Г Е Н А

      Вообще любовь к чтению жила в Гене с детства: он даже по ночам тянулся к знаниям, подсвечивая страницы фонариком под одеялом. Боялся разбудить маму и сестру, ютившихся с ним в послевоенном углу. За этим занятием даже зрение испортил. Так с юных лет и носил очки.

      Очки ему шли. Добавляли солидности и вводили в заблуждение женщин. Те долго не ломались, торопясь привязать к себе серьезного ухажера. Когда Гена понял, какое впечатление производит на слабый пол, то перестал считать свое слабое зрение недостатком.

      С первой зарплаты возмужавший книголюб реализовал юношескую мечту – выписал прессу. Журнал «Огонек» и «Литературную газету». Подписку Гена продлевал, пока «Огонек» светил, а из «Литературной газеты» не выхолостили литературу.

      В библиотеку под домом он тоже зачастил из-за своей страсти к печатному слову. Зачем книга навсегда, если ее можно взять на время? И пролистать дома в восьмиметровой спальне. Даже телевизор много лет подряд Гена брал напрокат. Он не был собственником.

      И никогда не разочаровывал в сексе. Всегда старался доставить женщине удовольствие. Подруги к нему прилипали. Пока не понимали, как они попали. Часто их осеняло в момент сюрприза: она по одну сторону двери с пирогом, а Гена по другую – нагишом, шепотом просит уйти. Он не был создан для семьи.   

      Дамы вмиг прозревали и остывшую выпечку съедали сами. Конечно, обижались, но девять из десяти возвращались, если Гена звонил. Сладкое однообразие им приедалось лишь к концу первого года необычных отношений. А может, уходя, они резали по живому, пробуя иначе устроить свою жизнь.

     От тех же, кто оставался, но от брачных планов не отступался, Гена избавлялся сам. Удивительно, но не рвал сразу – мягко умел внушить женщине, принимавшей навязчивое участие в его судьбе, мысль о ее собственном выборе. Поддерживал дружеские отношения и потом. Гена был деликатным.

      Те же немногие, кто выдерживал установленный график посещений, больше экстрим не испытывали. Гена был педантичным. И самокритичным: честно сообщал прикипевшим к нему женщинам, что он  законченный бабник. Притерпевшиеся к особенностям такого образа жизни любовницы составляли Генин золотой фонд.

      После маленьких праздников он делал паузу. Ненормированный рабочий день это позволял. С утра – душ, кофе и сигарета. Гена восстанавливался и проветривал квартиру от присутствия ушедшей подруги. Проверял, ничего ли она не забыла. Потом подметал, пылесосил и мыл. Гена был чистоплотен. И аккуратен. Соблюдал режим гигиены. Снова покупал тортик и шампанское. Такой ритм ему не наскучивал. Втянувшись, Гена полностью подогнал под него жизнь.

      На работе это никак не сказывалось. Гена никогда не приходил на нее не бритым. На лекции не опаздывал. В предмете, который преподавал, - разбирался. В университете его знали. На факультете уважали. На кафедре ценили. А соратницы по научным изысканиям были в разное время в него влюблены. Все они удивлялись Гениному аристократизму - считалось врожденному.

      И не мудрено - Гена умел удивить. Мог, например, во время занятий Таням вручить по розе в Татьянин день, а Колям раздать по пачке «Столичных» на Николая. «Люди приличные курят «Столичные»!» - любил повторять он, зная, что марка его сигарет для учащихся не секрет. Гена любил пошутить.

      Выходки продвинутого преподавателя вызывали уважение ребят, а обаяние не оставляло равнодушными девчонок. Некоторых студенток, как ему казалось, Гена пленял по-настоящему. Таких он приглашал домой. Гена был гостеприимным. И обходительным. Развлекал юную гостью музыкой. Качественный звук был его пунктиком, а магнитофон - гордостью. Свой навороченный кассетник, купленный в комиссионке под заказ, Гена даже сфотографировал. Со всех сторон.

     Снимал он в различных ракурсах и девушек. Фотосессия приближала развязку. Сопутствовал «окучиванию» даже рассказ про светотень черно-белой пленки. «В черно-белом лучше видно человека, в нем больше искренности», - умничал Гена и фотографировал потерявшую бдительность гостью. Он был фотолюбителем.

      Получив нужную оценку на экзамене по его предмету, девушки обычно пропадали. И даже свои собственноручно напечатанные Геной снимки не всегда забирали. Светопередачей черно-белой фотографии студентки с каждым годом интересовались все меньше. Гене перевалило за сорок.

      В выходные он отдыхал. От работы, женщин и алкоголя, точнее, от водки. По субботам встречался с друзьями за пивом – совсем без спиртного не получалось. В воскресенье его навещала сестра - очень верующая женщина. В заботах о брате реализовывалось ее женское начало – сестра так и не познала плотскую сторону жизни. В этом смысле Гена жил за обоих. Сестру жалел, чувствуя смутную вину перед ней. Сестра Гену любила, а всех его женщин ненавидела.

      Следом за сестрой обычно забегал сын. В целом Гена был отцом. Сын учился там, где он преподавал. При поступлении папа сына подстраховал. «Если не хочешь, как халдей, за рубль кланяться – учись, сынок», - вразумлял педагог. Гена был мудрым.

      И чутким. Разведясь, бывшей жене помогал. Иногда ее навещал. Случалось, ублажал, когда сын засыпал. Больше не женился. О сыне не забыл и после ранней смерти его матери. Рыдал на похоронах.

     Привечал он и племянника. Такого, не родного – по линии умершей жены. Даже когда племянник появлялся не во время. Тот служил срочную и бегал из части в самоволки. Гена стоически переносил неудобства и не роптал. Выпроваживал раздосадованных пассий. Потчевал солдата лучшим, что было в холодильнике.

     Как-то раз после прихода племянника в Генину дверь позвонил военный. Гена не удивился - в доме был военторг. И шинок. В оба места человек вписывался органично. Офицер оказался начальником патруля. Засек племянника у Гениного парадного, но не догнал. Однако напряг ослабевший в армии мозг и вычислил квартиру. Угрожал Гене милицией.

     «Ты маму Беби знаешь?» – спросил его Гена. От удивления капитан Советской армии поправил душившую череп фуражку. «Что?» - заработал его уже менее стесненный разум. «Иди к Бебиной маме», - объяснил Гена. И закрыл дверь.  Для интеллигентного человека это был поступок.

      Насмотревшись на племянника, Гена заплатил врачам, чтобы не забрали в армию сына. Сыну от матери досталась квартира, куда Гена заявлялся, чтобы мальчик не распоясался. И не превратил квартиру в притон. Ведь сыну было «где», а многим его друзьям «негде». Теперь Гена видел ребенка чаще.

     Как всякий честный человек, Гена не любил советскую власть. И ее коммунистическую партию. Как гармоничный человек, он редко ругался. Однако в узком кругу о партии отзывался в интимно грубой форме. И никогда не был ее членом. Члены ему этого не простили, поэтому зарабатывал Гена меньше, чем мог. И оставался доцентом, хотя мог бы стать уже и профессором.