И Р А

      Школа жила своей обычной, особенной жизнью. Со звонком засидевшиеся за партами дети выплескивались в коридоры, и тишину уроков сменял веселый гул перемены. Разнополые молекулы создавали локальные токи: визг, толкотня и свист возмущенного воздуха в ушах. Выпотрошенные рубашки и съехавшие на бок банты. Первые романтичные прикосновения, трогательные смятения, угорелая радость мальчиков и притворное недовольство девочек. Одним словом, волнения волшебного взросления.

      Зрелые классные дамы чинно дефилировали в этой галдящей массе. Изредка останавливались. Делали замечания слишком разыгравшимся школьникам и оставляли на время бурлящие кулуары. Торопились шугануть ребятишек постарше – куривших в укромных уголках храма знаний или на улице рядом с его пределами.

      Ира провела свой последний в понедельник урок и испустилась на первый этаж. Зашла, лавируя в подвижной толпе, в начальные классы. Забрала Сашу и устремилась ниже, в столовую, постепенно отставая на крутой лестнице от маячивших впереди покатых плеч завуча.

      Из школьных недр тянуло дезинфекцией. На раздаче, подрагивая отечными щеками, завуч вела диалог с толстой, заискивающей перед ней поварихой. Ира ждала пока те наговоряться. Блестела стопка тарелок, вымытый пол обнаруживал грязные разводы, а от столов несло кислятиной. «Почему же их всегда вонючей тряпкой протирают?» - задалась вопросм Ира.

       «Я только ватрушку и компот!» - заявила дочь освободившейся поварихе, а Ира передумала обедать. И снова ждала, уже пока Саша прожует. Ломкое слоеное тесто крошилось и падало. Из-под потолочных окон лился на залапанную, в горчице, солонку солнечный свет. Дочь доела. Ира повела ее одеваться в вестибюль.

      Пока Саша неуклюже боролась с увертывающимися от петель пуговицами верхней одежды, Ира рассматривала свое отражение в большом зеркале.

      “Морщины, плохо, - укоризненно отметила она. - Куда от них деваться?..” – Ира подняла воротник новой, на меху кожаной куртки, купленной на деньги, отложенные в семье на прихожую. Кокетливо повернулась в красивой вещи. В одну сторону – в другую. Подкрасила губы: начала с нижней, но, вспомнив, что с нижней красят губы лишь неуверенные в себе женщины, замазала первой верхнюю.

      Дотошно изучив родной и в то же время чужой образ, осталась бы довольна собой: приятная, темноволосая, с грустным выражением красивых глаз «девушка», если бы не делила зеркало со старшеклассницей: блузка навыпуск, пузырь плессированной юбки. Вполне сформировавшаяся и явно гордившаяся своим внешним видом девушка настоящая возилась здесь с прической. Она украдкой посматривала на Иру, сравнивая себя с ней. Соотнесенная с юностью  женственность блекла. Учительница обнаруживала еще не внятную, но уже отброшенную на нее жизнью тень.

      Вскоре пылкий взор расцветающей юности наткнулся в зеркале на леденящий взгляд увядающей молодости. Горячая девчонка не смутилась, но охладилась: перестала в который раз активно расчесывать челку, устраняя только ей видимые недостатки, вынула изо рта цветную заколку, которую там мусолила, прихватила ей выбившуюся над ухом прядь, тряхнула принаряженной головой и, дразня Иру дерзкой ухмылкой, отошла.

      «Что можно на голове делать столько времени? Здесь же не парикмахерская. Рано они об этом думают», - досадливо нахмурилась Ира, наблюдая в зеркало за уходящей девчонкой. Та не была красивой, скорее смазливой. И бесстыжей, что ли. Понимая, что Ира провожает ее взглядом, девчонка завиляла упругой попкой. Этой особенности девичьей фигуры Ира позавидовала.

      «Скоро тридцать. Сколько же мне осталось?.. Как там говорится, после тридцати каждый раз как последний?» - вспомнив культовую студенческую шутку, Ира  усмехнулась своему отражению. Безотрадно. Тогда тридцать лет казались годами абстрактными. Недосягаемыми. А подобрались гораздо быстрее, чем она ожидала.

      «Уходящую молодость в женщине в первую очередь выдают глаза. И шея, - вспомнила Ира где-то прочитанное, согласующееся с ее собственным жизненным опытом. – Шея, хорошо, не подводит. А вот глаза. Не нравятся мне эти узоры в уголках. – Ира вздохнула, проникнувшись тем, о чем давно догадывалась: - Увядание – расплата за цветение. Расплата неотвратимая».

      “С поднятым воротником мне лучше. Хорошо, что уговорила Андрея куртку купить. Прихожая подождет. Теперь не стыдно и в люди выйти, не то, что в той позорной дубленке. Правильно сделала, что на Сашку ее перешила – пару лет поносит еще. Ноги, вот, что-то полнеют. Надо на шейпинг  пойти.  Ничего, в целом, нормально. Выглядеть бы помоложе, а то вон какие подрастают. И не забыть бы газеты забрать, если  не украли еще. По дороге шоколадку куплю. Да! Сегодня же за платье возьмусь, а то не закончу до субботы. Рукава, пожалуй, три четверти оставлю. В старье на вечер точно не пойду…” - ход ее последних теплых мыслей нарушила Саша. Девочка, наконец, приручила непослушные пуговицы дубленочки и потянула маму за рукав к выходу.