И Р А

      Вскоре грянула погребальным звоном настоящая, дождливая осень, а Ира подсчитала: встречи после уроков у нее в подсобке длились семь месяцев. Они - лучшее из того, что было у нее в жизни. «Когда я вижу тебя, то хочу… Хочу всегда… Всю»… - как-то сказал ей Виталик. Ира просила, чтобы он повторял неожиданно вырвавшееся откровение при каждом их свидании. Насыщалась сказанным и просила впрок, чтобы потом скупые слова согревали в холода…    

      «Интересно, долго бы мы еще миловались в потемках, не разродись наша недоношенная тайна слухом? Громким…» - Ира призадумалась, и давно бродивший в лабиринтах ее мозга фантом ужаса мысленно реализовался в отвратительном еле пережитом ею когда-то эпизоде: она одна в тихом коридоре, пугливо осматриваясь, остервенело стирала со стены губкой похабную надпись. Чудовищные стишата анонимного поэта, размашисто выведенные фломастером на стене у женского туалета, извещали спешащих туда: «Наш выпускник – молодец, надел училку на…». Ира не могла разобрать раздельно или слитно было выведено «на конец». Подлое, бесившее окончание фразы, и даже сама ее торопливая, будто глумящаяся вязь, умноженные на двусмысленность прочтения, доводили до отчаяния. Нефтяные полосы букв проступали сквозь белые разводы, оставляемые губкой, которую Ира прихватила, выскочив посреди урока за мелом. Но самое страшное – то, что Ира обратила внимание на текст вслед за вникнувшей в его содержание завучем. Женщина тучная, одинокая и подлая, она, так показалось Ире, даже улыбнулась, с удовольствием несколько раз перечитав пасквиль. А когда же ничего пока не подозревающая Ира к ней подошла, та церемонно поздоровалась. «Только что не раскланялись», - удивилась тогда Ира. Чтобы искоренить гадость, ей пришлось дождаться урока. Усердствуя, сломала два ногтя. Чуть не взвыла. Еще бы – столько отращивала, да и маникюр только вчера вечером сделала.

      О приходах Виталика стали болтать. «Крепчает нравственность, когда дряхлеет плоть», - сказал Мольер, и поэтому Иру осуждали опытные педагоги. Счастливые люди не нравятся, заметил бы я, и поэтому Ире завидовали молодые учителя. Ее сияние как-то сразу бросалось в глаза. Как подчеркнутое слово в тексте. Ведь видим же мы такое слово, даже маленькое. А вот букву заглавную, пусть на странице и единственную, тотчас и не разыщем…

      После звонка анонимного доброжелателя в школу заглянул муж. Раньше он не знал, где она находится. Формально пришел за ключами - свои забыл дома. Осмотрел подсобку. Заметил высохший, из роз, букет. «Ладно, пошел», - процедил. Ира взмахнула слабой рукой. Муж мчался по коридору. Чванная завуч таращилась вслед.

      Пережив визит, Ира стала осторожнее, запретила любимому приходить в школу, но продолжала разрываться между любовником и семьей, как между двумя TV-каналами, по которым единовременно идут две хорошие передачи. Печальная преданность Андрея и ласковое обожание дочери все пуще отягощали наполненное любовью к Виталику сердце.  Сердце тянуло, боль в нем раскалялась, жгла.

      А вот любовь Виталика чувства к Ире сожгла. Дотла, не прошло и пол года. Возможно, потому что оказалась иной пробы, более высокой. Или оттого, что они любились урывками – пару раз у него и столько же у нее дома. То, что его чувства к ней прогорели, Ире подсказало чутье, как и то, что у Виталика появился кто-то еще. Ее душевные порывы, находившие раньше горячий отклик у любовника, теперь лишь немного раздували  остывающие угли его былого благоговения, и Ира с ужасом ждала, когда и они перестанут тлеть, когда угаснет искра и развеется пепел…

       Память, вернувшая рассвет, предъявила и закат, воспоминания вернулись к точке сгорания: «На лестнице предложил лечь. Даже пальто свое расстелил… Настаивал… Это было невозможно. На полу, прямо у этой ужасной стены»…

      Ира сознательно истязала себя, прижигая любовь в месте ожога… Она не забыла, как они сделали ЭТО. Как она напрочь отказалась лечь, но нагнулась, уступив его натиску, и оперлась руками о перила… Как он, придерживая ее рукой за ляжку, ловко направил… «Опытный стал», - сокрушенно отметила. Пиковых ощущений  не было. И в этот раз тоже… В то, что когда-то ее щекотал фееричный оргазм теперь не верилось. Теперь оргазм представлялся утопией. Случка не продуцировала влечение, а закупоривала в Ире желание, но рождала нечто иное, с трудом осознаваемое, еле уловимое, совершенно невообразимое, но, безусловно, важное – ведь ради чего-то она на это пошла…

      Получив желаемое, он впопыхах застегнул ширинку, постаравшись быстрее покончить с церемонией, за причину которой ему было стыдно. Опасаясь, что она обернется к нему раньше, чем он задаст вопрос, торопливо спросил: “Ничего, что я в тебя?”

      Ира не ответила. Вопрос ее ударил. От боли онемела душа. Ира корила себя не так за случившееся, как за саму обстановку. За осадок от нее. Сейчас она не любила Виталика, но по привычке ненавидела мужа, будто Андрей до сих пор оставался противовесом ее счастья, будто именно он продлевал агонию испытаний.

      “Не хотела ведь. Противно видеть грязный пол и вздрагивать от каждого включения лифта. Чего же пошла? Очень просил… А, ладно, какая разница, все лучше, чем дома... Почему не звонит? Неужели бросил? Подлец... И с кем гуляла-то?! Подросток подростком, только в прошлом году школу закончил. Вся улица на нас пялилась. Просто мама с сыном какая-то”, – внезапное откровение расстроило Иру.

      «Нет, что-то было. В глазах. Как поедал ими… Краснел. Жаль, что только поначалу… Неужели бросил? Как он мог?..» - она попыталась сосредоточиться на чем-то другом, но образ Виталика преследовал ее. Она поднялась, подошла к польской «горке», совсем недавно заменившей надоевшую советскую «стенку», и достала из томика Цветаевой ЕГО фотографию.

      Этот снимок – единственное свидетельство их связи. Объектив хорошо взял передний план, изображение сохраняло четкость и чувственность. Снимок сделали в фотоателье, там, где фотография еще оставалась искусством, а фотограф художником. Ира ясно увидела вновь, как мастер установил треногу, поправил прожектор и создал фон, экспериментируя с тяжелыми бархатными портьерами: он то прятался за ними, предварительно портьеру подсобрав, то вдруг появлялся и сильнее ее расправлял. Загадочный, словно маг, он в конце концов отыскал нужную светотень и усадил Иру рядом с Виталиком, которого оставил стоять. Поработал над позами. Декорировал образы: Ире набросил на плечи шаль, а на него надел галстук.

      Фото дрогнуло в ласковых руках. Ира неожиданно поймала никак с фотографом не связанное, притаившееся в глухом уголке памяти воспоминание: Виталик хмурым пасмурным днем, в дивный праздный час, с выражением, сплошным текстом читал заголовки газет. Получалось прикольно и со смыслом. Ира веселилась, одной рукой придерживала юбку. Обороняясь от посягательств, другой ерошила ему волосы. Так же как соль эпохи проступает немногими тесными датами, так и жизнь человека скучивается вокруг нескольких памятных событий… Мгновения счастья… Не вернуть… Только прислониться… Сердцем!

      Ира еще раз полюбовалась Виталиком. С трудом отогнала воспоминания и удержала просящиеся наружу рыдания. Вернула книгу на место… Ее муж стихов не читал.