действию. Призыв. В этом халатике Анжела всегда появлялась перед мужем после душа, когда они договаривались заняться любовью.
Вадим сосредоточил внимание на груди согнувшейся супруги. На одной. Точнее, на ее темном кончике, выбравшемся из халата. Зовущем. Его он изучал в дверном зеркале шкафа, стоявшего сбоку от тахты. Ощутил грусть и трепет. То есть любовный зуд. Окинул критичным взглядом жену полностью. Остался доволен. Особенно ему понравилось то, что жена терпеливо пребывала в подчиненном, естественном для себя положении. Композиционно все было правильно.
– Тебе так можно? – буднично спросил Вадим.
– Да, у меня закончилось недавно, – после короткой паузы, не глядя на Вадима и продолжая стелить постель, тоже спокойно, ровным голосом ответила Анжела.
Вадим оскалился. В паху у него привычно напряглась мужественность. Он подступил к жене. Почувствовал легкое покалывание, какое бывает при лазании по канату...
Он расстегнул ширинку. И дико набросился на Анжелу. Использовал ее с тыла. Анжела упиралась коленями и локтями в кровать. Тлевшая их страсть занялась. Будто поленьев в нее подбросили. «На, на, на еще...», – проносилось у Вадима в голове при каждой сшибке его переда с ее задом.
Анжела старалась. Изо всех сил раздувала остывшие угли прежнего чувства... Ее неброская чувственность заявила о себе несдержанными движениями. Вадим прикрыл глаза, представив, что насилует девушку, увиденную им в метро.
От любовного оздоровления чувств член отхаркнул слабую мокроту. И обессилел. Кардинально. Вывалился из влагалища. Вместе с воздаянием пришло и опустошение. «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам!» – закрутилось в отмирающем мозгу Вадима знакомое, давно позабытое.
Раздеваясь, он заметил на джинсах мокрое пятно. Большое. Вокруг ширинки. «Отрадно», – усмехнулся про себя.
Анжела не отличалась темпераментом. Она полагала, что секс в жизни женщины занимает гораздо более скромное место, чем в жизни мужчины, и что значение секса вообще преувеличено. Сильно.
К такому заключению Анжела пришла еще в предпоследнем классе школы. Этот момент врезался в ее память словно «Перестройка» – веха переломных событий в стране. Тогда она уступила домоганиям влюбленного в нее одноклассника. За школьным пианино в актовом зале Анжела отчетливо помнила, как ее размашистый, прихорашивающий платье воротник вздрагивал. Загибался. Плескались на шее кружева...
Подростки за этим пианино приобщались к сексуальной культуре до тех пор, пока «достижения» Анжелиного партнера не стали достоянием коллектива.
После этого желающих сходить с Анжелой за пианино прибавилось. Иногда Анжела уступала притязаниям мальчика из старшего класса. И не только. В числе поклонников, к которым она отнеслась благосклонно, оказался и учитель физики. Здесь Анжела проявила деловой подход. По предмету, который она не знала, у нее была пятерка.
– Ну обними меня, Вадим, – ласково попросила Анжела, пододвинувшись к мужу, когда они улеглись.
– Нет, ты обними, – в тон ей ответил Вадим и подоткнул под себя одеяло. – Я тут уже устроился хорошо.
– Ну ты же всегда обнимаешь! – продолжала сюсюкать Анжела.
И потеребила мужа за плечо, сама не понимая, притворяется она сейчас или нет.
– Нет, котик, – нежно сказал Вадим, но на слове «котик» споткнулся, – я засыпаю.
– Котик, цем-цем! – попросила Анжела.
Произнесенное женой «котик» звучало иначе, чем недавно, когда канючила мулатка. Родное «котик» казалось Вадиму настоящим. И добрым. А параллель бесстыдной. Он почувствовал укор совести. Жену, конечно, не разочаровал – поцеловал.
– Нет, это ты – котик. Котик-мотик. Мой котик и мой мотик! Будем делать еще секс? – страстно зашептал вдруг Вадим и притянул Анжелу к себе.
– Н-нет... – Анжела твердо схватила его за руку, не давая даже потрогать себя за грудь. Близостью она была пресыщена.
– Котик, я тебя обниму, – Вадим попробовал обнять жену так, чтобы взять за грудь.
– Нет, – еще раз твердо сказала Анжела, понимая, что лишь обниманиями, если она поддастся на уговоры мужа, дело не ограничится.
– Ну, у нас холодно, – проявлял упорство Вадим, – вон батареи чуть живые, а так нам будет тепленько вдвоем.
– Ну, ты сильно давишь, – Анжела задвигалась под обвившей ее рукой мужа.
– Муж не может давить сильно – только приятно.
– Вадим, я не буду! – твердо сказала она и убрала ухватившую ее за грудь вертлявую руку.
– Ну свинка! Уходи! Пошла! Слышишь?! – Вадим отодвинулся от супруги.
С тайным злорадством, чтобы побороть раздражение, принялся выискивать у нее недостатки. Но вместо этого представил, как после грубого обладания он жену ласкает. Целует и целует. Даже в то место, над которым ему хотелось сейчас поглумиться...
– Фу! – обиделась Анжела и забилась глубже под одеяло. – Кстати, я на работу скоро уйду, а должен столяр, он же художник, прийти. Я объявление в газету давала. Мы же хотели полку под телефон купить, а то на полу стоит – ходишь и спотыкаешься. Скоро совсем его разбомбим. Один обещал такую полку принести.
Анжела повернулась на правый бок. Вадим – на левый. Именно так, задницами друг к другу они всегда засыпали. Вадим прикрыл глаза.
А смыкая веки, насладился чистотой белого пододеяльника. Северной. «Под него природа убирает грязь», – только и предположил. Холод размышлений отступил. Загаженный разум отказывался ассенизировать мысли. Вадим вспомнил приплюснутое «чудо». Из банных девок, кроме девушки, похожей на подростка, самую страшненькую из проституток он запомнил лучше остальных. «Уродство трудно не заметить, оно бросается в глаза, как и красота... И, собственно, каков критерий?» – подумал Вадим, засыпая.
Богатая последними событиями бугристая неврастеническая жизнь во сне замирала и не выравнивалась. А радость от произошедшего ночью в утреннем сне обернулась неясным кошмаром. От него Вадим проснулся. Ему показалось даже, что он сомкнул веки лишь на мгновение. Но по тому, как заторможенно прояснялись детали, и по тому, что Анжела лежала рядом уже в трусах, он понял, что какое-то время спал.
– Вадим, ну вот куда ты ноги закидываешь свои? – ожил уже иначе, чем перед примирением, голос супруги. Родным он уже не казался. – Сказала же – хочу полежать. Мне тяжело, Вадим!
Анжела попыталась сбросить с себя ноги мужа.
– Куда закидываю? На тебя! – Вадим разозлился, но ноги убрал. Точнее, прижал к Анжелиному бедру.
– Ты надоел. Убери! – голос Анжелы лязгнул.
Не открывая глаз, она грубо стряхнула и энергично оттолкнула от себя его ноги.
Вадим утратил контроль над собой и резко развернул отвернувшуюся от него жену к себе лицом. Откинул одеяло. Вдавил жену в кровать. И принялся неистово целовать. Кончик его языка заволновался в ее глубоком, опрятном пупке. Анжела широко распахнула глаза. В них мелькнула тревога.
Выводя плечиком, жена противилась поцелуям, но когда Вадим обеими руками взялся за ее трусы, то ноги Анжелы покорно вытянулись в параллельные прямые. По ним Вадим трусы и сдвинул.
– Зачем тебе это, я ведь никогда тебе не отказывала, – обеспокоенная Анжела схватила Вадима за руку, которой он судорожно снимал трусы свои.
Вадим на мгновение замялся. Этот миг мог означать многое. Насыщенный неопределенностью миг. Ее «не отказывала» его зацепило. Это не было правдой. «Конечно, ты не отказывала. Вот только не мне! – тут же полыхнула в забубенной голове брезжившая там догадка. – А первоцвет твой вообще неизвестно когда оборвали. И кто срывает сейчас».
Бешено запульсировала венка на лбу. Обида, словно вкус рыбьего жира из плохой части детства, настигла его, застряла комом в горле. Вадим решил зайти в своих намерениях гораздо дальше, чем собирался...
– Подожди! Давай поговорим по-человечески, – Анжела не оставляла надежды уговорить мужа остановиться.
«Давай, – мысленно согласился с ней Вадим, – если бы еще знать, что ты под этим подразумеваешь». Обыкновения их супружеской жизни должны были претерпеть изменения.
Повиновение, которое он сегодня только нащупал в Маринке, сейчас сумел по-настоящему вызвать в жене. В СВОЕЙ женщине. Первый раз в жизни. Похожее, мужское, ощущение превосходства, спаянное непосредственно с гордостью, разрасталось в нем... Так уже было с другой женщиной. Давно. Тогда у него тоже был – первый раз...
Сексуальная расправа казалась Анжеле неизбежной. Звенящее ожесточение его жадных глаз не отпускало. Завораживало. Отнимало волю. Она сдалась, и Вадим перевернул ее на живот. Грубо. Несмотря на отсутствие сопротивления с ее стороны, Вадим вдавил голову жены в подушку так, что ей стало трудно дышать. Однако это была ерунда по сравнению с тем, куда тыкался мужнин член. Анжела оторопела, потому что до этого момента считала, что Вадим хочет просто секса – в классическом значении этого слова.
– Ну не надо так! Только не так! Я не хочу так! – взмолилась она, выдернув голову из-под его руки. Догадавшись, что сейчас произойдет, она сильно вывернула шею, чтобы заглянуть мужу в глаза. – Давай по-другому. Как ты хочешь, только не так! Я не могу-у-у-у!
Вадим ехидно прищурился.
– Давно хотел это сделать! – выговорил он и в его голосе грянул гром, блеск очей грозил рукоприкладством.
Вадим овладел женой против ее воли. Анжелина попка задергалась, словно подсеченная крючком рыба. Никогда не испытывавшая ничего подобного раньше, в какой-то момент Анжела закричала.
– Мне бо-о-ольно! Перестань!
– Тихо, тихо, – успокоил жену Вадим, без зазрения совести стиснув ее зад твердыми руками и таким образом усмирив уже все ее извивающееся тело. – Потерпи. Я уже его ввел. Хотя бы здесь буду первый!
Ослабевавшее от месяца к месяцу желание вздохнуло в нем с новой силой. Вновь обдало, обожгло жаром, что согревал раньше их растрепанную сегодня страсть. Или наоборот – обновленную...
– А может, единственным и останусь. Как мне и положено, – не сбавляя ритма, зло убеждал непонятно кого Вадим.
Вряд ли то, что это «ему положено», стало столь очевидным для Анжелы сегодня. Или могло занимать ее сейчас.
– Остановись. Ну я прошу тебя, – Анжелу не хватило на крик, и она зарыдала беззвучно от унижения.
Утихла бессильно. Или смиренно.
«Это взыскание, – уверяла она себя, – очищающее семью от привнесенной туда грязи». Она, Анжела, – мученица! Такой у нее крест.
Рыдала Анжела и над своей микроскопической жизнью незаметного человека. Невидимой и пустой, как у букашки, из которой не вырваться и в которую никто уже не войдет. Так и сложит она – сначала красоту, а затем... А затем нечего уже будет складывать. Только закапывать!
Вадим полностью сосредоточился на своих ощущениях, поэтому не подозревал, а, наверное, и не мог понимать, что творится в душе по-своему любимого им человека. Новые необычные ощущения вместе с обретенным, как ему казалось, превосходством доставляли ему незабываемое, волшебное удовольствие.
Сумасшедший секс закончился. Вадим извергнулся прямо туда. Анжела приподнялась на локтях и обвела глазами комнату-клетку в поисках выброшенного мужем белья. Вадим, помогая искать, заглянул под кровать. Голой Анжела решила не вставать и легла снова. Вадим укрыл ее одеялом и лег рядом. «Ладно, – подумал он. – На гончарном круге изящно не вылепишь. Перетопчемся...» Теперь оба понимали, ЧТО растеряли... и почему осыпалось счастье – как иголки с выносимой после Нового года елки.
Вадима ладонь легла Анжеле на сердце. И долго лежала там не шевелясь. А когда ладонь давно на чем-то покоится, то перестает осязать...
– Можешь борщ доесть. Там кастрюля в холодильнике, – хрипло вымолвила Анжела, не в силах больше терпеть эту муку.
– Ну давай я съем, чтобы он не валандался, – Вадим обрадовался представившейся возможности выйти из неловкого положения.
Быстро поднялся, оделся, и когда он был уже в дверях, Анжела прошептала:
– Как мы живем?..
Вадим замер.
– В Африке еще хуже живут, – сказал он, обернувшись и посмотрев на Анжелу. Анжела смотрела сквозь него. Есть такой взгляд – в никуда. С опозданием, но она все-таки покачала головой. Правда, не ясно было, соглашаясь или ужасаясь...
– Там в коридоре лампочка перегорела, замени... пожалуйста, – сдавленным голосом попросила она.
– Да, – пообещал Вадим и вышел из комнаты.
«Именно пастораль!» – горько усмехнулась Анжела, вспомнив любимое выражение мужа. И поймала себя на мысли, что дерзкий, циничный секс при всей своей оголтелости был новой чувственной пробы, более высокой. Истязаемая одержимым похотью мужем, она подспудно хотела быть истерзанной вновь его поцелуями. Обиженная и недвижимая, она бы молчаливо противилась уже ласковому насилию, глядела бы с ненавистью и вытягивала бы из мужа природное, настоящее. Как сейчас – звериное...
Анжела и раньше признавала за случаем указующий перст судьбы, а за мужем право на необычные пристрастия, например, икре красной и черной он предпочитал селедочную, поэтому юношеский свой взгляд на секс она пересмотрела. Желание что-то изменить разгорелось в ней вновь. Горечи неудовлетворенности собой как не бывало. Меланхоличного страха тоже. Больше Анжела не волновалась. Что-то ей подсказывало, что она все сделала правильно. А значит, все у нее получится, как у девушки, что улыбалась ей со старого календаря, приклеенного с четырех углов к стене скотчем. Календарь когда-то повесил Вадим. Анжела лишь сейчас разглядела год, в котором была так счастлива эта девушка. И тоже улыбнулась виртуальной сопернице. Сегодня девушка была старше своей фотокопии на пять лет.
Даже комната, казалось Анжеле, выглядела иначе, чем пятнадцать минут назад. Потому что Анжела обладала здоровой психикой и здоровым телом. Ведь она выросла на свежем воздухе, парном молоке и продуктах без пестицидов. В ее городке все было натуральным. Даже синие куры были здоровее и вкуснее белых – современных. Вероятно, поэтому Анжела выдерживала приличные психические и физические нагрузки без особых усилий. Почти от них не уставала. Так что помутнение рассудка ей не грозило, а резь в прямой кишке успокаивалась с каждой секундой. От непривычных болей Анжелу отвлекали цветы. Их было много в комнате – цветы стояли в горшочках на подоконнике, у окна на полу и даже висели в трех свитых из толстой проволоки подставках на стене. Анжела очень любила именно растущие, а не сорванные цветы. Много раз обещала себе их больше не покупать, раз их некуда было девать, но если какой-нибудь цветок ей очень нравился, то не могла удержаться – брала. А потом выкраивала для него место в квартире.
Цветы привносили в дом иллюзию обновления. Еще Анжеле нравилась независимость их жизни. Нравилось принимать в ней участие и наблюдать, как застоявшееся уныние и едва заметное увядание цветов с наступлением солнечных дней сменяются буйством. Когда не только цветы, но даже сама сочная зелень этих растений становится горделивой, полной сил в своем молчаливом величии.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Раздуваясь от потуг, звонко затрещал будильник. Шапочка-крышечка остервенело подпрыгивала на его макушке. Дав будильнику по шапке, Анжела заставила его заткнуться.
И долежала, размышляя, до последней – критичной – минуты возможного опоздания на работу. Работа в американских компаниях по негласному правилу и так для большинства сотрудников начиналась позже, чем для основной массы населения нашей страны, потому что гораздо позже заканчивалась
Анжелин люфт составлял час. В крайних случаях два, поскольку Анжела была офис-, а не топ-менеджером. И встань она позднее, то на работу, невзирая на размытый график прихода, не успела бы точно. Поэтому, набросив халатик, она влетела в ванную. Умываясь, одновременно подтирала тряпкой попадающие на пол брызги – широкий испанский рукомойник для умывания был узковат. Вопреки уверениям мужа, Анжела до сих пор считала, что приобрела неудачный умывальник.
Руки под струю – омовение, нога с тряпкой – шевеление. Все отточено. Еще мгновение – в руке зубная щетка, следующее – в другой уже зубная паста. Бросок на кухню – включен чайник. И выбиты на сковородку яйца. Пока жарятся – в комнату. Вещи из шкафа – вон, на кровать. Обычные утренние движения торопливого муравья.

Пока Анжела лежала, Вадим разогрел борщ на вздувшейся комфорке старой электроплиты «Лысьва». От времени на плите вздулись все четыре комфорки. Две из них в смертельной агонии – они не работали.
Пока грелся борщ, Вадим распилил ножом для рыбы единственный кусок хлеба в хлебнице – закостенелый. Распилил пополам – себе и Анжеле. Другой нож этот сухарь бы не взял. Настроение, как и вчерашний борщ, было отстойное.
Пока Вадим ел борщ, понял, насколько он голоден. Поэтому выскреб ложкой остатки гущи от борща на тарелке, съел их, облизал ложку и положил в эту же тарелку вареную картошку. Ее он тоже нашел в холодильнике, в другой кастрюле. Небольшой кусок докторской колбасы на полочке рядом с кастрюлей он не тронул, оставил Анжеле.
А сам, похватав пустую и холодную картошку, отсиживался в туалете. Вчерашняя снедь вышла, повыпадала из него быстро. Однако, испытывая огромное чувство вины, Вадим выходить из уборной не торопился. С недавних пор это место стало для него удобным убежищем. Сидел, пока сюда не понадобилось жене и она не сообщила ему об этом громким нетерпеливым постукиванием костяшками пальцев о фанерную дверь.

Теплился поздний зимний рассвет. Его свечение заиграло на стыке снега и неба. Чернила ночи разбавил утренний свет. Свет ширился, захватывал в обе стороны спокойное укрытое снегом пространство. Пространство без резких линий, обманчивое.
«Зимние будни... Потемки с утра и вечером... Вехи твоего свободного времени», – Анжела горько усмехнулась и заспешила, поеживаясь от холода, через дорогу, чтобы успеть к подбиравшемуся к остановке трамваю. «Как птица Феникс – из пепла!» – подумала безрадостно.
У Анжелы оставался шанс наладить жизнь, ведь она не была стервой – обманутой в любви или обозленной отсутствием счастья женщиной. Любви у Анжелы, может, и не было, а насчет счастья... Возможно, если брать с сегодняшним днем, то она его выстрадала? Глядя на ползущий трамвай, Анжела поняла главное – к мечте следует подкрадываться.
А об изменах забыть. Сладкого яда страсти она уже наглоталась с лихвой. Теперь в хлопотах семейной жизни Анжела даже усматривала определенную прелесть, добрую, как когда-то. Простое постичь сложнее... Поэтому мир и сложен... из простого.

Вадим смотрел в окно кухни, за которым совсем растопилась тьма. По радио играла совершенно пластмассовая музыка. Торжествовал белый зимний день.
Вадим распахнул форточку. Запястье хранило ощущение цепких пальцев Анжелы, когда она порывисто и неожиданно ухватила его за руку в последней отчаянной попытке удержать от разнузданного шага. Напоминание о совершенной по отношению к жене низости мучило Вадима. «И все же, – подумал он, – страдание всегда идет рука об руку с наслаждением. Взять хотя бы любовь. Одно питает другое, вырабатывая горючее жизни друг друга».
Впереди за окном ярко желтело пальто супруги. Поднятый, придерживаемый рукой воротник почти прикрыл щеки Анжелы и полностью спрятал ее подбородок. А тяжесть в походке и робость в плечах придавали всему ее виду какую-то усталость. Жена будто уносила с собой тоскливое бремя мужа. Булыжное.
«Она и сейчас любима, интересна и притягательна», – подумал Вадим. А когда покачивавшийся, желтый, как и пальто жены, трамвай скрылся вместе с Анжелой за поворотом, Вадим посмотрел на переполненный мусорный бак. В нем привычно ковырялся примелькавшийся, воняющий мочой – Вадим это знал точно – бомж. Мимо занятого делом бомжа прошел конвоируемый учительницей класс. Один из мальчиков подобрал небольшой камень и метнул им в бомжа. Попал. Дети обрадовались. Бомж проводил их взглядом, молча разминая занывший от удара бок.
Затем Вадим глянул на недалекий базар. Загаженный. Обнаружил, что замусорены даже обочины ведущих к базару дорог, а на самом базаре пьяный идиот громко, словно в громкоговоритель, садит матом. Рассмотрел Вадим подступившие к базару потрескавшиеся стены шестнадцатиэтажек, их захламленные балконы и старые, с кривыми стеклами, окна. «В этой жопе, как в Хацапетовке», – прожив всю жизнь в центре, подумал он.
Под впечатлением от увиденного Вадим вспомнил о гниющем в его подъезде мусоропроводе. И подумал о том, что в его районе нет больших с золочеными куполами храмов. Нет памятников. И театров тоже нет. Внезапно Вадим понял, почему такие многоэтажные массивы называются спальными.
Вадим глянул вниз и посмотрел на проезжающую мимо дорогую иномарку с тремя шестерками в государственном номере. Потом его внимание привлекла возня на проезжей части дороги. Дорогу ремонтировали. Если во всем цивилизованном мире разбитый участок дорожного покрытия вырезали и укладывали асфальт заново, то у нас изъеденную ямами дорогу латали.
Делали это утром и в снегопад, а не ночью, в сухое и теплое время года. Еще у капиталистов дороги ремонтировали с помощью машин, на худой конец механизмов. У нас – совковой лопатой из вываленной на дорогу кучи – разгребала щебень женщина в синей, заляпанной цементом фуфайке, в растянутых и заштопанных рейтузах, в грязных кирзовых сапогах и натянутом до глаз шерстяном платке.
На фуфайке большими яркими буквами, как номер у заключенных, было указано место, которому работница принадлежала. При этом женственное в женщине отсутствовало. Не ассоциировалась она даже с поэтическим персонажем, который «коня на скаку...» или «в горящую избу...».
Женщина воспринималась так же, как и ее лопата – уставшим от неблагодарного труда инструментом, как Нона Мордюкова в циничном предвыборном ролике «Завтра будет лучше». Там воображение отождествляло женщину-труженицу с кувалдой, которой она заколачивала железные костыли в железнодорожное полотно.
Полотно в никуда. Бесконечное. Безнадежное. Куда до этого она уже собой, словно кувалдой, вколотила в ненавистное полотно сначала мечты, а затем и надежды...
Так невесело размышлял Вадим, то поглядывая вниз на труженицу, то поднимая голову вверх, где за клочьями растерзанных облаков лишь угадывалось солнце, пока не заметил неподалеку от орудующей лопатой женщины нечто, что его обрадовало – зеленую траву у соседнего дома. Она не приснилась Вадиму, как рокот космодрома, а была реальной и достаточно зеленой для того, чтобы удивить его и утешить...
Он не знал, что именно в этом месте очень близко к поверхности земли находится узел труб теплоэлектроцентрали.

– Что смотришь? Чего сюда приехали? – услышала Анжела, когда начала озираться в трамвае в поисках компостера.
Она сразу обернулась на звук недружелюбного голоса и увидела, что заговорил обычный на вид мужчина. Заговорил не с ней, поэтому Анжела поискала глазами того, кому мужчина это сказал. Оказалось, что обращался он к китаянке. Китаянка неопределенного возраста ехала вместе с девочкой-подростком, видимо дочкой, из чего можно было сделать вывод, что китаянке – под сорок. Если бы не расстегнутая до пупа куртка мужика, под которой была надета тельняшка десантника, Анжела никогда бы не догадалась, что он под шофе.
– Ви стьоице, такь и мольците! – отозвалась тут же китаянка и, видя, что мужик хочет еще что-то сказать, неожиданно приказала, махнув в сторону мужика рукой: – Мольците! Мольците!
У Анжелы на языке уже вертелись слова осуждения для мужчины и поддержки для китайской женщины и ее дочки, но она так и не вступилась за них. Интуитивно ее насторожили резкие нотки в голосе женщины, какой-то таящийся в ее реплике вызов, высокомерие какое-то в ней самой. Мужик был не прав, но он говорил спокойно. К тому же он был свой, а китаянка, как ни крути, была здесь чужой, но уже хорошо освоилась.
– Здесь самим жрать нечего, – не меняя тона, невозмутимо добавил мужик. – Сидели б дома. Как там у вас, Маодзедун сяу мяу?
– Стьойце! Мольците! – огрызнулась китаянка.
– Женщина, вы не обращайте внимания, – сказала отыскавшаяся среди пассажиров заступница, пропуская китаянку, которая собиралась выходить, ближе к выходу. И обратилась к мужику: – А вы чего к ней прицепились? Делать нечего, да?
Мужик молчал, и почувствовавшая поддержку китайская женщина решила напасть сама:
– Чехо вам китайси сиделали? Вон сами китайски носите! – она показала на его расстегнутую куртку.
– Я афганец, четыре года в Баграме похожих на вас козлов валил, – никак не реагируя на нашу заступницу, всем своим видом демонстрирующую неприязнь к мужику, ответил он китаянке.
– Замольците!!! – взвизгнула та, а ее дочка спряталась у нее за спиной и перепуганным взглядом смотрела на молчаливых людей вагона.
– Чего ты мне рот затыкаешь? Я у себя на родине, – спокойно, как и раньше, сказал мужик.
– Земьля одна! – выкрикнула китаянка.
– Да, – согласился мужик. – И Бог один. У вас – Будда, а у нас – Иисус Христос. Знаешь, кто такой Христос?
Но китаянка не ответила. Трамвай остановился. Двери открылись, и она выскочила, крепко держа дочку за руку.
– Пропустите, братья, командира К-24, – сказал мужик и стал пробираться сквозь расступающихся людей в середину вагона.
Анжела не испытывала симпатии ни к мужику, ни к китаянке, но от увиденного у нее остался неприятный осадок. Она нашла компостер, пробила талончик и прошла в угол вагона подальше от мужика.
В углу вагона, закинув ногу на ногу, сидел яркий персонаж. Заметив его, Анжела пожалела, что протиснулась сюда. Человек был в засаленном плащике, не по погоде тоненьком, и в стоптанных туфлях – расслоившейся подошвой на одном и дыркой в ней на другом. На коленях он держал грязную потрепанную спортивную сумку со сломанной молнией. Внутри сумки виднелся кусок черного хлеба, завернутый в замусоленную газету. Один глаз странного человека косил, а жирные взлохмаченные волосы торчали на его голове в разные стороны.
Иногда он прикрывал нормальный глаз, а «диким» окидывал окружавших его людей. Потом закрывал и этот глаз, сопел и бормотал что-то нечленораздельное. Через какое-то непродолжительное время его тревожный сон прерывался, и все повторялось.
Пока человек вел себя таким образом, то не привлекал к себе особенного внимания не только Анжелы, но и листавшей тетрадку девушки-соседки. Однако едва он начал подергиваться с закрытыми глазами, когда к невразумительному бормотанию добавились не менее непонятные жестикуляции, мимолетные, бросаемые на него взгляды пассажиров сменились на пристальные. Сидящая рядом студентка сразу спрятала в кулек конспект, а ироничный труженик с мозолистыми руками, сидящий через проход, загоготал.
Косоглазый человек задергался во сне сильнее, а каждая его конвульсия взвинчивала опасливо отодвинувшуюся от него соседку и провоцировала все новые приступы смеха у работяги напротив. А когда юродивый открыл глаза и начал выбрасывать вверх сжатые в кулаки руки, будто отбиваясь от кого-то, и кричать: «Захватили! Они Бога захватили! В аду! Все в аду!» – взвинченная донельзя девушка взвилась и бросилась от него прочь. Анжела девушку понимала, потому что и сама боялась, что в припадке душевнобольной способен зацепить ее локтем или кулаком. И так полагали не только Анжела и девушка, поэтому возле мужчины, что постепенно затихал, скоро образовался вакуум. Труженика от припадочного больше не заслоняли люди, и, оставшись с ним один на один, труженик хохотать перестал. Больной наконец успокоился, приоткрыл «дикий» глаз, привычно поворочал им, раскрыл другой и вышел на остановке, едва не задев предусмотрительно посторонившуюся студентку.
Странно, но ни воин-афганец, ни сумасшедший не показались Анжеле неуместными людьми в этом покачивающемся на рельсах вагоне. Напротив: их присутствие здесь было столь же естественно, сколь и ее собственное. Все они были реальными попутчиками в нереальных жизнях друг друга.

Вытянув вверх руку, Вадим выкручивал лампочку. Лампочка вывинтилась из патрона и скользнула ему в ладонь. Сразу после этого раздался звонок в дверь. От разразившегося звонка Вадим, задумавшийся над непростой судьбой рабочей женщины, вздрогнул. «Кого еще принесло в такую рань?» – всполошилась мысль, когда он пошел отворять входную дверь.
Отворив, Вадим оторопел.
– Я тут... принес, – скомкал фразу стоящий за дверью человек. – Я – художник.
– Кто вы? – прохрипел Вадим.
– Художник, – человек уловил отголоски недовольства в хрипоте Вадима, и его тоскливый взгляд сделался горьким.
Странный седовласый мужчина лет сорока пяти протянул Вадиму раскрытую на нужной странице толстую потрепанную книжку. О малоизвестных национальных живописцах. Таких фольклорных, что ли. Все народные самородки были запечатлены на большом общем снимке. В первых рядах преобладали люди в вышиванках.
Гость, которого Вадим пропустил в прихожую, показал себя на фотографии. В правом конце дальнего ряда. Черт лица на указанном им человеческом пятне было не различить.
– Что вы хотите? – Вадим потер глаза, осовелый взгляд стал осмысленнее.
– Я полку принес, – художник помолчал. Вадим отметил, что художник нервничает. И что туго натянутая кожа у него на переносице лоснится. – Мы с вашей женой разговаривали.
Он достал из холщовой сумки кустарную деревянную полку под телефон. С железными торчащими вверх ушками, за которые полка вешалась на стену. Протянул свое творение Вадиму. Вадим, недоумевая, покрутил полку в руках.
– И сколько вы за нее хотите? – Вадим непроизвольно почесал затылок.
– Десять! – буранул народный художник.
Вадим подумал, что если без барства, то на десять долларов его семья протянула бы неделю. Как минимум. Он задумчиво подергал подбородок.
– Ну а сколько вы дадите? – спросил самородок, заметив колебания Вадима.
Вадим рассмотрел предмет вновь. Тупо. Подумал, что у него денег нет совсем и что их могло не оказаться и дома. Вдруг Вадим увидел, что древесина треснула по всей ширине изделия, а трещина тщательно замазана. Повод для отказа был найден. Это Вадима обрадовало.
Но тут он заметил на полке резьбу. Это могло означать, что у человека не нашлось денег на нормальный кусок дерева, но своего труда он не пожалел. Резьбу человек выполнил довольно качественно. Вадима уколол стыд.
– Извините, но я не могу это взять, – все-таки сказал он и вернул полку. Но человек продолжал смотреть на него. – Я иначе ее себе представлял. Извините...
Мужчина давно понял, что Вадим заметил скрытую трещину, и, возможно, понял даже то, что у Вадима нет денег, которые он бы мог потратить сейчас. Однако продолжал смотреть на Вадима, потому что пребывал в ступоре от постигшего его разочарования, жестокого, безысходного.
– Да... понятно, – вдруг выговорил он и поднял глаза.
Вадим заметил в них огорчение. Неподвижное и отчаянное. Художник сложил в свою холщовую торбу полку с книжкой и вышел из квартиры.
Вадим не оправдал чаяний нуждающегося человека. И ощущения от этого у него были скверные, точнее паршивые. Примерно такие же, как тогда, когда он вернулся утром домой. Заиграла безотрадная метафизическая гамма.
Вадим вернулся на кухню, снова посмотрел в окно. Остатки снега медленно просыпались на город. Вадим заметил, что с выпавшим снегом в полном утреннем свете пейзаж разнообразился, оживился. Граница между «сегодня» и «вчера» стиралась в сознании. Вадим отвлекся и мрачно всмотрелся в засиженный мухами подоконник. При таком освещении вчерашний день смог собраться воедино только с конца...
Спасаясь от подобравшихся слез, Вадим широко раскрыл глаза. Слева в груди почувствовал легкое жжение. «Пришло время заговорить сердцу. Что-то оно долго молчало», – подумал он.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Андрюшик лежал пластом. Выдыхал последствия и подплывал мочой. Проснулся и неприязненно вперился в циферблат присосавшегося к стене механического паразита. Увязал его в единое целое со своим состоянием. А состояние – с мокрым матрацем. Ощутил похмельный озноб. Пятерней, словно лопатой, поскоблил промежность. Стрелка настенных часов гулко шагала. От нарезаемых ею кругов закружилась голова. Какое-то время циферблат расплывался. Даже белки глаз с многочисленными кровавыми прожилками на землистого цвета лице двигались трудно, болезненно. Пахло мочой и депрессией. Зароптало сознание.
Однако остатки разорванного в клочья разума не давали возможности думать. Он еще был пьян, поэтому голова не болела, но ощущения рождались какие-то дурацкие. Как будто он прокатился в плацкарте до Владивостока и обратно. Состояние прибивало. «Организм разбалансирован, – родилась идиотская мысль. – Нет – разобран. На молекулы».
Рука в паху вновь проявила активность... Немного погодя организм отдал маленькую толику жизненного сока, чтобы хоть на время разгрузить мозг... Андрей попытался сконцентрироваться: события вчерашнего дня играли в прятки. Он напрягся, восстанавливая их последовательность.
Возле кровати задребезжал телефон. Андрей всегда ставил его возле кровати. В старом, но хорошо сохранившемся «Эрикссоне» 38-го года, предке известной мобилки, осязались внутренняя сила того времени и обреченность нашего...
Звонил отец.
– У меня десна воспалилась, – без предисловий тихо начал он. – И я к стоматологу пошел. Вот так.
Отец замолчал. Андрей вслушивался в малейшие изменения эфира в трубке и как будто ощущал затхлость старости в убогой квартире отца.
– А куда ты ходил? – не до конца понимая, о чем ему рассказывают, но интуитивно догадавшись, что отец ждет, пока его спросят, поддержал он разговор.
– Да тут в поликлинику зашел. Там девчонка сидит. Разговаривать не хочет. Сказала, что у них по записи. Вот так, – отец помолчал. – И все. Я повоспитывал ее маленько. И пошел. Вот так. В другом месте, в доме быта, сказали, что нужно камень с нижних зубов удалять. Я щеткой там нормально почистить не могу. А иначе воспалительный процесс не снять. Вот так. У них там консультация платная.
– Ясно, – пролопотал Андрей, вновь сознавая, что пришла очередь его реплики.
Отец порывисто задышал в трубку, раздалось какое-то шуршание. Старческое. Андрей терпеливо ждал, не в силах спросить, с чем там копошится отец.
– Маме твоей нравилось возиться в огороде... – продолжил отец, прекратив шуршать. – Каждую травиночку... Вот так. Я вот все думаю, как хорошо было, если бы жила она сейчас... Помню, приехал вечером с рыбалки, темно уж, а она там с баклажанами что-то делает... Встает, а ей говорю: «Ничего, ничего. Продолжай. Я фарами посвечу».
Андрей вжал трубку в ухо, но ничего не сказал. В отличие от отца, он злился на мать за то, что своей смертью она осложнила ему жизнь.
– А когда ты маленький совсем был, мы, помню, на дачу ездили. Первый раз приехали – вода высокая. Через неделю едем опять. Ты на берег вышел и кричишь: «Мама, смотри! Речка убежала!». Помнишь?
– Н-нет, – выдавил Андрей после долгой тишины навалившегося вдруг на обоих несчастья.
– Я вот тут фотографию тебя маленького нашел. Вот так, – отец закряхтел, и Андрею показалось, что он потянулся за этим снимком. – О, ты здесь такой – со щеками!..
– Я знаю, ты мне показывал ее раньше, папа, – не выдержав, Андрей пресек попытку отца втянуть его в воспоминания.
Отец надолго замолчал.
– Я с утра рыбы купил. У нас тут свежую привозят, – чувствуя недовольство сына и пытаясь угодить ему, тихо заговорил он о другом. – Вот так... Я сейчас всю рыбу на фарш пущу. Вот так. Специи положу: лук, чеснок, приправа для рыбы специальная. В том числе сало. Вот так... Так что котлет будет много.
– Папа, что у тебя так орет телевизор? Я не слышу тебя почти.
– Да это реклама. Она всегда орет, – отец убавил громкость телевизора. – Может, зайдешь?
В просьбе была мольба.
– Да, – смилостивился Андрей. – Хорошо. Вечером.
– Ну ладно. Пока, сынок, – закончил осторожным заискиванием беседу отец, взволнованно, опасаясь, что сын передумает.
– До свидания, папа, – впрыснул сын в телефонные вены себя сколько смог.
Пошли короткие гудки, Андрей отлепил от уха трубку – энергетическую присоску, вытащившую из него последние силы, и так и застыл с ней в руках.
Треснул кашлем сосед за стенкой. Андрей встрепенулся и опустил трубку на рычаг. На стене что-то безуспешно искал располневший наглый таракан. Безвольно свисал с потолка провод. На нем болтался почерневший от старости, слабо обнимающий лампочку, патрон. Солнечные нити будоражили комнатную пыль. Распухшие, как утки к осени, облака в окне запрудили небо. Бил длинными струями, терзая дверь, ветер... Едва начавшийся вялый день вдруг надоел. Смертельно...
Андрей сел на мокрой кровати. Закурил. В животворящем дневном свете задрожали серые клубы ватной действительности... Сразу же замутило... Организм что-то отторгал, но не выдавал... Андрей попробовал курить и одновременно гонять комок по пищеводу... Стало совсем плохо... Перестал курить, но сигарету не погасил... Комок съехал в желудок и заякорился.
Размытость событий и капризность состояний спровоцировали очередную волну усталости. Так и не отдохнув, Андрей заклевал носом. В темноте бессмысленного отрывочного и тревожного сна возникали яркие, окончательно расставшиеся с разумом лица... Дразнящие образы прятались, только лишь он собирался их разглядеть. И принимались терзать его вновь, когда он углублялся в дрему.
Внезапно сумрак полузабытья развеялся. Пропали лица.
Андрей увидел девочку. Она нравилась ему, когда им обоим было по десять лет. Девочка нравилась еще и его товарищу, и тот, не зная, как проявить свои чувства, как-то бросил в нее заледенелым снежком. Попал и едва не выбил предмету своего обожания два больших передних верхних зуба. Девочка заплакала горько и пошатала нетвердые зубы. Андрей хотел броситься к ней немедленно, но наткнулся на косой взгляд товарища. Тот разгадал секрет Андрея.
Андрей замешкался, а товарищ немедленно захохотал, хотя ему и не было смешно.
«А чем бы я помог?» – заталкивал Андрей обратно рвавшееся наружу сострадание. «Да и неправильно это...» – легко убеждал он себя, не сделав того, что хотел сразу.
Товарищ бесновался от натужного хохота. Андрей хорохорился. Девочка, рыдая, брела домой. Поглазеть на то, что произошло, подбегали и другие мальчишки. Им передавалось веселье соперника Андрея, и они тоже смеялись. Сначала робко, а затем сильнее. Андрюшик так же, как все, рассмеялся вслед влекомой своим детским могучим горем девочке... Смеялся до дрожи, до боли в гортани...
Помогая пробудиться, вновь зазвонил телефон... Действительность тоже оказалась пронизанной нитью ужаса... «Где грань, за которой счастливое детство напитывается желчью взрослой жизни?» – подумал Андрей, а телефон начисто утратил стыд – вскрикивал все требовательнее.
У соседей сверху или снизу надрывалась лаем собака. Андрей вспомнил, что собака лаяла и в его пасмурном сне. И скорее собака, а не телефон, заставила его проснуться. Как будто угадав его мысли, собака залаяла с особым остервенением. «Странно, – подумал Андрей, – человек бы уже голос сорвал».
В руке дотлевала сигарета... Телефон просто орал. Звонила мелкая Маринка. Ее половодье чувств добавило «положительных» эмоций... Давая ей выговориться, Андрей прислушивался к завыванию сатанеющего ветра и почти не слышал ее. Вчерашняя история каким-то непостижимым образом жила сама по себе и сегодня... Не оставляла... Из сказанного Маринкой у Андрея отложилось только: «У любви есть и уродливое проявление...». Эту фразу она прошептала.
«С ее лобиком она, наверно, долго репетировала...» – промелькнула мыслишка. Огонек ожег пальцы... Андрей обронил окурок. Наклонился и прибил его тапком, словно надоедливую муху. От резкого движения перед глазами пошли круги. Андрей посидел не двигаясь, совмещая их. Рассмотрел инсталляцию под свисающими с кровати ногами – сплющенный бычок и черные точки умерших огоньков.
– Я не могу сейчас говорить. Давай потом... как-нибудь, – нащупав пробел в излияниях, сбил он Маринку с печального такта и впечатал: – Ты знакомому позвони! Этому, как его?..
– Феде, что ли? – почему-то сразу догадалась Маринка.
– Вот, Феде, точно! Только цифры не попутай. А лучше это...
– Что? – испуганно спросила Маринка, сменив тональность горя.
– За соседа...
– Что «за соседа»? – насторожилась она, а Андрей молча ждал, пока страстная волна ожидания ответа отобьется от него и достигнет вновь своего берега, вернувшись к ней. – Андрюша, алло! – не выдержала наконец Маринка.
– Выйди! Осчастливь замужеством! – выкрикнул Андрей, решив, что добился необходимого напряжения в разговоре и что сейчас самое время закончить эти уже лишние для него отношения.
– Подожди! Понял ты, подожди! – завизжала Маринка, догадавшись, что Андрей собирается повесить трубку, но испугалась своего гнева и залепетала: – Ой, я не то. Алло. Я не то хотела...
Андрей дернул телефонный шнур так, что вырвал его из розетки.
Ему показалось, что он видит и исступленный взор Маринки, и ее заламывание рук, будто перенесся к ней сквозь заснеженное утро.
Ощутил умиротворение, но не тишины и прохлады в ясный день, а покоя под вековым деревом, когда вокруг бушует непогода.
«Где-то еще осталось...» – Андрей тяжело поднялся, ища глазами, куда он мог положить недопитую бутылку виски с последней домашней пьянки. Бутылку он заныкал сознательно. Как раз для такого случая.
С первой попытки обнаружить заначку не удалось. Андрей прятал как настоящий наркоман – хорошо. Вспоминая, куда он все-таки дел бутылку, он поднял с пола окурок и переложил его в стоявшую на этажерке кофейную чашку с засохшей гущей.
Не вспомнил. Зачем-то пододвинул чашку к стоявшему тут же железному календарю с крутящейся конструкцией размером с пачку сигарет, походившему на миниатюрный монумент советского периода. Конструкция имела окошко с перекидной датой внизу и барельеф фонтана «Самсон» вверху. При вращении видневшаяся в окошке дата западала в недра оборачиваемой части календаря. Проваливающийся в ловушку времени день коротко колотился там и сообщал о текучести жизни увесистым стуком нового числа. Перевернутая часть календаря выглядела так же, как и до вращения: точно такой же «Самсон», однако в окошке другая дата – следующая.
Старая, пережившая свою эпоху вещь, надежная, потому что простая.
Андрей быстро провернул календарь, чтобы не задерживаться в ушедшем дне. И покрутил штырь в основании монумента. С его помощью он переставил дни недели в прорези, сделанной в цельной металлической основе календаря. Под прорезью было выгравировано: «Дорогой Зосе в день 80-летия».
О таинственной, прожившей долгую жизнь Зосе он знал только, что она как-то связана с его семьей. И что была знатным педагогом, удостоенным награды за образовательный вклад – орденом Ленина с двузначным номером. Орден прикручивался к одежде, а не прикалывался к ней, как значок. Это означало, что он был вручен коммунистке Зосе еще до войны и стоил дороже, чем те ордена, что имели заколку.
Орден Андрей взял без спросу у папы, когда прижало с деньгами, и продал по газете объявлений «Рио». Зося не была близкой родственницей, а орден был на удивление дорогим – из золота.
Пристроив орден, Андрюшик не устыдился, хотя считал себя совестливым. Ведь награды дедушки, умершего от ран, он не трогал, хотя тоже взял их у отца похожим образом и для тех же целей. Они, правда, почти ничего не стоили.
Андрей нашел бутылку с виски. Она лежала на шкафу; за декоративным карнизом ее невозможно было заметить. Виски осталось на дне. Андрей огорчился, поскольку считал, что в бутылке должно быть больше.
Выпил из горла. Решил заварить чай из остававшихся в заварнике вторяков измельченных веток чайного куста.
Тепло от выпитого приятно распространилось по телу, и идти на кухню он передумал. Прилег. Грузно навалился на подушку. Подушка вздохнула и сдалась. Ему приснился нежный сон.
Будто у него не просто большой член, а могучий. С еще большей естественной деформацией. И зрит вперед, словно стрела башенного крана. Во сне это выглядело нормально и было совершенно объяснимо: чем старше он становился, тем больше вырастал и креп член.
И он им умело пользовал желающих. Доставал из широких штанин и надевал на него женщин пачками. Совсем не жалел себя. Поначалу, как молодой Козлодоев, ублажал дюжину в раз. Однако вскоре оставил далеко позади песенный персонаж.
О члене говорили... Им восхищались... К нему устремлялись. Для любовных процедур составлялись очереди. Для надзора за ними образовывались общественные организации. Женщины дежурили в ночь и падали с ног от недосыпания. Но, едва добравшись до своей бугристой мечты, оживали.
Член вызвал резонанс в определенных кругах. Вскоре о нем узнали широкие массы. Феномен широко обсуждали в трудовых коллективах, семьях и пивных города. Член привлек неподдельный медицинский интерес специалистов.
О нем взахлеб заговорила пресса. И местное телевидение. По стране поползли упорные слухи, которые находили отклик в Москве. Членом-богатырем заинтересовались на самом верху. И вот уже член принимают в Кремле. Гулким эхом в коридорах власти отдается тяжелая поступь полового багрового удальца.
Сотрясаются стены. Звенят стекла. Разрушаются стереотипы. Члену тесно в Кремле. Он вырывается на оперативный простор. Простор его увлекает. И вот уже член широко шагает. По полям, лесам и весям страны.
Без устали топчет он женское население городов. Деревень. И разных поселков. Пробивает, прокладывает себе путь несгибаемый, молодой и бескомпромиссный член. Как «Репортеры без границ».
Все! В прошлом – рубежи взрастившего и бесплатно давшего образование государства. Свобода! Деньги! Контракты! Слава! Добровольные глашатаи предвосхищают появление восточного чуда. Валят толпы.
Член устремляется в Иерусалим. Затем в Рим. И в Сантьяго де Компостелло. Гремит набатом член. По всему миру!!!
И сон закончился. Пробудившийся человек поднялся с постели. С левой ноги. Балансируя на грани бессознательности, пошарил рукой под впечатлением ото сна в области мошонки, совершенно позабыв о том, что он уже давно устойчивый и прочный импотент.
В этом месте Андрей беспокойно заворочался во сне. И досмотрел этот второй уровень сна про импотента в жуткой тревоге. На его лбу выступила испарина, но он не проснулся совсем, а от ужаса сильно вспотел. Постепенно его тревожный сон устремился к новому, последнему рубежу. Сон стал ближе к действительности. Широкие горизонты отрешенности заслонили просторы смысла. Однако вдруг что-то произошло. Случилась какая-то вспышка. Накрыла теплая волна. Наверное, такие моменты и принято называть просветлением.
Андрей неожиданно увидел мать: вот она присела сорвать цветок; вот с криком радости ворвалась в бушующее море. В следующем эпизоде его мама ела грушу, еще в одном – грустила. Но нигде не плакала. Его несчастная мама нигде не плакала. Она была счастлива даже в грусти. И от нее исходила любовь. Она любила. Любила жизнь, людей и – самое главное – его, Андрея. Его она любила неистово, всей душой, потому что он – ее сын. Все правильно, так и должно быть...
Андрей раскрыл глаза. Ему было хорошо ровно до того момента, пока он не понял, что все увиденное – всего лишь сон. После сна похмелье подалось, отступило. Сумерки на дворе навалились. Андрей испугался, что проспал аж до утра, но по массово светившимся в домах окнах – в утренних сумерках зажженных окон меньше – понял, что проспал только до вечера.
Андрей ощущал себя ни пьяным, ни трезвым, а в каком-то промежуточном, текучем состоянии. Уткнулся взглядом в окно, в которое лепил мокрый снег. За окном все так же глухо завывал ветер.
Стемнело. Звучали нескончаемые жалобы высоких искривленных деревьев, скрипящих на ледяном ветру от боли своими остовами. И доносились постукивания молоточка вокзального путепроходчика по колесам вагонов и весь спектр не менявшихся день ото дня криков – людей и тепловозов. «День заканчивается так же, как начинался вчерашний вечер», – застыла в мозговом измерении и дала рассмотреть себя мысль...
На вокзале повисла неловкая тишина.
В сравнении с обычным шумом громадного вокзала – тишина полная. Такая, которой раньше ему не приходилось слышать...
Однако мысль тронулась, и какой-то возникший вдалеке еле слышимый голос, подчиняясь не до конца изученным законам акустики, непостижимым образом догнал Андрея здесь, у него дома, во всю силу своего звучания. А из сумрака комнаты, из самого ее ночного угла, поднялись, заспешили к нему потусторонние гости – тени...
Андрей испугался. Он боялся всего – теней, звуков и спокойной законченности предметов. Ощетинившиеся спинками стулья его настораживали, а зловещие очертания колченого шкафа пугали. Андрея бил озноб.
Даже естественное желание кем-нибудь обладать на фоне разрастающегося внутри ужаса показалось ему сейчас парадоксальным.
Но вот вновь спрятались звуки. Однако не отступил страх. Мрак генерировал в Андрее страх еще сильнее. Страх увязал в пространстве. И звенящая тишина, словно опасная бритва, готова была порезать его в любое мгновение.
Невзирая на усиливающийся с каждой секундой гон собственных ужасов, Андрей приоткрыл балконную дверь и, как стоял, сделал два боязливых шага за порог комнаты.
Здесь уже ощущалось присутствие людей на улице, правда, присутствие странное – тягостное, увлекающее его вниз прямо отсюда, с десятого этажа. А сама улица, обычно трескучая и хорошо освещенная, с наступлением плотных зимних сумерек умолкала и зловеще тускнела. Погружалась во тьму. Пропадала.
Сумерки сгустились полностью. Обратились в ночь.
Андрей остановился в полуметре от края балкона и осторожно глянул вниз, пытаясь приструнить свои тайные страхи... обуздать жуть и унять дрожь.
Дыхание перехватило, но Андрей нашел в себе силы наступить на испуг: ползущие по телу мурашки замерли, растасканные по частям чувства сложились в теплое целое.
Холод отпустил.
На душе стало легко. А внизу светло. Зажегшиеся все разом фонари озарили долгожданным светом безобидную улицу. Проклюнулась и птенцом затрепыхалась в сердце надежда. Андрей был готов отдаться счастью и принять горе – он нащупал гармонию этих несовпадений, разглядел, распознал, угадал, наконец, путь к полноценной жизни.